нам,  словно от  стеклянного
холма.  Энея просила меня развеять ее пепел на Старой Земле, а я не могу
сделать для нее даже этого. Я подвел ее даже после смерти.
     - А как же Пасем? - Я посмотрел на Бассина Ки. - На Пасеме у нее не
было учеников,  когда...  Ох... - Она же отослала отца де Сойю из собора
Святого Петра,  она  просила его уйти вместе с  монахами и  затеряться в
этом,  таком знакомом ему городе.  Когда же он попытался возразить, Энея
сказала:  "Ни  о  чем другом я  не  прошу,  отец.  И  прошу с  любовью и
уважением".   И   отец  де   Сойя  исчез  за  пеленой  дождя.   И   стал
ретранслятором,  передав последние мучения и прозрения моей единственной
нескольким миллиардам жителей Пасема.
     - Ох...  -  Я не мог заставить себя отвести от него взгляд.  - Но в
последний раз,  когда  я  вас  видел...  через Бездну...  вас  держали в
криогенной фуге  в  этом...  -  Я  с  омерзением махнул рукой в  сторону
оплавленной груды замка Святого Ангела.
     - Я и был в криогенной фуге, Рауль, - подтвердил Ки. - Меня держали
там,  как мороженую тушу в холодильнике, в подвальной камере недалеко от
того места,  где они замучили Энею.  Но я  ощутил Момент Сопричастности.
Каждый живущий ощутил его -  даже если спал, или был в стельку пьян, или
безумен.
     Я молча смотрел на него,  и сердце мое обливалось кровью. Наконец я
нашел силы задать вопрос:
     - И  как же  вам удалось выбраться?  Оттуда?  Мы  оба повернулись к
руинам Священной Канцелярии.
     - Вскоре  после  Момента  Сопричастности  вспыхнула  революция,   -
вздохнул Ки. - Многие - почти все жители Пасема - больше не желали иметь
ничего общего с  крестоформом и предательской Церковью,  внедрявшей его.
Все же нашлись достаточно циничные личности, которые вступили в сделку с
дьяволом  в  обмен  на  физическое  возрождение,  но  миллионы...  сотни
миллионов... жаждали причастия и освобождения от крестоформа в первую же
неделю.  Верноподданные Священной Империи пытались помешать им. Начались
бои... революция... гражданская война.
     - Снова... Как после Падения Порталов три столетия назад.
     - Нет.  Не настолько скверно.  Не забывайте,  тому,  кто слышит хор
мертвых и  голоса живых,  больно причинять боль  другим.  Верноподданных
Империи ничто не сдерживало, но они оказались в меньшинстве.
     - И вы называете это сдержанностью?  -  указал я на развалины. - Вы
говорите, что все это не настолько скверно?
     - Революция против Ватикана,  Священной Империи и Инквизиции тут ни
при чем,  -  мрачно проговорил Ки.  - Она прошла относительно бескровно.
Лоялисты бежали на  "архангелах".  Их  Новый  Ватикан теперь на  планете
Мадхья...   так,   дерьмовая  планетка,   сейчас  ее  охраняет  половина
Имперского Флота и несколько миллионов лоялистов.
     - А это чья работа? - Я окинул взглядом окружающую разруху.
     - Техно-Центра. Немез со своими клон-братьями и сестрами уничтожила
город и захватила четыре "архангела".  Они спалили нас из космоса, когда
лоялисты удрали.  Центр прям  кипятком писал.  Может,  и  сейчас писает.
Нам-то что.
     Я  осторожно поставил скрайбер на  белую  плиту  и  огляделся.  Все
больше  людей  выходили  из  развалин,  они  держались  на  почтительном
расстоянии,  но разглядывали нас с нескрываемым интересом. Все в рабочей
одежде,  а вовсе не в шкурах или лохмотьях. Конечно, сразу ясно, что для
них  сейчас  трудные  времена,  но  они  никакие не  дикари.  Белобрысый
парнишка застенчиво помахал мне рукой. Я помахал в ответ.
     - Да,  я ведь так и не ответил на ваш вопрос,  - встрепенулся Ки. -
Меня  выпустили охранники,  они  всех узников выпустили,  пока тут  была
всеобщая неразбериха после  Момента Сопричастности.  В  ту  неделю двери
казематов распахнулись перед  многими узниками этого  рукава  Галактики.
После причастия...  ну,  трудно держать кого-то в  заточении или пытать,
если  через  Связующую Бездну сам  получаешь половину чужой  боли.  А  у
Бродяг с Момента Сопричастности дел невпроворот -  они заняты оживлением
миллиардов иудеев,  мусульман  и  прочих  похищенных Центром...  Да  еще
доставкой их с планет-лабиринтов на родные миры.
     Я попытался все это осмыслить и, немного помолчав, спросил:
     - А отец де Сойя выжил?
     - Полагаю, можно сказать, что он выжил. - Ки радостно заулыбался. -
Он наш священник в приходе Святой Анны.  Пойдемте,  я отведу вас к нему.
Он уже знает, что вы здесь. Тут всего пять минут ходу.

     Де Сойя обнял меня так крепко,  что ребра ныли еще долго. Священник
был  одет  в  простую черную сутану с  римским воротничком.  Святая Анна
оказалась вовсе не  той  огромной приходской церковью,  что мы  видели в
Ватикане,  а  всего лишь маленькой часовней,  выстроенной на расчищенном
участке  восточного берега.  Похоже,  приход  состоял примерно из  сотни
семей,  добывающих  себе  пропитание  охотой  и  земледелием.  Во  время
совместной трапезы в  церковном дворике меня познакомили почти со всеми.
Эти  люди  держались так,  будто  давно  со  мной  знакомы,  и  искренне
радовались, что я снова вернулся в мир живых.
     Когда стемнело,  мы с Ки и де Сойей удалились в жилище священника -
по-спартански обставленную комнату при церкви. Достав бутылку вина, отец
де Сойя до краев наполнил три бокала.
     - Одно из преимуществ падения нашей цивилизации,  - улыбнулся он, -
состоит в  том,  что стоит где-нибудь копнуть поглубже,  и наткнешься на
винный  подвал,   забитый  марочными  винами.   Это  не  воровство.  Это
археология.
     Ки поднял бокал,  словно хотел произнести тост,  но замялся.  Потом
неуверенно предложил:
     - За Энею?
     - За  Энею!  -  И  мы  с  отцом де Сойей осушили бокалы.  Священник
наполнил их вновь.
     - Долго меня не было?  -  спросил я.  Я  раскраснелся от вина,  как
всегда. Энея любила над этим подшучивать.
     - Тринадцать стандартных месяцев с Момента Сопричастности, - сказал
де Сойя.
     Я  только головой тряхнул.  Наверное,  я  писал свою повесть и ждал
смерти часов по  тридцать кряду,  потом на  несколько часов погружался в
сон,  чтобы  снова бодрствовать тридцать или  сорок часов.  Это  обычное
явление,  когда человек лишен возможности отмерять время, наблюдая смену
дня и ночи.
     - А вы общались с другими планетами? - продолжал я расспросы. Потом
бросил  взгляд на  Ки,  и  ответ  стал  очевиден.  -  Наверняка.  Бассин
рассказывал мне о  реакции на Момент Сопричастности на других планетах и
о возвращении похищенных народов.
     - Сюда залетало несколько кораблей,  -  сказал де  Сойя,  -  но без
"архангелов" путешествия занимают  много  времени.  Тамплиеры и  Бродяги
доставляют беженцев домой на своих кораблях-деревьях,  но нам ненавистно
применение  двигателей  Хоукинга,   мы  ведь  понимаем,   насколько  это
губительно для  субстанции Бездны.  А  научиться слышать музыку  сфер  и
сделать  первый  шаг,  несмотря на  все  наши  старания,  удалось  столь
немногим, что их можно по пальцам пересчитать.
     - Это вовсе не трудно!  -  воскликнул я и тут же сам рассмеялся над
собой. - Это чертовски трудно. Ой, простите, святой отец.
     Де Сойя успокаивающе кивнул:
     - Это действительно чертовски трудно.  Я сотни раз уже был близок к
цели, но в последний момент всегда отвлекался.
     Я посмотрел на священника.
     - Вы остались католиком, - сказал я.
     Отец де Сойя отхлебнул из старинного бокала.
     - Я не просто остался католиком,  Рауль.  Я заново открыл для себя,
что значит быть католиком. Быть христианином. Верующим.
     - Даже после Момента Сопричастности Энеи?
     Капрал Ки  молча смотрел на  нас  с  другого конца стола.  Тени  от
масляных светильников плясали на глинобитных стенах.
     - Я ведь уже знал о предательстве и сговоре Церкви с Техно-Центром,
- очень тихо проговорил он.  -  Откровение Энеи просто еще ярче показало
мне, что значит быть человеком... и сыном Божьим.
     Я  все еще раздумывал над этими словами,  когда отец де  Сойя после
минутной паузы добавил:
     - Говорят,  что я должен стать епископом, но я не хочу. Потому-то я
и  остался в  этом районе Пасема,  хотя наиболее жизнеспособные общины -
вдали от  старых городов.  Одного взгляда на  то,  что осталось от наших
традиций -  вот,  руины за рекой, - достаточно, чтобы понять: нет смысла
слишком надеяться на иерархию.
     - Значит, никакого Папы? - спросил я. - Никакого святого отца?
     Пожав плечами,  де Сойя снова подлил нам вина. Тринадцать месяцев я
прожил на синтетической пище, и теперь вино быстро ударило мне в голову.
     - Монсеньор Лукас Одди бежал от революции и от нападения Центра. Он
учредил на Мадхье папство в изгнании, - резко произнес священник. - Вряд
ли кто-либо из бывших подданных Священной Империи,  кроме его защитников
и  приспешников,  признает в  нем настоящего Папу.  -  Де  Сойя отпил из
бокала. - Это уже не первый случай, когда у Матери Церкви антипапа.
     - А что с Папой Урбаном Шестнадцатым?  -  спросил я. - Скончался от
сердечного приступа?
     - Да, - кивнул Ки.
     - И был воскрешен?
     - Не совсем.
     Я молча смотрел на отставного капрала,  ожидая продолжения,  но тот
упорно хранил молчание.
     - Я отправил весточку за реку,  -  улыбнулся отец де Сойя.  - Очень
скоро вы сами все поймете.
     И верно,  не прошло и минуты, как занавеси на входе раздвинулись, и
в комнату вошел высокий мужчина в черной сутане. Но не Ленар Хойт. Этого
человека я  еще ни разу не видел,  но чувствовал,  что хорошо его знаю -
удлиненное  лицо,  большие  печальные  глаза,  широкий  лоб  и  редеющие
серебряные  волосы.   Я  встал,  чтобы  пожать  ему  руку,  поклониться,
поцеловать перстень - словом, как-нибудь выразить свое почтение.
     - Рауль, мой мальчик, мой мальчик, - произнес отец Поль Дюре. - Как
я рад встрече с тобой! Нас так взволновала весть о твоем возвращении.
     Старый священник энергично пожал  мне  руку,  крепко меня  обнял  и
решительно направился к буфету.  Нашел кружку,  накачал в раковину воды,
вымыл кружку и  наполнил ее  вином,  после чего уселся на свободный стул
напротив Ки.
     - Мы  тут  рассказываем Раулю,  что  произошло за  год и  месяц его
отсутствия, - пояснил отец де Сойя.
     - Мне  казалось,  прошел уже целый век,  -  сказал я,  отсутствующе
глядя вдаль.
     - А для меня как раз век и прошел,  -  улыбнулся пожилой иезуит.  У
него был какой-то  непривычный,  но приятный акцент.  Может,  он родом с
франкоязычной планеты? - А точнее, почти три.
     - Я видел,  что они делали с вами после каждого воскрешения! - Вино
полностью лишило меня чувства такта.  -  Лурдзамийский и Альбедо убивали
вас, чтобы возродить Хойта из ваших крестоформов.
     Отец Дюре даже не  пригубил вина.  Он устремил в  бокал пристальный
взор, словно в ожидании пресуществления.
     - Раз за разом, - задумчиво, без ненависти и злобы проговорил он. -
Странная жизнь. Рождаешься лишь для того, чтобы быть убитым.
     - Энея согласилась бы,  -  сказал я,  зная, что эти-то священники -
друзья и  вообще добрые люди,  но не испытывая теплых чувств к  Церкви в
целом.
     - Да.  -  Поль Дюре в безмолвном тосте поднял бокал и осушил его до
дна.
     Бассин Ки заполнил вакуум тишины:
     - Большинство верных,  оставшихся на Пасеме, хотели бы видеть своим
Папой отца Дюре.
     Я  посмотрел на пожилого иезуита.  Я  всякого навидался и теперь не
испытывал трепета  в  присутствии живой  легенды из  "Песен".  Приличной
встрече с  легендарной личностью всегда  отыщется черточка,  делающая ее
менее легендарной и  более человечной.  В  данном случае этой  черточкой
стали пучки седых волос на больших ушах священника.
     - Тейяра Второго?  -  спросил я,  вспомнив, что, по отзывам, двести
семьдесят девять  лет  назад  Папа  Тейяр  Первый  был  добрым пастырем,
правда, недолго, пока его не убили в первый раз.
     Подождав,  пока  отец  де  Сойя  наполнит его  бокал,  Дюре покачал
головой. В глазах у него застыла та же печаль, что и в глазах де Сойи.
     - Папская тиара не для меня.  Лучше я  проведу оставшиеся мне годы,
пытаясь усвоить учение  Энеи,  слушая  голоса  мертвых и  живых,  заново
постигая уроки смирения,  преподанные Господом нашим.  Долгие годы я был
археологом  и  интеллектуалом.  Настало  время  заново  открыть  в  себе
простого приходского священника.
     - Аминь!  - заключил слегка захмелевший де Сойя, выуживая из буфета
новую бутылку.
     - Значит, вы больше не носите крестоформ? - спросил я, обращаясь ко
всем, но глядя только на Дюре.
     Все трое отшатнулись, как от пощечины.
     - Только  люди  недалекие и  законченные циники до  сих  пор  носят
паразита,  Рауль,  - ответил Дюре. - На Пасеме таких очень мало. Да и на
любой другой планете после Момента Сопричастности Энеи.  Впрочем, у меня
просто не  оставалось выбора.  Я  был воскрешен в  ватиканской часовне в
самый разгар боев. Ждал, что вот-вот меня, как обычно, навестит кардинал
Лурдзамийский или Альбедо...  чтобы убить, как обычно. А вместо них этот
человек...  -  Он указал длинным аристократическим пальцем на Ки, капрал
поклонился и  подлил себе вина.  -  Врывается этот вот человек вместе со
своими повстанцами,  все в боевых доспехах,  с древними ружьями в руках.
Он принес мне чашу с вином.  Я знал,  [что] это за вино.  Я тоже испытал
Момент Сопричастности.
     Я  ошарашенно смотрел на  старого священника.  "Даже пребывая по ту
сторону жизни, в матрице пузырьковой памяти дополнительного крестоформа.
даже во время воскрешения?!"
     Отец Дюре кивнул, словно прочтя мои мысли.
     - Даже там. - Потом, глядя на меня в упор, спросил: - Чем ты теперь
займешься, Рауль Эндимион?
     - Я  прибыл на Пасем,  чтобы отыскать пепел Энеи...  она просила...
однажды попросила...
     - Мы знаем, сын мой, - кивнул отец де Сойя.
     - В общем,  -  продолжал я,  -  после того,  что случилось с замком
Святого  Ангела,  это  невозможно,  значит,  придется  заняться  другими
делами.
     - То есть?  -  с бесконечной добротой спросил отец Дюре.  И вдруг в
этой полутемной комнате с грубо сработанным столом, на котором мерцало в
бокалах  древнее вино,  я  разглядел могучую личность старого иезуита из
мифических "Песней" Мартина Силена.  И  у  меня не  осталось ни малейших
сомнений:  да,  это тот самый глубоко верующий человек, который распинал
себя снова и снова на прошитом молнией дереве тесла,  не желая принимать
крестоформ.  Истинный защитник веры.  С этим человеком Энея была бы рада
поговорить и поспорить обо всем. Я ощутил боль утраты с такой силой, что
невольно опустил глаза,  избегая встретиться взглядом с  Дюре,  да и  со
всеми остальными - тоже.
     - Как-то раз Энея сказала мне, что у нее был ребенок, - выдавил я и
тут  же  замолчал,  не  зная,  было  ли  что-нибудь об  этом в  мыслях и
воспоминаниях,  переданных Энеей в Момент Сопричастности. Если да, они и
так все знают.  Я поднял глаза, но оба священника и капрал вежливо ждали
продолжения.  Нет, не знают. - Я собираюсь отыскать ее ребенка. Отыскать
и помочь воспитать его, если мне позволят.
     Священники удивленно переглянулись. Ки посмотрел на меня.
     - Мы не знали, - сказал Федерико де Сойя. - Я изумлен. Все, что мне
известно о природе человеческой, говорит за то, что вы были единственным
мужчиной в ее жизни...  единственным,  кого она любила. Я еще ни разу не
видел такой счастливой пары.
     - Был кто-то еще.  -  Я рывком поднял бокал,  собираясь осушить его
весь,  но бокал оказался пуст, и я аккуратно поставил его на стол. - Был
кто-то еще,  -  повторил я  уже спокойнее.  -  Но это не важно.  Дитя...
ребенок - вот кто важен. Я хочу найти его, если сумею.
     - А вы хоть представляете, где он может быть? - спросил Ки.
     - Нет,  -  вздохнул я. - Но я буду телепортироваться на все планеты
бывшей Империи и Окраины, на все планеты галактики, если понадобится. За
пределы галактики...  -  Я прикусил язык. Я был пьян, а на такие темы не
следует говорить под хмельком.  -  В общем,  вот куда я отправлюсь через
пару минут.
     - Вы устали,  Рауль,  - покачал головой отец де Сойя. - Переночуйте
здесь.  У  Бассина найдется лишняя койка.  Он живет в двух шагах отсюда.
Давайте отложим разговор до утра.
     - Мне надо идти!  -  Я хотел было встать,  чтобы продемонстрировать
свою способность к здравому мышлению и решительным действиям. Но комната
закачалась и опрокинулась. Я ухватился за стол и замер.
     - Ну,  ничего -  утро вечера мудренее. - Отец Дюре положил руку мне
на плечо.
     - Да, - согласился я, пытаясь стоять прямо. - Утро мудренее.
     Потом пожал всем руки.  Два раза. У меня опять слезы навернулись на
глаза,  но на этот раз не от горя,  хотя горе никуда не ушло, оно всегда
со мной,  как симфония сфер, а от искренней радости. Я так долго сидел в
одиночке.
     - Пошли,  друг, - сказал бывший капрал Бассин Ки, морской пехотинец
Имперского Флота и швейцарский гвардеец. И вместе с бывшим Папой Тейяром
отвел меня в  тесную комнатку,  где я рухнул на койку.  Уже сквозь сон я
почувствовал,  как с  меня кто-то стаскивает ботинки.  Наверное,  бывший
Папа.

     Я   и  забыл,   что  на  Пасеме  сутки  длятся  всего  девятнадцать
стандартных часов.  Ночи чересчур коротки.  Утром я  все  еще ликовал от
ощущения свободы,  но голова раскалывалась, спина ныла, живот сводило, а
во рту будто поселилась колония маленьких мохнатых существ.
     В деревне шла своим чередом обычная утренняя жизнь. Слишком громкая
жизнь.  Чересчур шумная кухарка разогревала чан с водой.  Женщины и дети
уже  приступили к  делам,  а  мужчины  выбирались из  халуп  -  заросшие
щетиной,  с красными глазами и страдальческим выражением, слишком хорошо
мне знакомым.
     Впрочем,  священники держались бодро. Из часовни выходили прихожане
- наверное,  де  Сойя и  Дюре,  пока я  спал,  отслужили утреннюю мессу.
Бассин  Ки  громогласно  поприветствовал  меня  и  провел  к  небольшому
строению,  оказавшемуся мужской умывалкой.  Холодная вода закачивалась в
резервуар наверху,  и можно было облиться ледяной водой. Утром на Пасеме
холодно,  совсем как  на  Тянь-Шане,  ледяной душ  быстро привел меня  в
чувство.  Ки  принес мне  чистую новую одежду -  плисовые рабочие брюки,
тонкую синюю  шерстяную рубашку,  широкий пояс  и  грубые башмаки,  куда
более  удобные,  чем  ботинки,  которые я  упрямо  обувал день  за  днем
тринадцать стандартных месяцев в "кошачьем ящике" Шредингера.  Выбритый,
чистый, в новой одежде, с дымящейся кружкой кофе в руках (мне вручила ее
юная  невеста  Ки),  с  перекинутым через  плечо  ремешком скрайбера,  я
наконец-то почувствовал себя человеком. И тут же привычно подумал: "Энее
понравится это свежее утро", - и солнце для меня снова померкло.
     Дюре и  де  Сойя присели рядом со  мной на большой камень,  лицом к
несуществующей  реке.  Развалины  Ватикана  напоминали  античные  руины.
Вдалеке  мелькали солнечные зайчики  в  ветровых стеклах автомобилей,  а
время от времени высоко над развалинами пролетал ТМП, и я наконец понял,
что  это  вовсе не  второе Падение -  даже Пасем не  откатился обратно к
варварству.  Утром Ки объяснил,  что кофе доставлен из мало пострадавших
сельскохозяйственных городков  на  западе.  Ватикан  и  административные
центры  пострадали сильнее всего,  но  сейчас  жители  начали  понемногу
отстраиваться.
     Подошел Ки,  он принес еще теплые рогалики,  и мы вчетвером поели в
приятном молчании,  стряхивая крошки с колен и прихлебывая кофе.  Солнце
потихоньку поднималось за нашими спинами, отбрасывая на землю прозрачные
тени дыма костров и кухонных плит.
     - Я  все  пытаюсь понять,  как  обстоят дела,  -  наконец нарушил я
молчание. - Вы на Пасеме отрезаны от мира, но по-прежнему в курсе всего,
что творится на других планетах.
     Отец де Сойя кивнул.
     - Как вы можете касаться Бездны, чтобы слушать язык живых, так и мы
дотягиваемся до тех,  кого знаем и  ценим.  К  примеру,  сегодня утром я
прикоснулся к мысля