ные комплексы вокруг ТКЦ,  ИскИнов -  странствовать по частотам
связи нуль-порталов, а мегасферу, соединяющую все это воедино, поместить
в разломах Связующей Бездны, образованных нуль-порталами.
     Альбедо скрестил руки на груди и процедил сквозь зубы:
     - Да вы никак бредите?!
     - Но после Падения,  -  не сдавалась Энея,  -  Центр забеспокоился.
Атака Мейны Гладстон на  порталы заставила вас  задуматься,  хотя  урон,
нанесенный  вашей  мегасфере,   был  не   столь  уж  велик.   Вы  решили
рассредоточиться еще больше.  Умножить число ИскИнов,  миниатюризировать
элементы памяти и непосредственно паразитировать на человеческих нервных
сетях...
     Альбедо повернулся к ней спиной и дал знак ближайшей Немез.
     - Она бредит. Зашей ей рот.
     - Нет!   -   приказал  кардинал  Лурдзамийский.  Глаза  его  горели
пристальным вниманием. - Не трогать, пока я не прикажу!
     Немез по  правую руку  от  Энеи  уже  взяла иголку и  моток суровых
ниток.  Теперь бледная темноволосая женщина остановилась и  взглянула на
Альбедо в ожидании инструкций.
     - Подожди, - велел советник.
     - Вы хотели перейти к  более непосредственному нейропаразитизму,  -
продолжила Энея.  -  И  теперь  миллиарды ИскИнов  Центра  -  каждый!  -
преобразован в отдельную матрицу-крестоформ и присосался непосредственно
к   человеку-носителю.   Каждый  из  индивидуумов  Центра  имеет  сейчас
собственного носителя и  может  распоряжаться его  жизнью  и  смертью по
собственному усмотрению.  Вы по-прежнему подключены к старым инфосферам,
вы  подключены  к  новым  мегасферным узлам  двигателей Гидеона,  но  вы
упиваетесь предельной близостью... к источнику питания...
     Запрокинув  голову,  Альбедо  расхохотался,  демонстрируя  идеально
ровные зубы. Потом, обернувшись к трем голограммам, развел руками.
     - Замечательная забава! - Он все еще смеялся. - Вы затеяли все это,
чтобы допросить ее,  - он обвел холеной рукой интерьер каземата и указал
на  железную крестовину,  на  которой распяли Энею,  -  а  в  результате
слушаете фантазии какой-то девчонки.  Чушь несусветная! Но восхитительно
забавная.
     Кардинал  Мустафа,  кардинал Лурдзамийский и  монсеньор Одди  чутко
внимали  словам  советника Альбедо,  но  голографические пальцы  каждого
касались голографической груди.
     Изображение   кардинала   Лурдзамийского   встало   с    кресла   и
прошествовало  к  краю  решетки.   Иллюзия  присутствия  была  настолько
безупречна,  что  слышался  даже  негромкий  шелест  наперсного  креста,
покачивающегося на  перевитом золотой нитью алом шелковом шнурке.  Чтобы
отвлечься от боли, пульсирующей в искалеченных руках, Энея сосредоточила
внимание на  покачивающемся кресте и  чистом шелковом шнурке.  Чувствуя,
как   яд   словно   метастазы   разрастающегося  крестоформа  потихоньку
распространяется по  всему телу,  она  усмехнулась.  Что  бы  они тут ни
учинили, клетки ее тела и крови никогда не примут крестоформ.
     - Все  это  любопытно,  но  несущественно,  дитя  мое.  -  Кардинал
Лурдзамийский брезгливо ткнул короткими, толстыми пальцами в направлении
ее ран и наготы.  -  А вот это слишком неприятно. - Склонившись поближе,
он  впился в  нее проницательным взглядом своих поросячьих глазок.  -  И
вовсе не обязательно. Расскажите советнику то, что он желает узнать.
     Вскинув голову, Энея посмотрела ему прямо в глаза:
     - Как телепортироваться без портала?
     - Да-да, - облизнул тонкие губы кардинал Лурдзамийский.
     - Очень просто, ваше преосвященство, - улыбнулась Энея. - Вам всего
лишь  надо вернуться за  парту,  научиться понимать язык мертвых и  язык
живых и научиться слушать музыку сфер... а потом причаститься моей крови
или крови одного из моих последователей.
     Лурдзамийский отшатнулся как  от  пощечины,  выставив перед  собой,
словно щит, наперсный крест.
     - Ересь! - взревел он. - Jesus Christus est primogenitus mortuorum;
ipsi  gloria et  imperium in  saecula saeculorum!  [Иисус Христос первым
воскрес из мертвых; и Его царство и сила и слава во веки веков (лат.).]
     - Иисус Христос действительно воскрес из мертвых,  -  мягко сказала
Энея,  щурясь от  ярких бликов,  отбрасываемых крестом.  -  И  вы просто
обязаны славить его.  И конечно,  ему принадлежит царство,  если вы того
пожелаете.  Но в его намерения вовсе не входило, чтобы умерших оживляли,
как лабораторных крыс, по прихоти мыслящих машин...
     - Немез!  -  закричал  Альбедо.  На  сей  раз  никто  не  стал  его
останавливать.    Немез   неспешно   подошла   к   решетке,    отрастила
пятисантиметровые когти и располосовала щеки Энеи от глаз до подбородка,
обнажив кости скул моей любимой. Испустив долгий, мучительный стон, Энея
без сил обвисла на крестовине. Немез склонилась к ней, оскалив в ухмылке
острые зубы. От ее дыхания несло тухлятиной.
     - Отгрызи ей нос и веки, - приказал Альбедо. - И помедленнее.
     - Нет!  -  Мустафа  вскочил  на  ноги  и  бросился вперед,  пытаясь
остановить Немез.  Бесплотные голографические руки  прошли сквозь вполне
материальное тело киборга.
     - Минуточку. - Советник Альбедо поднял палец, и Немез замерла.
     - Это чудовищно! - выкрикнул Великий Инквизитор. - Как и то, что вы
сделали со мной.
     - Было принято решение преподать вам урок,  ваше преосвященство,  -
пожал плечами Альбедо.
     Мустафа затрясся от ярости.
     - Так вы и в самом деле считаете себя нашими хозяевами?
     - Мы  всегда были вашими хозяевами,  -  терпеливо вздохнул советник
Альбедо. - Вы - гниющая плоть, вместилище обезьяньих мозгов... болтливые
приматы,   которые  начинают  разлагаться  с   момента  рождения.   Ваше
единственное предназначение во  Вселенной  -  служить  повитухами высших
форм разума. Тех, кто воистину бессмертен.
     - Центр... - брезгливо процедил кардинал Мустафа.
     - Отойдите, - распорядился Альбедо, - или...
     - Или что?  -  рассмеялся Великий Инквизитор.  -  Или будете пытать
меня,  как эту несчастную,  введенную в заблуждение?  Или заставите свое
чудовище снова забить меня до  смерти?  -  Мустафа ткнул голографической
рукой  сначала  в  Немез,  потом  -  в  Альбедо  и,  продолжая смеяться,
обернулся к Энее.  -  Ты все равно мертва,  дитя.  Скажи этому лишенному
души существу то, что оно хочет знать, и мы положим конец твоим мучениям
за считанные секунды, без...
     - Молчать!  -  рявкнул Альбедо,  вытянув руку  и  сомкнув пальцы  в
кулак.
     Кардинал Мустафа застонал, схватился за сердце и рухнул на пол. Его
голографический образ  прокатился  сквозь  ноги  Немез  к  окровавленным
стопам Энеи и погас.
     Кардинал  Лурдзамийский  и   монсеньор  Одди,   сохраняя  полнейшую
невозмутимость, повернулись к Альбедо.
     - Советник, - сказал госсекретарь вкрадчивым, заискивающим тоном, -
не  позволите ли  мне вкратце допросить ее?  Если мы  не  преуспеем,  вы
сможете сделать с ней что пожелаете.
     Одно   долгое   мгновение  Альбедо   холодно-изучающе  смотрел   на
кардинала, потом хлопнул Немез по плечу, и та отступила.
     Лурдзамийский потянулся  к  изувеченной  руке  Энеи,  словно  желая
пожать ее. Голографические пальцы погрузились в истерзанную плоть.
     - Qued petis?  -  шепнул кардинал,  и  в десяти световых минутах от
них,  вопя и  мечась в  противоперегрузочном баке,  я понял через знание
Энеи: "Чего ты ищешь?"
     - Virtutes,  -  прошептала Энея.  -  Concede mihi virtutes,  quibus
indigeo, valeum impere.
     "Силы. Мне нужны силы довести до конца то, что задумала".
     - Desiderium  tuum  grave  est  ("Серьезное  решение"),  -  ответил
кардинал. - Quid ultra quaeris? ("Чего еще ты ищешь?")
     Сморгнув кровь со  здорового глаза,  чтобы видеть собеседника,  она
негромко, но решительно произнесла:
     - Quaero togam pacem. ("Я ищу мира".)
     Советник Альбедо снова рассмеялся.
     - Ваше преосвященство,  -  саркастически заметил он,  -  неужели вы
полагаете, что я не знаю латыни?
     Кардинал Лурдзамийский оглянулся на человека в сером.
     - Напротив,  советник, я нисколько не сомневаюсь в ваших познаниях.
Ее  дух  почти сломлен.  Это видно по  лицу.  Но  более всего она боится
огня... А не зверя, которому вы хотите ее скормить.
     Альбедо скептически посмотрел на него.
     - Дайте мне пять минут,  советник,  -  попросил кардинал. - Если не
поможет огонь, натравите на нее своего зверя.
     - Три минуты.  -  Альбедо отступил к Немез. Лурдзамийский попятился
шагов на пять.
     - Дитя! - Он снова перешел на стандартный английский. - Боюсь, тебе
будет очень больно.
     Он повел голографической рукой в воздухе, и из-под решетки вырвался
столб  синего  пламени,  опалившего голые  ступни Энеи.  Кожа  запылала,
обуглилась и потрескалась. В каземате запахло паленым мясом.
     Энея,  крича,  рвалась из  оков.  Нижний конец  железной крестовины
раскалился, обжигая икры и бедра. Кожа вздулась волдырями.
     Кардинал Лурдзамийский снова повел рукой, и пламя ушло под решетку;
синие язычки словно притаились и сверкали как глаза голодных хищников.
     - Ты испытала лишь малую боль,  -  вкрадчиво проговорил кардинал. -
Как ни  прискорбно,  но  при сильных ожогах боль не стихает,  даже когда
сгорают нервы и кожа. Говорят, это самая мучительная смерть.
     Энея  скрипнула зубами,  удерживая крик.  Кровь из  разодранных щек
капала на грудь...  грудь,  которую я  ласкал и целовал...  Заточенный в
противоперегрузочном саркофаге в миллионах километров от нее,  я вопил и
неистовствовал в окружающем безмолвии.
     - Телепортируйся  прочь  от  всего  этого,  -  ступив  на  решетку,
посоветовал Альбедо.  -  Телепортируйся на корабль,  который несет Рауля
навстречу верной  гибели,  и  освободи  его.  Телепортируйся на  корабль
Консула.  Автохирург вылечит тебя.  Ты проживешь с  любимым долгие годы.
Иначе тебе  придется из-за  своего упрямства медленно умирать в  ужасных
муках здесь,  а Раулю из-за тебя - умирать жуткой смертью где-то далеко.
Ты  больше  никогда  не  увидишь  его.  Никогда не  услышишь его  голос.
Телепортируйся,  Энея. Спасайся, пока не поздно. Спасай своего любимого.
Через  минуту  этот  человек сожжет твои  ноги  и  руки,  оставив только
обугленные кости.  Но  умереть мы тебе не позволим.  Я  натравлю на тебя
Немез, и она будет пожирать тебя. Телепортируйся, Энея. Прямо сейчас.
     - Энея,  -  возгласил кардинал Лурдзамийский,  - es igitur paratus?
("Итак, ты готова?")
     - In nomine Humanitis, ergo paratus sum, - глядя кардиналу в глаза,
отвечала Энея. "Во имя Человечества - готова".
     Кардинал  Лурдзамийский  взмахнул  рукой.   Все   горелки  взревели
одновременно. Пламя поглотило мою любимую и кибрида Альбедо.
     Пожираемое огнем тело Энеи выгнулось в мучительной агонии.
     - Нет!!!   -  взревел  Альбедо  из  пламени  и  бросился  прочь  от
охваченной огнем  решетки.  Синтетическая плоть  пылала,  отваливаясь от
синтетических костей.  Дорогой  костюм  горящими  лохмотьями  взлетел  к
потолку, классическое лицо оплавилось, стекая на грудь. - Нет, черт тебя
подери! - Он потянулся пылающими пальцами к горлу кардинала.
     Руки  Альбедо прошли сквозь голограмму.  Вглядываясь сквозь пламя в
лицо Энеи, кардинал поднял правую руку:
     - Miserecordiam Dei...  in  nomine Patris,  et  Filia,  et  Spiritu
Sanctus. [Помилуй, Господи... во имя Отца и Сына и Святого Духа.]
     Это были последние слова,  которые она услышала. Пламя поглотило ее
лицо.   Волосы  вспыхнули  факелом.  На  миг  все  затмило  ослепительно
оранжевое сияние, а потом наступила тьма.
     Но  я  чувствовал боль ее последних мгновений.  И  слышал ее мысли,
будто крик - нет, шепот в моем сознании.
     ["Рауль, я люблю тебя".]
     А потом жар усилился,  боль умножилась,  ее ощущение жизни, любви и
долга вознеслось над пламенем, уходя в небеса, - и Энея умерла.
     Мгновение ее смерти обрушилось на меня как взрыв... образы, звуки -
все исчезло. В этот миг из вселенной исчезло все, ради чего стоило жить.
     Я больше не кричал.  Я прекратил биться о стены и безвольно завис в
невесомости,  чувствуя,  как опорожняется бак,  как в мои жилы вливаются
наркотики,  как  присасываются ко  мне  шланги,  словно пиявки и  черви,
пожирающие еще живую плоть. Мне было наплевать.
     Энея мертва.
     Факельщик  перешел  в   квантовое  состояние.   Очнулся  я   уже  в
Шредингеровой камере смертников.
     Наплевать. Энея мертва.

        32

     В моей камере нет ни часов,  ни календаря.  Не знаю,  сколько дней,
недель,  месяцев я  пробыл за гранью безумия.  Может,  я  провел без сна
много суток. Может, проспал несколько недель. Не знаю.
     Но  день  за  днем,  час  за  часом,  минута  за  минутой цианид  и
вероятностные законы все  не  желали отнимать у  меня жизнь,  и  тогда я
взялся за  это повествование.  Я  не знаю,  зачем мои тюремщики снабдили
меня грифельным скрайбером,  стилом,  принтером и  микровеленом.  Может,
полагали,  что  приговоренный захочет  письменно  исповедаться или  хоть
как-то  излить бессильный гнев.  Может,  считали подобное изложение всех
своих   прегрешений  и   бедствий,   радостей  и   утрат  дополнительным
наказанием. В какой-то мере так оно и было. Но не только. Я обрел в этом
свое спасение.  Я не сошел с ума, не покончил с собой в порыве отчаяния.
Я  уберег свои воспоминания об  Энее,  вытянул их из болота кошмара -  и
вновь увидел ее живой,  исполненной радости бытия.  Я  возвращался в  те
дни,  когда мы были вместе, вспоминал наше долгое странствие, думал о ее
миссии  и  размышлял над  ее  вестью  -  такой  короткой,  законченной и
невероятно прямолинейной,  - вестью мне и всему человечеству. Фактически
это спасло мне жизнь.
     Только приступив к  этому повествованию,  я  обнаружил,  что теперь
обладаю  способностью  понимания  и  сопереживания  мыслям  и  действиям
каждого участника нашей долгой одиссеи и проигранной битвы.  Я знал, что
обязан этим Энее,  научившей меня языку живых и  мертвых.  Я по-прежнему
встречался с  умершими и  во сне,  и наяву:  мама часто разговаривала со
мной,  я постигал муку и мудрость тех, кто еще жил, и тех, кто уже давно
умер, но более всего меня занимали воспоминания и ощущения тех, чьи пути
пересеклись с Энеей.
     За все время ожидания смерти в "кошачьем ящике" я ни разу не слышал
мыслей людей,  живущих за стенами моей камеры -  видимо, виной тому была
энергетическая оболочка,  -  зато я  довольно быстро научился приглушать
шум  несметного  числа  голосов,  резонирующих  в  Связующей  Бездне,  и
сосредоточиваться только на воспоминаниях тех -  и мертвых,  и живых,  -
кто принял участие в  истории Энеи.  Вот так я  и постиг в какой-то мере
мысли и  мотивации людей,  столь от меня отличных,  что их можно считать
представителями иного вида: кардиналов Симона Августино Лурдзамийского и
Джона Доменико Мустафы,  Ленара Хойта -  в  инкарнации Папы Юлия и  Папы
Урбана Шестнадцатого,  торговцев Кендзо Исодзаки и  Анны  Пелли Коньяни,
священников и  воинов -  отца  де  Сойи,  сержанта Грегориуса,  капитана
Марджет Ву  и  старпома Хогана Жабера.  Некоторые из  них присутствуют в
Связующей Бездне в  виде  пустот,  разрывов и  дыр  -  ИскИны,  советник
Альбедо,  Немез и ей подобные,  -  но я проследил перемещения и действия
этих  существ  по  перемещению пробелов в  матрице чувственных ощущений,
чем,  собственно,  и является Бездна,  подобным же образом можно увидеть
абрис человека-невидимки во время сильного дождя. Таким вот способом, да
еще  вслушиваясь в  тихий  шепот мертвых,  я  воссоздал картину избиения
невинных  на  Седьмой  Дракона,   услышал  свистящее  шипение  и  увидел
смертоносные   действия   Скиллы,    Гиеса,    Бриарея   и    Немез   на
Витус-Грей-Балиане Б.  Но  как бы  ни были омерзительны эти погружения в
вакуум  и  кошмар,  они  с  лихвой искупались вновь  пережитым ощущением
дружбы и  тепла при встрече с  Дем Лоа,  Дем Риа,  отцом Главком,  Хетом
Мастином,  А.Беттиком... Многих я смог найти только в своей памяти - это
мужественный и благородный Лхомо Дондруб,  и Рахиль, и царственная Дорже
Пхамо,  и  мудрый юный  далай-лама.  Я  касался Связующей Бездны,  чтобы
услышать  свой  собственный голос,  и  тогда  нередко  видел  себя  лишь
второстепенным персонажем собственной истории -  не слишком умным, редко
- ведущим,  чаще -  ведомым другими, очень часто неспособным ответить на
вопрос и  принимающим неверное решение.  Но  кроме того,  я  видел,  как
глуповатый Рауль Эндимион из моего повествования открывает в себе любовь
к той, которую он ждал всю свою жизнь, видел, что он безоговорочно готов
следовать за ней всегда и  везде и,  если потребуется,  -  отдать за нее
жизнь.
     И  хотя я  не сомневаюсь,  что Энея мертва,  я ни разу не слышал ее
голос в  хоре тех,  кто говорит на языке мертвых.  Скорее,  я  ощущал ее
присутствие во  всей  Связующей Бездне,  в  умах и  сердцах всех хороших
людей, встречавшихся нам в нашей долгой одиссее. Научившись отсекать шум
помех и  выделять из  хора мертвых отдельные голоса,  я  часто зрительно
представлял себе их резонансы в Бездне в виде звезд:  одни - тусклые, но
заметные,  если знаешь,  куда смотреть,  другие - яркие, как сверхновая;
третьи  образуют  с  душами  других  умерших  двойные  системы  и  целые
созвездия  любви  и  дружбы,  четвертые -  вроде  Великого  Инквизитора,
кардинала Лурдзамийского и  Ленара Хойта  -  почти  ничего не  излучают,
сдавленные непомерной гравитацией честолюбия,  алчности и  жажды власти,
коллапсирующие в черные дыры.
     Но  Энеи нет  среди этих звезд.  Она -  как солнечный свет весенним
днем  -  вечный,  неизменный,  всепроникающий,  согревающий всех и  вся,
источник жизни и  энергии.  А  когда приходит зима или  опускается ночь,
отсутствие света приносит холод и тьму, и мы ждем весны и рассвета.
     Но  я  знаю:  для Энеи больше никогда не наступит рассвет -  ни для
нее,  ни для нашей любви нет воскресения.  Великая сила ее вести в  том,
что воскресение,  предлагаемое Империей Пасема, - обман, бесплодный, как
имперские подданные после  обязательных инъекций.  В  ограниченном мире,
жители  которого  бессмертны,   нет   места  детям.   Священная  Империя
упорядоченна и  статична,  неизменна и стерильна.  Дети приносят с собой
хаос,  сумятицу и безграничный потенциал будущего, а это - проклятие для
Империи.
     Прощальный  подарок  Энеи  -  нейтрализатор вакцины  бездетности...
наверное,  это  все-таки  чисто  символический жест.  Надеюсь,  Энея  не
предполагала,  что я  воспользуюсь им буквально;  что я  полюблю другую,
женюсь,  что другая,  не она,  родит мне детей.  Как-то раз -  мы сидели
тогда перед ее домом в Талиесине - вечерний ветерок доносил ароматы юкки
и примулы,  и она говорила об удивительной гибкости человеческой природы
в  поисках  новых  взаимоотношений,   новых  друзей,   партнеров,  новых
возможностей. Но я надеюсь, что дар изобилия, который она поднесла мне в
те последние минуты в соборе Святого Петра,  -  просто символ того,  что
она уже дала человечеству, - возможности хаоса, беспорядка и чудес. Если
же дар был буквальным, если она полагала, что я найду другую любовь, что
у меня будут дети от другой, - значит, Энея меня совсем не знала.
     Записывая  это  повествование,  я  слишком  хорошо  увидел  глазами
других, что Рауль Эндимион - довольно симпатичный парень, надежный, если
надо -  до нелепости храбрый,  но никогда не проявлявший ни особого ума,
ни проницательности.  И  все же я  достаточно умен и  проницателен -  по
крайней мере мне  так  кажется,  -  чтобы знать наверняка:  такая любовь
бывает раз в  жизни и на всю жизнь,  и если я чудесным образом вернусь в
мир  живых,  то,  конечно,  я  устремлюсь навстречу радости,  веселью  и
дружбе,  но  не  буду искать бледной тени прежней любви.  Никаких детей.
Нет.
     Однажды на  несколько восхитительных дней я  убедил себя,  что Энея
воскресла из мертвых... что чудеса все-таки возможны. Я как раз завер