итом,  ни  с
безвременно скончавшимся Папой.  Мама была знакома и  с отцом Дюре,  и с
нынешним, так сказать, Папой, отцом Хойтом.
     У  меня глаза на  лоб полезли.  Вообще-то  я  знал,  но  когда тебе
напоминают... о знакомствах трехсотлетней давности... поневоле ошалеешь.
     - Как бы то ни было,  -  продолжала Энея, - в последнее тысячелетие
учение  об  эволюции получило настоящий пинок  под  зад.  Сначала  Центр
активно  противодействовал  исследованиям  из   страха   перед   быстрым
развитием генной инженерии и, значит, распадом человечества на множество
вариантных  биологических  видов,   на   которых  Центр  уже  не  сможет
паразитировать,  затем Гегемония под влиянием Центра веками пренебрегала
биологическими науками,  и,  наконец.  Священная Империя просто трепещет
перед ними.
     - Почему?
     - Почему Священная Империя боится биогенетических исследований?
     - Нет, - уточнил я. - Как раз это-то я, кажется, понимаю. Центр - а
вместе с  ним и Священная Империя -  хочет,  чтобы люди оставались в том
виде,  который их  устраивает.  Согласно их догме,  человек определяется
количеством  рук,  ног  и  всего  прочего.  Я  хотел  спросить,  к  чему
пересматривать  эволюцию?  Зачем  вообще  дискуссия  о  направлении  или
не-направлении и так далее? Разве древняя теория недостаточно хороша?
     - Нет,  -  лаконично ответила Энея.  Пару  минут  мы  поднимались в
молчании,  а потом она сказала:  -  Не считая мистиков - таких, как тот,
древний  Тейяр,  -  большинство  ранних  эволюционистов были  достаточно
осторожны,   чтобы  не   говорить  об  эволюции  в   терминах  "цели"  и
"намерения".  Это термины религии,  не науки. До Хиджры ученые предавали
анафеме одно  только  предположение о  направлении эволюции.  Они  могли
рассуждать  только   о   "тенденциях"  -   повторяющихся  статистических
выбросах.
     - И что?
     - А то,  что в этом своем предубеждении они были ограничены, так же
как Тейяр де Шарден в своей вере. У эволюции есть направления.
     - Откуда ты знаешь?  -  ласково поинтересовался я,  гадая,  что она
ответит и ответит ли вообще. Она ответила - и ответила сразу:
     - Некоторых данные я видела еще до рождения,  через кибридный канал
связи   отца   с   Центром.   Автономные  разумы  Центра  постигли  суть
человеческой эволюции много  веков  назад,  когда люди  пребывали еще  в
полнейшем  неведении.   Будучи  сверх-сверхпаразитами,  ИскИны  способны
эволюционировать лишь в  сторону еще большего паразитизма.  Им  остается
лишь наблюдать живые существа и их эволюционную кривую... или попытаться
остановить эволюцию.
     - Так  куда  же  ведет  эволюция?  К  более  мощному интеллекту?  К
какому-нибудь  богоподобному  разуму-муравейнику?  -  Меня  занимало  ее
восприятие львов, медведей и тигров.
     - Разум-муравейник?  Бр-р...  Ты  не  мог  придумать  ничего  более
скучного и гнусного?
     Я  промолчал.  Мне казалось,  что именно к  этому ведет ее учение о
языке мертвых,  языке живых и прочих шагах.  Надо будет получше слушать,
когда она надумает прочесть проповедь в следующий раз.
     - Почти  все  интересное в  человеческом опыте  -  результат личных
переживаний, эксперимента, объяснения, общения. Разум-муравейник стал бы
чем-то  вроде древней компьютерной сети,  жизнью в  высотах инфосферы...
идиотизмом по всеобщему согласию.
     - Ладно. - Я по-прежнему ничего не понимал. - Так какое же все-таки
направление у эволюции?
     - Больше жизни.  Жизнь любит жизнь.  Вот так вот все просто. Но что
куда более поразительно - не-жизнь тоже любит жизнь... и хочет влиться в
жизнь.
     - Ничего не понимаю.
     Энея кивнула:
     - Еще до Хиджры,  на Старой Земле...  в  двадцатых годах двадцатого
века...  в государстве,  которое называлось Россия,  жил геолог,  он это
понимал.  Его звали Владимир Вернадский,  и он ввел термин "ноосфера", и
этот термин, если все пойдет так, как я предполагаю, скоро обретет новое
значение для нас обоих.
     - Почему? - спросил я.
     - Увидишь.  -  Энея коснулась моей руки.  -  В  общем,  в 1926 году
Вернадский написал:  "Атомы,  единожды попав в поток жизни, покидают его
крайне неохотно".
     Я ненадолго задумался.  В науках я не знаток - если что и знаю, так
нахватался этого от бабушки и в библиотеке Талиесина,  - но для меня эти
слова имели смысл.
     - Тысячу двести лет  назад его слова перефразировали более научно и
обозвали эту  более  научную  формулировку законом Долло,  -  продолжала
Энея.  -  Суть в  том,  что эволюция не идет вспять...  исключения вроде
китов Старой Земли, из сухопутных млекопитающих попытавшихся снова стать
рыбами,  случаются крайне  редко.  Жизнь  движется  вперед...  постоянно
находит новые ниши и заселяет их.
     - Ага! Это как когда человечество покинуло Старую Землю на кораблях
с двигателями Хоукинга?
     - Не совсем,  -  покачала головой Энея.  - Прежде всего, мы сделали
это преждевременно,  по  наущению Техно-Центра,  и  еще из-за того,  что
Старая Земля погибала...  впрочем,  это  тоже работа Центра.  Во-вторых,
благодаря двигателю Хоукинга мы  могли  совершать скачки по  всей  своей
галактической ветви,  отыскивая  похожие  на  Землю  планеты  с  высоким
коэффициентом по  шкале  Сольмева...  большинство которых мы  все  равно
терраформировали  и  населили  существами  Старой  Земли  -  начиная  от
бактерий и  дождевых червей и  кончая утками,  на которых ты охотился на
гиперионских болотах.
     Я  согласно  кивнул,   а  сам  подумал:  "Интересно,  что  нам  еще
оставалось делать?  Что плохого в том, чтобы отыскать место, где все как
дома - тем более что и дома-то уже нет и вернуться некуда?"
     - Но есть кое-что поинтереснее,  чем наблюдения Вернадского и закон
Долло, - добавила Энея.
     - И что же, детка? - Я все еще думал об утках.
     - Жизнь не отступает.
     - Это как? - Еще не договорив, я уже все понял.
     - Да,  -  подтвердила Энея,  видя мое просветление.  -  Стоит жизни
найти где-нибудь хоть крохотную зацепку, она уже не отступит. Сам знаешь
- в  арктических льдах,  в  замерзших пустынях Старого Марса,  в горячих
источниках,  на  голых  скалах  Тянь-Шаня,  даже  в  автономных разумных
программах...
     - И что отсюда следует?
     - А то.  Если предоставить жизнь самой себе,  она в один прекрасный
день заполонит всю Вселенную.  Сначала зазеленеет одна галактика,  потом
соседние туманности и все остальные галактики.
     - Малоприятная перспектива.
     Энея остановилась и посмотрела на меня:
     - Почему, Рауль? По-моему, это прекрасно.
     - Зеленые планеты я видел.  Зеленую атмосферу я вообразить могу, но
это что-то уже сверхъестественное.
     - Так зеленое ж не обязательно одни растения,  -  улыбнулась она. -
Жизнь способна к адаптации...  птицы, люди в летающих машинах, ты и я на
дельтапланах, люди, способные летать...
     - До этого пока не дошло,  -  перебил я.  - Но я хотел сказать, ну,
что в зеленой галактике люди, звери и...
     - И живые машины,  - подсказала Энея. - И андроиды... искусственная
жизнь в тысячах форм...
     - Ага,  люди, звери, машины, андроиды, всякое такое... должны будут
адаптироваться к космосу... интересно как? Не представляю...
     - Ничего, скоро представишь.
     Еще триста ступеней - и еще одна короткая передышка.
     - А какие еще направления эволюции мы упустили?  - спросил я, когда
мы снова тронулись в путь. -
     - Возрастание разнообразия и  сложности.  Ученые столетиями спорили
об  этих направлениях,  но  нет никаких сомнений,  что в  конечном итоге
именно  им  эволюция  отдает  предпочтение.  И  разнообразию принадлежит
главная роль.
     - Почему?
     Должно быть,  Энея уже устала от моих постоянных "почему".  Я и сам
чувствовал себя трехлетним ребенком.
     - Ученые, привыкли считать, что фундаментальные эволюционные модели
множатся.  Это  явление называют дивергенцией.  Но  оказалось,  что  все
совсем  не  так.  Разнообразие  основных  моделей  уменьшается  по  мере
нарастания антиэнтропийного потенциала -  эволюции. Посмотри, к примеру,
на выходцев со Старой Земли:  что у них одна и та же структура ДНК - это
понятно, но ведь у них и основная модель одна и та же: все они развились
из существ с  радиальной симметрией,  с  глазами,  питавшихся через рот,
двуполых... словно отлитых в одной форме.
     - Но  мне  показалось,  ты  только что сказала,  будто разнообразию
принадлежит главная роль.
     - Именно.  Но  разнообразие вовсе не  то же самое,  что структурная
дивергенция.  Как  только  эволюция натыкается на  хорошую  модель,  она
отбрасывает   варианты   и   сосредоточивается  на   почти   бесконечном
разнообразии производных  этой  модели  -  на  тысячах,  десятках  тысяч
взаимосвязанных биологических видов.
     - Трилобиты, - произнес я, уловив ее мысль.
     - Да. А когда...
     - Жуки, - продолжил я. - Все эти чертовы виды жуков.
     Энея широко улыбнулась:
     - Точно. А когда...
     - Насекомые!  На всех планетах,  где я  побывал,  одна и та же куча
треклятых насекомых. Комары. Бесчисленное множество всяких...
     - Ну  вот,  ты  все  понял!  Как только основы модели разработаны и
открыты новые ниши,  природа жмет на  всю катушку.  Жизнь втискивается в
эти  ниши,  внося разнообразие в  базовую конструкцию организмов.  Новые
виды.  За последнее тысячелетие с началом межзвездных перелетов возникли
тысячи  новых  видов  -  и  далеко  не  все  созданы генной  инженерией,
некоторые просто в  бешеном темпе приспособились к  тем  подобиям Земли,
куда их занесло.
     - Триаспии, - сказал я, вспомнив Гиперион. - Вечноголубые растения.
Челма. Тесловы деревья.
     - Это туземные виды, - возразила Энея.
     - Итак,   разнообразие  -   это  хорошо,  -  подытожил  я,  пытаясь
докопаться до сути того, о чем мы говорим.
     - Разнообразие -  это хорошо,  -  согласилась Энея. - Но по крайней
мере   один   биологический   вид    Старой   Земли   лишен   всяческого
разнообразия...   во  всяком  случае,   он  нисколько  не  изменился  на
колонизированных планетах с благоприятными условиями.
     - Мы. Человечество.
     - Именно.  Мы застряли в рамках одного вида, - мрачно кивнула Энея.
- Страшно давно  застряли.  Теперь  у  нас  есть  шанс  быстро  прийти к
разнообразию,   но   институты  вроде   Гегемонии,   Империи  и   Центра
препятствуют этому.
     - А  необходимость  разнообразия  распространяется на  человеческие
институты? - поинтересовался я. - На религию? На социальные системы? - Я
думал о людях,  которые помогли мне на Витусе-Грей-Балиане Б.  Я думал о
народе Спектральной Спирали Амуа и их сложных, запутанных верованиях.
     - Целиком и полностью.  Посмотри туда. А.Беттик остановился рядом с
мраморной плитой,  на которой были высечены слова на китайском и древнем
стандартном английском:

        Вознесся под синий купол небес
        Восточного пика топаз.
        Но в горных отрогах лощина есть,
        Что скрыта от праздных глаз.
        Ее не ваяла людская рука.
        Здесь тайна царит и покой,
        Ее осеняет природа сама
        Кровлею облаков.
        Пусть смена сезонов и времени бег
        В мир перемены несет.
        Я в дивной лощине пребуду вовек,
        Где замер событий ход.

                                     Дао-Юнь, жена генерала Ван Нинь-чи,
                                                        400 год до Р. X.

     Мы двинулись дальше. Когда я поглядел вверх, мне показалось, что на
верхней площадке последнего лестничного пролета маячит  что-то  красное.
Может,  это и  есть Южные Небесные Врата,  открывающие путь на  вершину?
Пора бы.
     - Разве не прекрасная мысль? - сказал я, имея в виду стихотворение.
- Может, подобное постоянство в человеческих институтах не менее, а то и
более важно, чем разнообразие?
     - Важно,  -  согласилась Энея.  -  Но как раз этим-то и  занималось
почти все  человечество на  протяжении последнего тысячелетия,  Рауль...
воссозданием институтов и идей Старой Земли на разных мирах.  Взгляни на
Гегемонию.  Взгляни  на  Церковь  и  Священную Империю.  Взгляни на  эту
планету...
     - Тянь-Шань? По-моему, он изумителен...
     - Согласна,  но все это -  сплошное заимствование.  Буддизм немного
эволюционировал...  Во всяком случае,  от идолопоклонничества и ритуалов
вернулся к  здравому смыслу,  отличавшему его  с  самого  начала.  Но  в
остальном все это лишь попытка возродить то, что было утрачено вместе со
Старой Землей.
     - Что именно?
     - Язык,  одежду,  названия гор,  обычаи...  Черт,  Рауль,  даже это
паломничество и  храм Нефритового Императора,  если мы туда когда-нибудь
доберемся!
     - Ты хочешь сказать, что на Старой Земле есть гора Тай-Шань?
     - Именно.  И  Град  Мира  есть.  Небесные  Врата,  Драконова Пасть.
Конфуций совершал на нее восхождение более трех тысяч лет назад.  Только
в лестнице на Старой Земле было всего семь тысяч ступеней.
     - Тогда я  предпочел бы  подниматься по ней,  -  заметил я,  гадая,
надолго ли  еще  меня  хватит.  Ступеньки,  конечно,  невысокие,  но  их
чертовски много. - Впрочем, я понял, о чем ты.
     - Сохранять традиции хорошо,  но здоровый организм развивается... и
культурно, и физически.
     - Что возвращает нас к  вопросу об  эволюции.  Так какие же  другие
направления,  тенденции,  цели и  что там еще мы  упустили за  последний
десяток веков?
     - Во-первых,   всевозрастающее  число  индивидуумов.   Жизнь  любит
квадриллионы  видов,   но   она   без   памяти  любит  суперквадриллионы
индивидуумов.  В каком-то смысле Вселенная настроена на индивидуумов.  В
библиотеке Талиесина была  книжка под  названием "Эволюция иерархических
систем" одного  мужика  со  Старой  Земли,  Стенли Солса.  Тебе  она  не
попадалась?
     - Нет,   должно   быть,   проглядел,   я   больше   читал   древнюю
голографическую порнуху.
     - Угу,  -  хмыкнула Энея.  -  Ну,  Солс сформулировал это  довольно
гладко:   "В   ограниченном   материальном   мире   может   существовать
безграничное число уникальных индивидуумов,  если  они  гнездятся друг в
друге, а мир расширяется".
     - Гнездятся друг в друге...  -  задумчиво повторил я.  -  Ага!  Как
бактерии Старой Земли в нашем кишечнике,  и инфузории туфельки,  которых
мы  вытащили в  космос,  и  другие клетки в  наших телах...  Чем  больше
планет, тем больше народу... Ага, ну да.
     - Вот  именно,  что  больше народу.  Нас  сотни миллиардов,  но  за
последние века от Падения до Империи численность человеческого населения
Галактики - Бродяги не в счет - стабилизировалась.
     - Ну да,  контроль рождаемости -  дело серьезное,  - повторил я то,
чему учили каждого жителя Гипериона. - В смысле, раз крестоформ способен
растягивать человеческую жизнь на многие и многие века...
     - Точно.  С  искусственным  бессмертием  застой  усугубляется  -  и
физический, и культурный. Это почти аксиома.
     - Но,  ведь  это  не  повод отказывать людям в  продлении жизни?  -
нахмурился я.
     Голос  Энеи  звучал  будто  из   неведомой  дали.   Казалось,   она
раздумывает над чем-то несравненно более важным.
     - Нет, - сказала она наконец. - Само по себе - не повод.
     - Так  что  там с  направлениями эволюции?  -  спросил я,  глядя на
приближающуюся пагоду и вознося молитвы,  чтобы беседа отвлекала меня от
весьма красочных картин падения и  низвержения с двадцати с чем-то тысяч
ступенек, по котором мы поднялись.
     - Из   достойных  упоминания  осталось  только  три.   Возрастающая
специализация,      возрастающая     взаимозависимость,     возрастающая
изменчивость. Все они важны, но важнее всех последнее.
     - Как это, детка?
     - Эволюция    сама    эволюционирует.    Ей    просто    приходится
эволюционировать.  Изменчивость уже  сама по  себе важная для  выживания
наследственная характеристика. Системы - живые и прочие - должны учиться
эволюционировать и  до  некоторой степени  управлять процессом и  темпом
собственной эволюции. Мы-то есть люди - тысячу лет назад подошли к этому
умению совсем близко,  но Центр отобрал его у нас.  Во всяком случае,  у
большинства.
     - В каком смысле "у большинства"?
     - Обещаю, через несколько дней ты сам все увидишь.
     Наконец-то  мы  достигли Южных Небесных Врат и  прошли под  красной
аркой, увенчанной золотой крышей. Впереди остался только Небесный Путь -
тропа, ведущая по черному пологому склону к едва различимой вершине. Нас
окружал  суровый,  безжизненный пейзаж:  здешний  климат  -  если  можно
назвать климатом почти космический вакуум - подходил для жизни ничуть не
лучше,  чем поверхность спутника Старой Земли. Я как раз хотел отпустить
реплику насчет ниши,  в  которой жизнь еще не нашла зацепки,  когда Энея
сошла с тропы и направилась к маленькому каменному храму, приткнувшемуся
среди острых утесов и  расщелин в  нескольких сотнях метров от  вершины.
Вместо двери в  нем  стоял воздушный шлюз,  настолько древний,  что  его
вполне  могли  снять  с  одного из  первых кораблей колонистов.  Как  ни
странно,  шлюз работал,  и  когда Энея нажала на кнопку,  наружная дверь
закрылась,  а внутренняя не открывалась,  пока давление воздуха в камере
не уравнялось с давлением внутри храма.
     Переступив порог,  мы оказались в небольшом помещении,  практически
пустом: Там стояла затейливая бронзовая ваза с живыми цветами, несколько
зеленых  веточек  и  красивая статуя,  некогда позолоченная -  женщина в
золотых одеяниях -  толстощекая и  доброжелательная,  совсем как Будда в
женском обличье.  Голову ее  венчала позолоченная корона из  листьев,  а
позади - странное дело! - чеканный золотой христианский нимб. Сняв шлем,
андроид сообщил:
     - Воздух хороший. Давление вполне подходящее.
     Мы  с  Энеей  стащили  капюшоны,  наслаждаясь возможностью подышать
по-человечески.
     У   ног  статуи  лежали  курительные  палочки  и   коробка  спичек.
Опустившись на  одно  колено,  Энея  чиркнула спичкой и  зажгла палочку.
Комната тут же наполнилась крепким ароматом благовоний.
     - Повелительница  Лазурных  Облаков,  -  улыбнулась  Энея  радушной
золотой  богине.   -   Богиня  зари.   Зажигая  палочку,   я   совершила
жертвоприношение и просила о рождении внуков.
     Я  уже почти улыбнулся,  но улыбка застыла у меня на губах.  "У нее
есть ребенок.  У  моей любимой уже есть ребенок!"  Горло перехватило,  я
отвел взгляд, но Энея подошла ко мне, взяла за руку и предложила:
     - Может, перекусим?
     Я  и  забыл  о  наших коричневых ленч-пакетах.  Поесть в  шлеме или
осмотической маске было бы несколько затруднительно.
     Мы  уселись на пол в  полумраке комнаты,  среди клубящегося дымка и
аромата благовоний, и набросились на сандвичи.
     - Куда теперь?  - спросил я, когда Энея взялась за штурвал шлюзовой
камеры.
     - Я слышал,  что на восточном краю вершины есть обрыв под названием
Скала Самоубийц,  -  сказал А.Беттик. - Там люди приносят себя в жертву.
Прыгнувший в  пропасть  мгновенно  оказывается перед  ликом  Нефритового
Императора и,  таким образом,  получает гарантию,  что его просьба будет
удовлетворена.  Если  вам  в  самом деле нужна гарантия рождения внуков,
можете прыгнуть.
     Я   вытаращился  на  андроида.   Все-таки  интересно,   что  это  -
специфическое чувство юмора или извращенная психика?
     - Лучше  заглянем  сначала  в   храм   Нефритового  Императора,   -
рассмеялась Энея. - Посмотрим, есть ли кто дома.
     До  вершины  оставалось метров  пятьдесят,  когда  из  непроницаемо
черной тени,  будто из угольного мешка,  выступила,  преградив нам путь,
высокая  фигура.   "Шрайк!"   -   подумал  я,   зачем-то   сжав  кулаки.
Присмотревшись, я понял, что ошибся.
     Перед нами  стоял человек -  очень рослый,  но  все-таки  человек в
боевом  скафандре  высшей  защиты,   потрепанном  в  боях.   Стандартное
снаряжение   имперских   морпехов   и    швейцарских   гвардейцев.    За
противоударным визором шлема