Дэн Симмонс.
        Эндимион 1-2

        Дэн Симмонс. Эндимион

------------------------------------------------------------------------
 Dan SIMMONS - Endymion (1996)
 Пер. с английского К.М. Королев, 1996
 М.: "АСТ" 1998. - 688 с. ISBN 5-237-00257-9
 OCR и правка: alef@df.ru, при обнаружении ошибок тотчас же телеграфируйте.
 Программа eLib - конвертер txt-2-HTML для электронных книг. http://www.df.ru/~alef/
--------------------

     "Мы не должны забывать,  что человеческий дух, сколь независимым ни
представляла бы  его  философия,  неотделим,  в  силу  своего рождения и
развития, от универсума, в котором возник".

                                                      П. Тейяр де Шарден

        "Дайте, дайте,
        Дайте же нам богов!
        Мы так устали от людей
        И от машин".

                                                        Дэвид Г. Лоуренс

     [Данный перевод и все прочие стихотворные переводы,  за исключением
особо  оговоренных  случаев,  выполнены  К.  Королевым  (здесь  и  далее
примечания переводчика).]

        1

     Право слово,  зря вы это читаете.  Если вы читаете,  потому что вам
любопытно,  каково любить мессию -  нашего мессию, - прошу вас, отложите
книгу, ибо в таком случае вы лишь немногим лучше любителя подсматривать.
     Если потому,  что  без  ума  от  "Песней" древнего поэта и  вам  не
терпится  узнать,  что  было  дальше  с  теми,  кто  совершил знаменитое
паломничество на  Гиперион,  моя книга вас разочарует.  Я  не знаю,  что
сталось с  большинством из них.  В конце концов они жили за три столетия
до моего появления на свет.
     Если потому,  что хотите постичь всю глубину посланий Той-Кто-Учит,
вам снова не избежать разочарования. Дело в том, что она гораздо сильнее
интересовала меня как женщина, а не как наставница или мессия.
     И  наконец,  если вы  читаете потому,  что стремитесь узнать ее или
даже мою судьбу, вы взяли в руки не тот документ. Разумеется, чему быть,
того,  как  известно,  не  миновать;  но  у  нее  своя  судьба,  которая
свершилась,  когда меня рядом не было,  а что касается моей собственной,
сейчас, когда я пишу эти строки, близится последний миг...
     Признаться, я несказанно удивлюсь, если вообще кто-либо прочтет мою
писанину.  Впрочем,  жизнь  удивляла меня  и  раньше.  За  несколько лет
произошло столько невероятных событий, причем каждое мнилось невероятнее
и   неотвратимее  предыдущего!   Я  пишу  для  того,   чтобы  поделиться
воспоминаниями.  Может быть,  не то чтобы поделиться (эту рукопись почти
наверняка никогда не найдут),  но чтобы изложить ход событий и тем самым
упорядочить его в памяти.
     "Откуда мне знать,  о  чем я  думаю,  до тех пор,  пока я  не увижу
написанного своей  рукой?"  -  заметил как-то  некий древний автор.  Вот
именно.  Я  должен  видеть  то,  что  написано о  минувших годах,  чтобы
составить о них представление. Должен видеть, как события складываются в
строчки,  чувства  выстраиваются в  предложения и  абзацы,  а  иначе  не
поверю, что все это было на самом деле и не с кем-нибудь, а со мной.
     Если вы  читаете по  той же  причине,  по какой я,  пишу,  -  чтобы
вычленить из хаоса последних лет какой-никакой порядок, чтобы попытаться
структурировать череду более  или  менее случайных событий,  оказывавших
такое влияние на наши жизни, - тогда, быть может, вы читаете и не зря.

     С чего начать? Со смертного приговора? Но с чьего - моего или ее? А
если с моего, то с какого именно? Их ведь было несколько, выбирай любой.
Наверно, с окончательного - так сказать, начнем с конца.
     Я пишу эти строки в "кошачьем ящике" Шредингера,  который вывели на
орбиту вокруг Армагаста,  где объявлен карантин. Ящик представляет собой
гладкостенный эллипсоид, шесть на три метра в поперечнике, который я при
всем  желании не  покину до  самой  смерти.  Обстановка моего крохотного
спартанского мирка такова:  система рециркуляции воздуха и воды,  койка,
синтезатор пищи,  узкая стойка,  которая служит одновременно обеденным и
письменным столом,  а также туалет, раковина и душ, почему-то отделенные
от всего остального пластиковой перегородкой.  Учитывая,  что меня никто
не навещает, подобная забота о соблюдении приличий кажется насмешкой.
     Я располагаю палетой и пером;  дописав очередную страницу, переношу
текст   на   микровелен,   который   производит  система   рециркуляции.
Единственное,  что меняется с течением времени в моем мирке,  -  толщина
стопки веленевых листов.
     В  корпусе  "ящика"  спрятана  капсула  с  отравляющим  газом.  Она
вмонтирована в  воздушный фильтр,  и всякая попытка добраться до нее или
проделать дыру в  корпусе приведет к  тому,  что внутрь начнет поступать
цианид.  Кроме  того,  в  статико-динамическом  поле  "ящика"  находятся
счетчик радиации,  изотопный элемент и  таймер.  Мне не  суждено узнать,
когда  именно  таймер  включит счетчик,  когда  крохотный изотоп лишится
свинцовой оболочки, когда в камеру устремится поток частиц...
     Но  в  ту  секунду,  когда  это  случится,  я  пойму,  что  счетчик
заработал, и успею еще ощутить перед смертью запах горького миндаля.
     Надеюсь, все произойдет быстро.
     С   технической  точки  зрения,   если  вспомнить  древние  загадки
квантовой механики,  я сейчас не жив и не мертв.  Пребываю в подвешенном
состоянии,   плещусь  в  волнах  вероятности,   которые  предназначались
когда-то для кошки в мысленном эксперименте Шредингера. Поскольку корпус
моей  тюрьмы  -  не  более  чем  сгусток  "сжиженной"  энергии,  готовой
вырваться на свободу при первой возможности, ни один человек не заглянет
сюда,  чтобы проверить,  жив  я  или  нет.  Теоретически никто из  людей
ответственности за мою смерть не несет,  ибо всем управляют непогрешимые
законы квантовой механики,  которые каждую микросекунду сначала осуждают
меня, а затем - пока - милуют. Людей поблизости не найти.
     Если   не   считать  меня   самого.   Я   внимательно  наблюдаю  за
происходящим,  ожидая,  когда же наконец волны возможного належатся друг
на друга. Это не просто любопытство. В тот миг, когда послышится шипение
газа,  за мгновение до того,  как цианид проникнет мне в легкие, поразит
сердце и мозг, я узнаю, как устроена вселенная.
     По крайней мере для меня.  Если вдуматься, это главное во вселенной
едва ли не для каждого человека.
     А  пока я ем и сплю,  дышу и наведываюсь за перегородку -  в общем,
занимаюсь повседневными делами,  которые моментально вылетают из памяти.
Какая ирония -  ведь сейчас я живу (если "жить" - подходящее слово) лишь
для того, чтобы вспоминать и записывать то, что вспоминается.
     Нет,  не обессудьте, но зря вы читаете мою рукопись. Правда, так уж
получается,  что причина,  по которой человек что-то делает,  - вовсе не
самое важное. Гораздо важнее сам факт, в данном случае - то, что я пишу,
а вы читаете написанное мной.
     С чего же начать?  С нее?  Вам,  без сомнения, хочется узнать о ней
поподробнее;  кроме того, она - единственная, о ком я стремлюсь помнить.
Однако начать, пожалуй, стоит с тех событий, которые свели нас вместе, а
затем увлекли в странствие по вселенной.
     Полагаю,  начинать лучше  с  начала  -  то  бишь  с  моего  первого
смертного приговора.

        2

     Меня зовут Рауль Эндимион.  Я  родился на  Гиперионе в  693 году по
местному календарю,  или в  3099 году от  Р.Х.  по старому календарю "до
Хиджры" -  или,  если,  как то делает большинство в эпоху Мира,  считать
по-новому, 247 лет спустя после Падения.
     Когда я странствовал с Той-Кто-Учит,  обо мне говорили, будто я был
пастухом.  В  том  была  доля истины.  Мои  родичи издавна пасли скот на
пустошах и  лугах  в  захолустье Аквилы,  среди которого я  вырос,  и  в
детстве мне частенько приходилось им  помогать.  Какими славными кажутся
теперь  ночи  под  звездным  небом  Гипериона!  В  шестнадцать  лет  (по
гиперионскому календарю) я сбежал из дома и завербовался в подчинявшиеся
Ордену  силы  самообороны.   За  все  три  года  скуки  и  маеты  выпало
одно-единственное,  весьма  сомнительное  развлечение  -  на  протяжении
четырех месяцев мы сражались с урсианскими повстанцами на Ледяном Когте.
После  демобилизации я  работал вышибалой-крупье  в  едва  ли  не  самом
занюханном казино на Девяти Хвостах,  в течение двух сезонов водил баржи
в  верховьях  Кэнса,  а  потом  разбивал  сады  в  поместьях  Клюва  под
руководством мастера-планировщика Эврола Юма. Впрочем, все эти профессии
не очень-то красили человека,  сопровождавшего Ту-Которая-Наставляет,  в
глазах поздних хронистов.  Другое дело пастух,  верно? Пастух, пастырь -
чем не библейский сюжет?
     Я  не  против,  чтобы меня называли пастырем.  Но на страницах этой
рукописи я предстану перед вами пастырем, чья паства состояла всего лишь
из  одной,  хоть и  необычайно ценной овечки.  Я  ее  не  столько нашел,
сколько потерял.
     К  тому времени,  когда моя жизнь круто переменилась и когда начали
происходить  события,  о  которых  пойдет  речь  ниже,  мне  исполнилось
двадцать семь лет.  По гиперионским меркам я был высок ростом, выделялся
среди  сверстников  мозолями  на   руках  да  любовью  ко  всякого  рода
завиральным идеям,  а  на  жизнь  зарабатывал тем,  что  водил охотничьи
экспедиции по  болотам вблизи  залива  Тоскахай,  в  сотне  километров к
северу от  Порт-Романтика.  Я  успел узнать кое-что  о  сексе и  гораздо
больше об оружии,  усвоил на собственной шкуре,  что поступками мужчин и
женщин  руководит жадность,  научился пользоваться кулаками и  скромными
умственными способностями,  изнывал  от  неутоленного любопытства и  был
уверен  только  в  том,  что  судьба почти  наверняка не  сулит  великих
потрясений.
     Каким же я был глупцом!
     Пожалуй,  чтобы описать,  что я собой в ту пору представлял,  проще
всего перечислить, чего я не делал. Я никогда не покидал Гиперион и даже
не мечтал о том,  чтобы оказаться в космосе.  Разумеется,  меня водили в
соборы  -  ведь  влияние Ордена распространялось и  на  захолустье вроде
того,  в которое переселилась моя семья после разорения города Эндимион,
- однако я  так и  не  стал верующим и  не  принял крещение.  Обзаведясь
кое-каким опытом общения с  женщинами,  я еще ни разу не влюблялся.  Что
касается образования,  то,  если  не  считать наставлений бабушки,  свои
знания я почерпнул самостоятельно из книг, которые я буквально глотал, а
потому полагал, что знаю все на свете.
     На деле же я ничего не знал.
     И  вот,  в свое двадцатисемилетие,  гордый собственным невежеством,
непоколебимо уверенный  в  том,  что  существенных перемен  в  жизни  не
предвидится, я совершил поступок, за который меня приговорили к смерти и
с которого началась моя настоящая жизнь.

     Болота  близ  залива  Тоскахай -  грозившие гибелью  неосторожному,
насыщавшие воздух миазмами -  существовали с незапамятных времен.  Сотни
богатых  охотников,   многие  из  которых  прилетали  с   других  миров,
стремились туда,  чтобы  пострелять уток.  Большинство протоуток вымерло
вскоре после того,  как их воскресили и выпустили с борта "ковчега" семь
столетий тому назад,  однако некоторые выжили и приспособились к климату
на севере Аквилы.  Вот за этими-то утками и охотились денежные мешки,  у
которых я работал проводником.
     Мы четверо -  я  и  три моих товарища-проводника -  обосновались на
заброшенной  фибропластовой  плантации,   которая  находилась  на  узком
перешейке между болотами и  притоком Кэнса.  Другие проводники в отличие
от меня еще ловили рыбу и загоняли крупную дичь,  но я предпочитал уток.
Болота представляли собой  заросли полутропических челмы  и  плотинника,
над  выступавшими из  воды нагромождениями камней возвышались гигантские
стволы  прометея;  ранней  осенью  слегка  подсыхавшие топи  изобиловали
утками,  которые отдыхали здесь  на  пути  с  южных  островов к  озерам,
расположенным на северной оконечности плато Пиньон.
     Я  разбудил  охотников за  полтора  часа  до  рассвета,  приготовил
завтрак из  тостов с  джемом и  кофе,  но  четыре толстяка-бизнесмена не
оценили моей любезности - уплетая за обе щеки, они наперебой бранились и
ворчали.  Пришлось им напомнить,  чтобы проверили оружие:  у  троих были
дробовики,  а  четвертый оказался глуп настолько,  что прихватил с собой
древнюю лазерную винтовку.  Пока  они  ели,  я  успокаивал Иззи -  самку
Лабрадора,  которая была у меня со щенков.  Собака догадывалась,  что мы
идем на охоту, а потому едва сдерживала нетерпение.
     Мы  забрались  в   плоскодонку  и  покинули  плантацию  при  первых
проблесках света. В темных туннелях под переплетением ветвей серебрились
легкие паутинки.  Я отталкивался шестом,  а охотники -  Ролмен,  Херриг,
Рушомин и  Поняску -  сидели на  носу  и  горячо что-то  обсуждали.  Нас
разделяли сложенные горкой  "плавучие островки" -  вогнутые  пластиковые
диски.  На  Ролмене и  Херриге были  дорогие пончо "хамелеон",  менявшие
расцветку по  желанию хозяина;  правда,  ни тот,  ни другой не торопился
хвастаться своей экипировкой -  видимо,  им хотелось забраться в  болота
поглубже.  Когда  мы  приблизились к  заводи,  где  гнездились  утки,  я
попросил  охотников разговаривать потише.  Все  четверо  испепелили меня
взглядами, однако сначала понизили голоса, а потом и вовсе замолчали.
     К  тому моменту посветлело настолько,  что  при  желании можно было
читать.   Я  спустил  на  воду  островки,   надел  латанный-перелатанный
комбинезон и соскользнул в болотную жижу.  Иззи сунулась было следом, но
я жестом велел ей оставаться в лодке. Собака неохотно подчинилась.
     - Пожалуйста,  дайте мне ваш дробовик,  - попросил я у Поняску. Все
эти охотнички,  как правило,  с трудом сохраняли равновесие, перебираясь
из лодки на островок;  потому я и забирал у них оружие,  чтобы,  неровен
час,  чего не  вышло.  Вот  стервец!  Ясно ведь было сказано -  ружей не
заряжать и  держать на предохранителе,  а  у  него и патрон в стволе,  и
предохранитель  спущен...   Я  вытащил  патрон,   поставил  винтовку  на
предохранитель,  сунул ее в  водонепроницаемый мешок у  себя за спиной и
подождал,  пока  Поняску переползет на  островок.  Затем велел остальным
ждать  и,  волоча  островок за  собой,  стал  продираться сквозь заросли
челмы.  Разумеется,  охотники могли бы  подыскать себе  укрытия и  сами,
однако тут  хватало мест,  где  трясина могла  проглотить плот  вместе с
охотником  и   даже  не   поморщиться;   вдобавок  на   болотах  обитали
кроваво-красные клещи-дракулы,  которые так  и  норовили упасть с  ветки
дерева на любой движущийся объект.  Кроме того, здесь водились ленточные
змеи,  которых  неопытный человек запросто мог  перепутать по  окраске с
побегами челмы,  и хищные рыбы,  способные с ходу откусить вам палец.  В
общем,  сюрпризов имелось в  достатке.  И  потом,  я знал по опыту,  что
горе-охотнички,  позволь я им расположиться где вздумается, встанут так,
что вместо уток примутся палить друг в друга. А этого допускать никак не
следовало.
     Я укрыл Поняску в зарослях на южном краю заводи,  показал ему,  где
встанут другие охотники, предупредил, чтобы он не начинал стрелять, пока
я не разберусь с остальными,  и вернулся обратно.  Рушомин занял позицию
метрах  в  двадцати справа от  Поняску,  Ролмен удобно расположился чуть
поодаль. Оставался только тип с лазерной винтовкой, месье Херриг.
     Солнце должно было взойти минут через десять.
     - Наконец-то,  соизволил!  -  буркнул толстяк, завидев меня. Он уже
успел  самостоятельно перебраться на  плот,  замочив  свои  хамелеоновые
штаны. Неподалеку от лодки на поверхности воды лопались пузырьки метана,
что  указывало на  трясину,  поэтому мне  всякий раз,  когда я  уходил и
возвращался,  приходилось делать крюк.  - Тебе платят не за то, чтобы ты
гноил порядочных людей в этом дерьме!
     Я кивнул,  протянул руку, вытащил у него изо рта зажженную сигару и
швырнул ее в воду - подальше от пузырьков метана.
     - Утки чуют запах дыма,  -  объяснил я,  делая вид,  что не замечаю
разинутого рта и багровеющих щек,  после чего поволок плот к намеченному
месту, раздвигая грудью оранжево-красные водоросли.
     Херриг  стиснул  в   руках  свою  бесполезную  винтовку  и  свирепо
уставился на меня.
     - Парень, следи за своим паршивым языком, не то я тебе его выдеру.
     Из-под  пончо и  расстегнутой рубашки виднелось висевшее у  него на
шее золотое распятие, а чуть пониже - красная складка крестоформа. Месье
Херриг принадлежал к воскрешенным христианам.
     Я  хранил молчание до  тех  пор,  пока плотик не  оказался слева от
зарослей, в которых сидел Поняску. Теперь охотнички могли палить сколько
угодно без опаски подстрелить друг друга.
     - Поднимите защитный  тент,  -  сказал  я,  привязывая веревку,  за
которую тащил  плот,  к  корню челмы.  Херриг фыркнул,  однако развернул
камуфляжный тент.
     - Подождите немного,  -  прибавил я.  -  И  не  стреляйте вон в  ту
сторону, иначе попадете в меня.
     Ответа не последовало.
     Я  пожал плечами и  вернулся к лодке.  Иззи сидела на месте,  но по
тому,  насколько она  была напряжена,  я  понимал,  что мыслями Лабрадор
носится по болоту как щенок. Я потрепал собаку по загривку.
     - Потерпи, осталось совсем чуть-чуть.
     Она восприняла мои слова как разрешение встать и перебежала на нос.
     Серебристые  паутинки  куда-то   исчезли,   на   небе  гасли  следы
метеоритов.  На востоке возникла молочно-белая полоса. Симфония, которую
исполняли насекомые и амфибии, стихла, ее сменили утренние песни птиц да
вздохи трясины. Небеса постепенно приобретали лазурный оттенок.
     Я завел лодку под стебли челмы, жестом велел Иззи не высовываться и
достал из-под скамьи приманку.  У берега заводи виднелась ледяная корка,
но в середине вода была чистой и повсюду доходила мне только до груди. Я
разместил  муляжи,  включил  поочередно  каждый  из  них  и  едва  успел
возвратиться к плоскодонке до того, как появились утки. Первой их учуяла
Иззи -  насторожилась, повела носом, словно ветер принес запах. Секундой
позже донесся шелест крыльев. Я подался вперед, слегка раздвинув стебли.
     Посреди заводи  плавали мои  муляжи.  Один  из  них  выгнул  шею  и
закрякал в тот самый миг, когда над деревьями с юга показались настоящие
утки. Три птицы оторвались от стаи, распростерли крылья, замедляя полет,
и, будто по невидимым рельсам, соскользнули к воде.
     Как то со мной бывало всегда,  я  ощутил невольный трепет;  к горлу
подкатил комок,  сердце пропустило удар,  потом  забилось вдвое  чаще  и
вдруг  заболело.  Я  провел большую часть  жизни  в  глухих местах,  как
говорится,  наедине с природой, и, казалось бы, должен был привыкнуть ко
всему,  но это невыразимо прекрасное зрелище всякий раз лишало меня дара
речи. Иззи будто превратилась в статую из слоновой кости.
     Раздался выстрел. Заговорили три дробовика, владельцы которых будто
состязались,  кто выстрелит быстрее.  Затем над болотом сверкнул лиловый
разряд лазера.
     В первую утку угодили,  должно быть,  сразу две или три пули: птицу
буквально разорвало на части.  Второй попали в крыло,  и она,  мгновенно
утратив всю красоту и грациозность,  плюхнулась в воду. Третья метнулась
вправо,  пролетела по-над заводью и начала набирать высоту.  По зарослям
челмы  хлестнул  луч   лазера,   этакий  бесшумный  серп,   потом  вновь
загрохотали ружья,  однако птица,  похоже,  все рассчитала -  она камнем
упала вниз, выровняла полет у самой поверхности заводи и полетела в нашу
с Иззи сторону.
     Расстояние от  нее до  воды составляло не  больше двух метров.  Она
мерно взмахивала крыльями,  каждое движение,  казалось,  было  подчинено
единственному желанию -  спастись.  Я  сообразил,  что  утка  собирается
пролететь под  деревьями -  там,  где  начиналась уводящая  к  плантации
протока.  Несмо