Йо-куне.  Лишь горстка монахов предпочла здешние непритязательные
жилища,  и среди них были Чим Дин, Лобсанг Самтен и Донка Ньяпсо. Иногда
летун Лхомо оставался переночевать у монахов или в пустой кумирне, но не
сегодня.  Лхомо  еще  утром  отправился  в  Зимний  дворец,  намереваясь
совершить восхождение на Нанда-Деви южнее Поталы.
     И  хотя окошки монахов светились в  сотне метров,  на  самом нижнем
ярусе,   остальные   строения   храмового  комплекса  высились   темными
безмолвными громадами на  фоне  звездного неба.  Ни  Оракул,  ни  другие
крупные луны еще не взошли.  Звезды сияли как-то слишком ярко, почти как
в открытом космосе.  Тысячи и тысячи звезд - столько звезд я не видел ни
на Гиперионе, ни на Старой Земле; задрав голову, я разглядел неторопливо
ползущую по небосводу звездочку -  крохотную луну,  где предположительно
спрятался корабль.  Комлог у  меня  при  себе,  и  достаточно негромкого
шепота,  чтобы переговорить с  кораблем,  но мы с Энеей условились,  что
сейчас лучше не  рисковать и  приберечь эту  возможность для  экстренных
ситуаций.
     Я  от  всей души надеялся,  что  в  ближайшее время у  нас  никаких
экстренных ситуаций не будет.
     Назад я  двинулся по  выложенной кирпичом скальной полке ниже самых
нижних строений,  воспользовавшись лестницами и мостиками западного края
храмового комплекса.  Ночной ветер крепчал,  и  деревянные террасы целых
ярусов со  стонами и  скрипами начали подлаживаться к  ветру  и  холоду.
Молитвенные флажки трепетали у меня над головой, а далеко внизу льнули к
склонам хребта озаренные звездами облака. Сегодня ветер не выл по-волчьи
- в  первое время,  я с непривычки просыпался от таких завываний,  -  но
зато отовсюду доносились бормотание,  таинственный шепот и шорохи -  это
ветер блуждал среди уступов и расселин горы.
     Добравшись до  лестницы Мудрости,  я  поднялся через  медитационный
павильон Правильной Веры,  на  минутку  задержавшись на  балконе,  чтобы
взглянуть  на  темное,  безмолвное жилье  монахов,  оседлавшее валун  на
востоке.  Ощутив под  пальцами затейливые резные орнаменты,  я  сразу же
распознал  высочайшее  мастерство  и  усердие  сестер  Куку  и  Кай  Сэ.
Поплотнее запахнув куртку,  я  поднялся по спиральной лестнице к террасе
пагоды Правильного Решения.  На  восточной стене по замыслу Энеи сделали
большое,  идеально  круглое  окно,  обращенное на  восток,  к  седловине
хребта, где восходит Оракул. Он как раз поднимался по небосклону, озарив
своими яркими лучами сперва потолок пагоды,  а затем дальнюю стену,  где
на штукатурке были начертаны слова из "Сутта-Нипаты":

        Как ветер задувает пламя
        И утихает, и не найдешь его,
        Себя так мудрый отвергает
        И утихает, и не найдешь его.
        Уходит за пределы всех образов...
        Уходит за пределы силы слов.

     Я знаю,  что это слова о загадочной смерти Будды,  но сейчас, читая
их в лунном свете, я думал об Энее, о себе, о нас вместе. Нет, к нам эти
слова не относятся.  В отличие от монахов, ищущих просветления, я отнюдь
не  жажду отказа от  своей личности.  Меня влечет мир как таковой -  все
мириады миров,  где мне довелось побывать.  Я  никогда не хотел отринуть
мир и его образы.  И Энея в полной мере разделяет мое отношение к жизни:
приобщение к  жизни  -  это  как  католическое причастие,  только вместо
гостий ты принимаешь весь Мир.
     И все же мысль о сути вещей -  людей -  жизни, выходящей за пределы
всех образов и  силы слов,  находит во мне какой-то отклик.  Я пытался -
правда,  безуспешно,  - вложить в слова суть того места и того времени и
убедился в тщетности подобных попыток.
     Покинув  луч  Мудрости,  я  пересек  длинную террасу для  стряпни и
совместных трапез и  двинулся вверх по  лестницам,  мостикам и  террасам
луча Морали.  Оракул уже взошел над горизонтом и щедро изливал свой свет
на скалы и красное дерево.
     Миновав  павильоны  Правильного  Слова   и   Правильного  Дела,   я
остановился немного  передохнуть в  круглой пагоде  Правильной Жизни.  У
наружной стены  пагоды Правильного Стремления стоял бамбуковый бочонок с
питьевой водой, и, напившись вволю, по длинной переходной террасе я тихо
двинулся на более высокие ярусы под шелест и  хлопки молитвенных флажков
на ветру.
     Медитационный павильон  Правильного  Воспоминания,  только  недавно
построенный  по  проекту  Энеи,   до  сих  пор  источал  запах  свежести
бонсай-кедровых досок.  Еще десять метров вверх по крутой лестнице,  и я
на  самом  верху -  в  павильоне Правильного Самоуглубления,  обращенном
окнами к  скале.  Постояв там минут пять,  я  впервые заметил,  что Энея
спроектировала крышу  таким  образом,  что,  когда  восходит луна,  тень
пагоды и  тени в  трещинах скалы словно рисуют символ,  в  котором легко
узнать китайский иероглиф Будды.
     И  тут меня вдруг пробрал озноб,  хотя ветер ничуть не усилился.  Я
понял - нет, увидел! - что неведомая мне миссия Энеи обречена на провал.
Ее и меня схватят,  допросят -  видимо,  с пристрастием -  и казнят. Мои
обещания старому поэту на Гиперионе - это пустые слова, не более того. Я
вознамерился сразиться с Империей.  С Империей - с миллиардами верующих,
миллионами солдат, тысячами боевых кораблей... Я обещал вернуть на место
Старую Землю... Ну, там я хотя бы побывал.
     Я  высунулся из  окна,  чтобы  взглянуть на  небо,  но  увидел лишь
озаренную лунным светом скалу  и  медленно проступающий иероглиф Будды -
три  вертикальные чернильные риски  на  гранитно-сером  пергаменте,  три
горизонтальных штриха,  плавно обтекающих первые и  сходящихся,  образуя
три белых лица в негативе, три лица, взирающих на меня в темноте.
     Я обещал защитить Энею. Я поклялся отдать за нее жизнь.
     Встряхнувшись,  чтобы прогнать озноб и дурные предчувствия, я вышел
на террасу Медитации, пристегнулся к канатке и проскочил тридцать метров
пустоты между верхней террасой и  той,  где  располагались наши с  Энеей
жилые пагоды. Взбираясь по лестнице на ярус выше, я думал, что теперь-то
смогу уснуть.

        x x x

     О  дальнейшем я  не делал в комлоге никаких пометок.  Записывая,  я
переживаю все заново.

     Свет у Энеи был уже погашен.  Это меня успокоило,  а то она слишком
часто  засиживалась допоздна  и  чересчур  отдавалась работе,  -  а  это
небезопасно в высотных условиях.
     Я вошел к себе,  закрыл фусума и сбросил ботинки. Все вещи на своих
местах -  в щель между седзи сочится лунный свет, ветер тихонько щелкает
бумагой ширм,  словно что-то нашептывает по секрету. Фонари не горят, но
есть  бледный свет луны,  да,  впрочем,  я  здесь и  на  ощупь прекрасно
ориентируюсь.  На полу -  только циновки,  футон,  у двери сундук, где я
храню свой рюкзак,  кое-что из продуктов,  пивную кружку,  респираторы с
корабля и снаряжение - захочешь не заблудишься.
     Повесив куртку на крюк у  двери,  я  плеснул в лицо воды из таза на
сундуке,  снял рубашку,  носки,  брюки,  белье,  сунул все  в  мешочек и
спрятал в  сундук.  Стирка -  на завтра.  Дурные предчувствия отступили,
накатила обычная усталость,  и,  вздыхая, я поплелся к постели. Я всегда
предпочитал спать без одежды и отходил от этого правила дважды:  в силах
самообороны и когда путешествовал на корабле Консула в компании друзей.
     Вдруг   в   темноте  за   лунной  дорожкой  что-то   едва   уловимо
шевельнулось,  и я,  вздрогнув,  занял боевую стойку.  Нагота заставляла
почувствовать  уязвимость  острее  обычного.   Потом  понял:   "Наверно,
А.Беттик вернулся пораньше", - и разжал правый кулак.
     - Рауль?  -  услышал я  голос Энеи.  Она  словно купалась в  лунном
свете,  небрежно обмотавшись одеялом  -  ее  плечи  и  грудь  оставались
открытыми. Оракул тронул ее волосы рыжиной и нарумянил щеки.
     Я  открыл было рот,  но так ничего и не сказал,  хотел броситься за
одеждой, да идти далеко, и, в итоге, кое-как прикрыл наготу простыней. Я
не так уж стыдлив, но ведь это же Энея!.. Что она...
     - Рауль...
     Одеяло упало на пол.
     - Энея...  Энея, я... ты... я не... ты же не... Она прижала палец к
моим губам,  а  потом...  Всякий раз,  когда я соприкасался с ней,  меня
шибало током.  Я уже описывал это -  и нечего тут обсуждать,  но лично я
все отношу на счет ее...  ауры,  что ли...  заряда личности.  Разряд был
самым настоящим,  а  не метафорическим.  Но такого высоковольтного я  не
испытывал ни разу.
     На секунду я оцепенел, просто принимая поцелуй и не отвечая. Но его
тепло  и  настойчивая требовательность одолели сомнения,  подчинили себе
все остальное,  и  тогда я  ответил на поцелуй,  обнял Энею и  привлек к
себе.  Когда она больше пяти лет назад прощалась со мной на берегу реки,
на  Старой Земле,  ее  поцелуй был  настойчивым,  влекущим,  исполненным
вопросов и  посланий -  но  то  был  поцелуй  шестнадцатилетней девочки.
Теперь же - теплым, влажным, открытым прикосновением женщины, и я не мог
не откликнуться.
     Поцелуй  длился  вечность.   Я   смутно  сознавал  свою   наготу  и
возбуждение,  понимал, что, наверное, должен стыдиться и тревожиться, но
все  это  было  где-то  далеко,  отступая  перед  реальностью  и  теплом
нескончаемых поцелуев.  Губы саднило,  они жаждали новых поцелуев,  и мы
принялись целовать друг друга в щеки,  глаза,  лбы,  уши. Склонившись, я
поцеловал ее  в  ямочку  на  шее,  ощущая губами биение пульса и  вдыхая
душистый аромат ее кожи.
     Энея чуть пододвинулась,  стоя на коленях,  выгнулась,  и  ее груди
коснулись моей щеки.  Я  прижался к  ней и  почти благоговейно поцеловал
сосок,  а  Энея положила ладонь мне  на  затылок.  Я  почувствовал,  как
участилось ее дыхание. Она склонила ко мне лицо.
     - Погоди,  погоди,  - пролепетал я, отстраняясь. - Нет, Энея, ты...
То есть... Ведь ты не...
     - Тс-с.  - Она склонилась, снова поцеловала меня, и ее темные глаза
заслонили весь мир. - Тс-с, Рауль. Да.
     Мы  опустились  на  постель,   не  прерывая  поцелуя,   под  шелест
крепчающего ветра,  а  вся  терраса  раскачивалась,  отзываясь  на  наши
поцелуи и движение наших тел.

     В том-то и проблема -  как рассказать о таком. Как поделиться самым
сокровенным,  тем,  что для тебя свято.  Тут любые слова -  кощунство. А
умалчивание - ложь.
     Увидеть и  ощутить наготу своей возлюбленной впервые в жизни -  вот
высочайшее,  чистейшее сретение.  Если и существует истинная религия, то
она не  может не  возвещать эту правду о  близости,  или это не истинная
религия.  Близость с тем единственным существом, которое стоит любить, -
как раз и есть высочайшая награда,  перевешивающая всю боль,  горе,  всю
твою   нелепость,   одиночество,   компромиссы,   сопровождающие   жизнь
человеческую.  Но  близость с  нужным тебе  человеком искупает почти все
ошибки.
     До этого я ни разу не был близок с нужной мне женщиной. Это я понял
в тот самый миг,  когда мы с Энеей впервые поцеловались и прижались друг
к другу,  еще до того,  как мы начали двигаться - сперва медленно, потом
быстрее,  потом снова медленно. Я осознал, что на самом деле еще ни разу
не был по-настоящему близок с женщиной,  -  я думал, что постиг все, что
только можно постичь, сближаясь с добродушными особами, снисходительными
к  молоденькому солдатику в  увольнительной,  но оказалось,  что я ни на
йоту не приблизился к пониманию.
     Для  меня все  происходило впервые.  Помню,  как Энея приподнялась,
упираясь ладонью в мою грудь,  взглянула на меня так пристально и нежно,
что наши взгляды словно тоже вступили в интимную близость, и я вспоминал
этот миг всякий раз,  когда мы были близки,  и  в первые мгновения нашей
близости я уже словно бы помнил о нашей близости в будущем.

     Призрачный свет луны, скомканные простыни, одеяла и футон раскиданы
как  попало,  северный ветерок холодит наши потные сплетенные тела,  она
прижалась щекой к моей груди, и мы все никак не можем оторваться друг от
друга -  Энея ласково ерошит волосы у меня на груди,  а я, чуть касаясь,
кончиками пальцев ласкаю ее щеку.
     - Это не ошибка? - выдохнул я.
     - Нет, - услышал я шепот Энеи. - Если только...
     Сердце у меня замерло.
     - Если что?
     - Если  тебе не  делали этих уколов в  силах самообороны,  но  тебе
наверняка их делали, - шепнула Энея.
     Я был так растерян, что не уловил в ее тоне легкой насмешки.
     - Чего?  Уколов?  Каких? - переспросил я, приподнимаясь на локте. -
А... уколов... черт. Ты же знаешь, что делали. Господи...
     - Знаю, - прошептала Энея, и на сей раз я понял, что она улыбается.
     Когда  мы,  гиперионские парни,  вербовались  в  силы  самообороны,
власти  вкатывали  нам   традиционную  батарею  одобренных  государством
прививок   -   противомалярийную,   противораковую,   противовирусную  и
противозачаточную.  Во  вселенной  Священной  Империи,  где  большинство
населения  приняло  крестоформ  в   надежде  на   бессмертие,   контроль
рождаемости -  дело само собой разумеющееся. После женитьбы можно подать
прошение церковным властям о девакцинации, а то и просто купить снадобье
на  черном рынке,  когда задумаешь обзавестись семьей.  Или  -  если  не
хочешь  ни  принять крест,  ни  завести семью  -  можно  просто забыть о
прививке и  все.  По-моему,  А.Беттик спрашивал меня  об  этих уколах на
корабле Консула лет  десять назад,  когда мы  обсуждали профилактическую
медицину,  и  я упомянул о наборе прививок сил самообороны,  а наша юная
спутница  лет   двенадцати  тем   временем  сидела  себе  на   диване  в
проекционной нише,  почитывая книгу из корабельной библиотеки и вроде бы
не обращая на нас ни малейшего внимания...
     - Нет, - попытался втолковать я, приподнявшись на локте. - Я имел в
виду ошибку. Ты...
     - Это я, - шепотом подхватила она.
     - Только-только  достигла  двадцати  одного  стандартного  года,  -
досказал я. - А я...
     - Это ты.
     - На десять стандартных лет старше...
     - Невероятно!  - выдохнула Энея. Теперь лунный свет озарял ее лицо,
обращенное ко мне. - Тебя интересует арифметика - в такую минуту.
     Я со вздохом перекатился на живот.  От простыней пахло нашим потом.
Ветер уже сотрясал стены.
     - Мне холодно,  -  прошептала Энея.  В  любой из последующих дней в
ответ на такие слова я  просто согрел бы ее в  объятиях,  но в ту ночь я
воспринял все чересчур буквально и встал,  чтобы задвинуть седзи.  Ветер
был холоднее обычного.
     - Нет, - сказала она.
     - Что?
     - Не закрывай до конца. - Энея села, придерживая простынь.
     - Но ведь...
     - Пусть луна светит на тебя.
     При звуках ее голоса я устремился ей навстречу.  А может,  при виде
Энеи, раскинувшейся в ожидании меня На постели. В комнате - запах нашего
пота, соломы от циновок и свежей, горной прохлады. Но холодное дуновение
ветра не остудило мой пыл.
     - Иди сюда, - позвала она, приподнимая одеяло, как плащ.

        x x x

     На  следующее  утро  я  занимался монтажом  консольной галереи,  но
двигался как  сомнамбула.  Отчасти виной тому  было недосыпание -  когда
Энея проскользнула обратно в свою пагоду,  уже занимался рассвет,  -  но
главным образом все сводилось к  элементарному ошалению.  Жизнь выкинула
коленце, которое я не то что предвидеть - вообразить и то бы не смог.
     Я ставил кронштейны, пока высотники Харуюки, Кенширо и Войтек Майер
двигались впереди,  буря скважины для них.  Ким Бюнь-Сун и Вики Грозельш
клали  кирпичи позади и  ниже  меня,  а  плотник Чжаньчжи Кенчжунь начал
следом  за  мной  настилать  деревянную  террасу.  В  случае  падения  с
перекладины и  высотникам,  и  мне было бы не за что уцепиться,  если бы
Лхомо  накануне  не  закрепил  повсюду  веревки  и  тросы.   Теперь  же,
перепрыгивая  с   кронштейна  на  кронштейн,   надо  было  всего-навсего
пристегнуться  карабином  к   следующей  веревке.   Мне  уже  доводилось
срываться,  и всякий раз страховка выдерживала - эти веревки выдерживают
в пять раз больше моего веса.
     Прыгая с кронштейна на кронштейн, я подтягивал за собой новый брус,
болтавшийся на  конце троса.  Порыв ветра снизу едва  не  сбросил меня в
пропасть, но я восстановил равновесие, шлепнув ладонью по висящему брусу
и  опершись тремя пальцами о скалу.  Потом взялся за третью закрепленную
веревку, отцепил от нее карабин и приготовился прицепить его к четвертой
из семи веревок, навешенных Лхомо.
     Я не знал,  что и думать о прошедшей ночи. В смысле, я-то знал, что
чувствую:  восторг,  замешательство, экстаз, влюбленность, - но не знал,
как к этому всему относиться. Я пытался перехватить Энею перед завтраком
в  трапезном павильоне близ жилища монахов,  но выяснилось,  что она уже
поела и  отправилась на  дальнюю террасу,  где  проходчики столкнулись с
какими-то непредвиденными трудностями при прокладке восточной пешеходной
галереи.  Потом в сопровождении носильщиков показались А.Беттик,  Джордж
Цзаронг и Джигме Норбу, час или два у меня ушло на сортировку материалов
и  последующую доставку брусьев,  леса и прочего к месту постройки новых
настилов.  Перед началом работы с кронштейнами я прогулялся на восточный
карниз,  но  А.Беттик  и  Дзипон Шакабпа о  чем-то  совещались с  Энеей,
поэтому я рысцой вернулся на свой участок и занялся делом.
     Мне  оставалось перепрыгнуть на  последний  из  установленных утром
кронштейнов,  чтобы  укрепить  новый  в  скважине,  сделанной Харуюки  и
Кенширо при помощи шлямбуров и направленных микровзрывов. Затем Войтек и
Вики  зацементируют брус  в  скале,  а  через  тридцать минут  он  будет
держаться достаточно прочно,  чтобы Чжаньчжи начал делать настил.  Я уже
привык  скакать  с  кронштейна  на  кронштейн,  удерживая  равновесие  и
приседая,  чтобы  приладить новый  брус;  так  что  я  совершил  прыжок,
закрутив левой рукой для равновесия и не снимая правой ладони с висящего
бруса.  Но  брус  вдруг  откачнулся слишком далеко,  рука  ухватилась за
воздух,  и я начал валиться в пропасть.  Конечно,  страховка удержала бы
меня,  но мне ужасно не хотелось болтаться, как маятник, между последним
кронштейном и  новой скважиной.  Тут уж если не хватит инерции качнуться
обратно  к  кронштейну,   то  придется  дожидаться,   пока  Кенширо  или
кто-нибудь еще из высотников проберется обратно и выручит меня.
     За  долю  секунды  приняв  решение,   я   прыгнул  и  ухватился  за
откачнувшийся  брус,   лягнув  воздух  обеими  пятками.   Из-за  слабины
страховки метра в  два  или  три мне пришлось удерживать собственный вес
буквально на кончиках пальцев.  Они тут же заскользили по твердому,  как
сталь,  дереву. Но вместо того чтобы отказаться от борьбы и повиснуть на
эластичном конце закрепленной веревки,  я,  продолжая цепляться за брус,
сумел качнуть его обратно к последнему кронштейну, перескочить последние
два  метра  пустоты  и  приземлиться на  скользком  кронштейне,  замахав
руками,  чтобы устоять на  месте.  Смеясь над собственной глупостью,  я,
пыхтя и отдуваясь, восстановил равновесие и выпрямился, глядя на облака,
клубящиеся в нескольких тысячах метров у меня под ногами.
     Чжаньчжи Кенчжунь уже несся ко  мне,  перескакивая с  кронштейна на
кронштейн,  лихорадочно  перестегивая страховку.  В  его  глазах  застыл
непонятный ужас, и на мгновение я испугался, что с Энеей стряслась беда.
Сердце отчаянно заколотилось,  паника накатила с такой стремительностью,
что я едва не оступился, но вовремя взял себя в руки и замер, балансируя
на кронштейне и с трепетом дожидаясь Чжаньчжи.
     Перепрыгнув ко мне, Чжаньчжи был настолько взвинчен, что не находил
слов и  только настойчиво тыкал в  меня пальцем.  Я никак не мог взять в
толк,  чего же  он хочет.  Должно быть,  видел мои комичные выкрутасы на
качающемся брусе и встревожился.  Чтобы показать ему, что все в порядке,
я  взялся  за  обвязку  и  хотел  показать надежно  пристегнутый карабин
страховки.
     И  никакого  карабина не  обнаружил.  Я  так  и  не  пристегнулся к
последней веревке.  Я  скакал,