ься к Бездне, отыскать
эхо  этих  уроков в  голосе бабушки и  не  мучиться,  выуживая строки из
памяти.  Но  я  устоял перед искушением,  я  пустил в  ход мнемонические
приемы,  которым она  меня учила,  и  вспомнил мерную поступь стихов.  Я
стоял с закрытыми глазами и читал:

        Нежно-фиолетовые сумерки розовеют и плавно
            перетекают в малиновый рассвет.
        Силуэты деревьев у юго-западного края лужайки
        кажутся вырезанными из папиросной бумаги.
        Небосвод из полупрозрачного фарфора
            не пятнает ни единое облачко,
        ни единый инверсионный след.
        Предрассветная тишина...
        Такая тишина
        бывает в зале за секунду до того,
           как оркестр грянет увертюру.
        И, как удар литавр, восход Солнца.
        Оранжевые и бежевые тона
        вдруг вспыхивают золотом,
        а затем медленно остывают,
           расцветая всеми оттенками зеленого,
        тени листьев, полумрак поддеревьями,
        кроны кипарисов и плакучих ив,
        тускло-зеленый бархат прогалин.
        Поместье матери - наше поместье -
        занимало около тысячи акров.
        А вокруг него простиралась равнина,
        в миллион раз большая.
        Лужайки размером с небольшую прерию,
           покрытые нежнейшей травкой,
        чье мягкое совершенство так и манило
           прилечь и вздремнуть.
        Величественные, раскидистые деревья -
           солнечные часы Земли.
        Их тени синхронно поворачиваются:
        слитые воедино, они затем разделяются
        и сокращаются, отмечая наступление полудня,
        и, наконец, на закате дня
           вытягиваются на восток.
        Королевский дуб.
        Гигантские вязы.
        Тополя. Кипарисы. Секвойи. Бонсай.
        Стволы баньяна тянутся ввысь,
        подобно колоннам храма,
        крыша которого - небо.
        Вдоль каналов и причудливо
           извивающихся ручьев
        выстроились ивы, ветви которых поют
           древнюю погребальную песнь.

     Я умолк. Дальше шло нечто совсем туманное. Мне никогда не нравились
эти ложно-лирические строфы, я предпочитал батальные сцены.
     Читая,  я держал старого поэта за плечо и теперь почувствовал,  как
оно обмякло. Я открыл глаза, ожидая увидеть в кровати покойника.
     Мартин Силен одарил меня ухмылкой сатира.
     - Недурно, недурно, - просипел он. - Недурно для деревенщины. - Его
видеоочки обратились к андроиду и священнику.  - Поняли, почему я выбрал
этого мальчика,  чтобы он  закончил за меня "Песни"?  Писатель из него -
дерьмо дерьмом, зато память - как у слона.
     Я уж собрался было спросить,  что такое слон, и тут мой взгляд упал
на А.Беттика.  И в это мгновение, после долгих лет знакомства с вежливым
андроидом,  я впервые увидел его таким,  каков он есть на самом деле.  У
меня отвисла челюсть.
     - Что  случилось?  -  с  тревогой в  голосе спросил отец  де  Сойя.
Наверное, подумал, что со мной приключился инфаркт.
     - Ты, - сказал я А.Беттику. - Ты - Наблюдатель.
     - Да, - кивнул андроид.
     - Ты один из них... от них... от львов, медведей и тигров.
     Священник посмотрел на  А.Беттика,  потом на ухмыляющегося старика,
потом - снова на андроида.
     - Никогда не понимал, почему мадемуазель Энея выбрала эту метафору,
- очень спокойно проговорил А.Беттик.  -  Я  никогда не  видел настоящих
львов,  медведей или тигров,  но  у  меня сложилось впечатление,  что их
объединяет  определенная свирепость,  совершенно чуждая...  э-э...  иной
расе, к которой я принадлежу.
     - Ты принял образ андроида много веков назад!  - Я не сводил с него
глаз. Понимание, внезапное и болезненное, как удар по голове, продолжало
углубляться.  -  Ты присутствовал при всех ключевых событиях...  расцвет
Гегемонии,    открытие   Гробниц   Времени   на    Гиперионе,    Падение
пуль-порталов...    Боже   милостивый!   Ты   участвовал   в   последнем
паломничестве к Шрайку!
     А.Беттик слегка склонил свою лысую голову.
     - Если  прибыл наблюдать,  месье Эндимион,  следует находиться там,
где есть что наблюдать.
     Я склонился к постели Мартина Силена.  Я готов был вытрясти из него
ответ, даже если он уже умер.
     - Ты знал об этом, старик?
     - Нет. До тех пор, пока он не ушел с тобой, Рауль, - сказал поэт. -
Но когда я прочел через Бездну твою повесть и догадался...
     Я отступил от старика.
     - О Боже, какой же я был дурак! Ничего не видел! Ничего не понимал!
Какой дурак!
     - Нет, - покачал головой отец де Сойя. - Вы просто были влюблены.
     Я  решительно шагнул к  А.Беттику.  Не  ответь он  мне сразу и  без
утайки, клянусь, я бы задушил его!
     - Ты  отец,  -  сказал я.  -  Ты  лгал,  будто не знаешь,  где Энея
пропадала почти два года. Ты отец ребенка... очередного мессии.
     - Нет,   -   спокойно  ответил  андроид.   Наблюдатель.   Однорукий
Наблюдатель,  друг, десятки раз вместе с нами рисковавший жизнью. - Нет,
я не муж Энеи. И не отец.
     - Пожалуйста, - прошептал я, - не лги мне.
     У меня тряслись руки.  Я знал, что он не мог солгать. Он никогда не
лгал.
     А.Беттик посмотрел мне в глаза.
     - Я не отец, - повторил он. - Отца сейчас нет. Очередного мессии не
было. И ребенка нет.
     "Умер.  Оба умерли...  ее ребенок, ее муж - кем бы или чем бы он ни
был...  сама Энея.  Моя  дорогая девочка.  Моя  единственная.  Ничего не
осталось. Только прах".
     Даже  когда я  принял решение отыскать ребенка,  чтобы потом молить
отца-Наблюдателя позволить мне стать его другом и телохранителем,  как я
был другом и телохранителем Энеи, даже когда я возродил в себе надежду -
а не будь надежды, мне бы никогда не сбежать из ящика Шредингера, - даже
тогда в  самой глубине сознания я  знал:  во  вселенной нет ребенка моей
возлюбленной...  Я  бы  непременно расслышал в  Бездне музыку его  души,
словно фугу Баха... ребенка нет. Все, что осталось, - ее пепел.
     Я обернулся к отцу де Сойе. Да, теперь я уже готов был прикоснуться
к цилиндру с прахом Энеи и, почувствовав холод стали, признать: та, кого
я любил,  ушла навсегда.  Я один найду место, где надо развеять ее прах.
Дойду, если понадобится, до Аризоны... Или туда, где был Ганнибал... где
был наш первый поцелуй. Возможно, именно там она была счастливее всего.
     - Где контейнер? - с трудом проговорил я.
     - Я не взял его, - ответил священник.
     - Где он?  -  Я не злился, просто я очень устал. - Я схожу за ним в
башню.
     Отец Федерико де Сойя сделал глубокий вдох и покачал головой.
     - Я оставил его на корабле, Рауль. Не забыл, а специально оставил.
     Я недоуменно уставился на священника.  А потом заметил, что и он, и
А.Беттик, и даже старый поэт - все повернули головы к обрыву над рекой.
     Бывает так:  на солнце набежит тень, а потом вдруг упадет на землю,
пробившись сквозь  тучи,  удивительно яркий  луч,  и  на  мгновение  все
озарится и  заиграет волшебными красками.  Вот  так  озарились вдруг для
меня  две  фигуры,  несколько долгих  секунд хранившие неподвижность.  А
потом та,  что поменьше,  стремительно зашагала к  нам и,  не  выдержав,
сорвалась на бег.
     Конечно,  рослого  субъекта  нетрудно было  узнать  даже  с  такого
расстояния -  солнечные блики  играли  на  хромированной броне,  красные
глаза горели угольями,  сверкали шипы,  клинки и пальцы-кинжалы. Но я не
стал долго разглядывать неподвижного Шрайка.  Шрайк сделал свое дело. Он
перенесся сквозь время с  такой же  легкостью,  как я  теперь переношусь
сквозь пространство. Он доставил ее сюда.
     Последние тридцать метров Энея мчалась во весь дух. С тех пор как я
видел ее в последний раз, она словно помолодела на три года, стряхнула с
себя бремя горестей и забот;  золотые,  выгоревшие на солнце волосы были
небрежно стянуты на  затылке.  Нет,  вдруг понял я,  она не  помолодела,
просто  она  сейчас  почти  на  три  года  моложе  -   ей  только-только
исполнилось двадцать;  для нее с  момента нашего расставания в Ганнибале
прошло лишь четыре года.
     Она  расцеловала А.Беттика,  обняла  отца  де  Сойю,  склонилась  к
старому поэту, а потом обернулась ко мне.
     А я словно прирос к месту.
     И  тогда она  подошла ко  мне и  поднялась на  цыпочки.  Она всегда
поднималась на цыпочки, когда хотела поцеловать меня в щеку.
     Но только сейчас она поцеловала меня в губы.
     - Прости,  Рауль,  -  прошептала она.  -  Мне очень жаль,  что тебе
пришлось пережить такое. И всем остальным.
     И она еще просит у меня прощения!  Она, прекрасно знавшая о подвале
в  замке Святого Ангела,  о  клонах Немез,  что  будут кружить вокруг ее
обнаженного тела, о вздымающемся стеной пламени... Энея провела рукой по
моей щеке.
     - Рауль, милый. Это я. Я здесь. Еще целый год, одиннадцать месяцев,
двадцать три  дня и  шесть часов я  буду с  тобой.  И  никогда больше не
упомяну об оставшемся у нас времени.  У нас впереди вечность.  Мы всегда
будем вместе. И наш ребенок тоже будет с тобой.
     Наш ребенок.  Нет,  не  мессия,  рожденный по необходимости.  Не от
брака с Наблюдателем.  Наш ребенок.  Наш человеческий ребенок, способный
ошибаться, способный упасть, расквасить себе нос и расплакаться.
     - Рауль! - позвала Энея.
     - Привет, детка, - выдохнул я и подхватил ее на руки.

        35

     Мартин Силен умер на  следующий день,  под  вечер,  через несколько
часов после того,  как мы с Энеей обвенчались. Венчал нас, конечно, отец
де Сойя. А перед закатом он отслужил мессу за упокой души старого поэта.
     Мы  похоронили Силена  на  высоком,  поросшем травой  берегу  реки,
оттуда открывался чудесный вид на  прерию и  далекие леса.  Рядом с  тем
местом,  где стоял когда-то дом его матери.  Мы вырыли глубокую могилу -
поблизости рыскали звери,  ночью был слышен вой волков, а потом принесли
туда  тяжелые камни  и  сложили надгробие.  Энея  высекла на  плите даты
рождения и смерти поэта -  он прожил без малого тысячу лет, - его имя, а
внизу добавила просто "НАШ ПОЭТ".
     Шрайк неподвижно стоял на поросшем травой холме.  Он стоял так и  в
полдень, во время венчания, и потом, когда умер старый поэт, и на закате
во  время  панихиды,  и  когда  мы  хоронили Мартина Силена  -  хоронили
буквально в двадцати метрах от этого существа,  высившегося над обрывом,
словно утыканный шипами, закованный в серебристые латы часовой. Но когда
мы уходили,  Шрайк медленно приблизился к могиле и замер, склонив голову
над  свежим холмиком.  Последние отсветы догорающей зари  рдели  на  его
блестящих  доспехах  и  отражались в  рубиновых  глазах.  Больше  он  не
шелохнулся.
     Отец де Сойя и Кет Ростин уговаривали нас остаться на ночь в башне,
но  у  нас с  Энеей имелись другие планы.  Мы  позаимствовали на корабле
Консула кое-какое экспедиционное снаряжение,  надувной плотик, охотничье
ружье и массу сублимированных продуктов -  на случай неудачной охоты - и
погрузили все в два тяжеленных рюкзака.
     Стоя на  самом краю городской плиты,  мы смотрели на сумеречный мир
трав  и  лесов.  На  фоне  закатного неба  чернел могильный холм Мартина
Силена.
     - Скоро совсем стемнеет, - беспокоился отец де Сойя.
     - У нас есть фонарь, - ухмыльнулась Энея.
     - Там  дикие звери,  -  не  унимался священник.  -  Этот вой  вчера
ночью... Бог знает, что за хищники сейчас пробуждаются.
     - Это Земля,  -  сказал я. - Я уложу из ружья любого хищника, разве
что кроме гризли.
     - А если вы как раз на гризли и наткнетесь?  Кроме того,  вы можете
заблудиться.  Тут  нет  ни  дорог,  ни  городов.  И  мостов нет.  Как вы
собираетесь переправляться через реки?
     - Федерико! - Энея ласково взяла священника за запястье. - Это ведь
наша брачная ночь.
     - А-а. - Он поспешно обнял Энею, пожал мне руку и отступил.
     - Мадемуазель Энея,  месье Эндимион,  могу я внести предложение?  -
робко спросил А.Беттик. Приладив на пояс ножны, я поднял голову.
     - Не  хочешь ли  ты  рассказать нам,  что ваш народ по  ту  сторону
Связующей Бездны наметил для Земли на ближайшие годы?
     - Э-э... нет, - смутился андроид. - На самом деле предложение более
походит на скромный свадебный подарок. - Он вручил нам кожаный тубус.
     Я  сразу узнал его.  И  Энея тоже.  Опустившись на четвереньки,  мы
извлекли из футляра ковер-самолет и раскатали его на траве.
     Он  включился от  первого же  прикосновения,  зависнув в  метре  от
земли.  Мы забросили на ковер рюкзаки, надежно принайтовали их, положили
ружье, а потом я сел перед рюкзаками, скрестив ноги, а Энея устроилась у
меня на коленях.
     - Он перенесет нас через реки и спасет от хищников,  - сказала она.
- А  лагерь  мы  разобьем где-нибудь  неподалеку.  Прямо  за  рекой,  за
пределами слышимости.
     - За  пределами слышимости?  -  переспросил иезуит.  -  Но  к  чему
останавливаться поблизости, если мы не сможем вас услышать? Что, если вы
будете звать на помощь и... ох. - Он покраснел.
     Энея обняла священника. Потом пожала руку Кету Ростину.
     - Я  буду очень признательна,  если через две  недели вы  позволите
Рахили и  всем прочим телепортироваться сюда.  Если захотят,  они  могут
взять корабль Консула и спуститься на нем. Мы будем ждать их в полдень у
могилы дядюшки Мартина.  Они  здесь  желанные гости.  А  через два  года
всякий,  кто в  состоянии телепортироваться сюда сам,  сможет в  течение
месяца гулять по Земле.  Но не дольше. И никаких построек - ни домов, ни
городов,  ни дорог,  ни заборов.  Два года... - Она улыбнулась, глядя на
меня: - Я разработала с тиграми, львами и медведями кое-какие планы. Еще
несколько лет -  и  здесь начнется что-то  очень интересное.  Но эти два
года Земля принадлежит нам - Раулю и мне. Истинный Глас Древа, не будете
ли  вы  так любезны,  возвращаясь на  корабль,  установить огромный знак
"ВХОД ВОСПРЕЩЕН"?
     - Непременно, - кивнул тамплиер и направился к башне готовить эргов
к взлету.
     Мы устроились на ковре.  Я крепко обнял Энею. Теперь я еще долго не
разомкну объятий.  Один год,  одиннадцать месяцев,  неделя и шесть часов
для того,  кто этого хочет, могут стать вечностью. Вечностью может стать
и день. И даже час.
     Отец де Сойя благословил нас.
     - Я могу чем-нибудь помочь вам? - спросил он. - Если надо, я мог бы
переправить вам на Старую Землю какие-либо припасы.
     Я покачал головой:
     - Спасибо,  отец.  Все,  что  нужно,  у  нас  с  собой  -  лагерное
снаряжение,  корабельная аптечка,  надувной плот,  ружье. Я ведь недаром
был проводником у охотников на Гиперионе.
     - У меня есть одна просьба,  -  оживилась Энея.  В уголке рта у нее
угнездилась озорная ямочка, как всякий раз, когда она затевала очередную
шалость.
     - Что угодно, - улыбнулся отец де Сойя.
     - Если  бы   вы   вернулись  где-нибудь  через  год...   Мне  может
понадобиться хорошая акушерка.  У  вас  как раз хватит времени заполнить
пробелы в своем образовании.
     Отец де Сойя побледнел,  хотел было что-то сказать, потом передумал
и мрачно кивнул.
     - Я шучу, - рассмеялась Энея, взяв его за руку. - Дорже Пхамо и Дем
Лоа  уже  согласились телепортироваться сюда,  если понадобится.  -  Она
оглянулась на меня. - А они понадобятся.
     Святой отец вздохнул,  возложил ладонь на голову Энеи в  прощальном
благословении и медленно двинулся прочь по городской плите.  Мы смотрели
ему вслед, пока он не скрылся в сумерках.
     - А что станет с его Церковью? - тихонько спросил я у Энеи.
     Она покачала головой.
     - Что бы  с  ней ни  стало,  у  нее появился шанс начать сначала...
вновь открыть свою душу. - Энея улыбнулась мне, глядя через плечо. - И у
нас - тоже.
     У  меня  отчаянно  колотилось сердце,  но  я  все-таки  нашел  силы
заговорить:
     - Детка!
     Энея   повернула  голову,   прижавшись  щекой  к   моей  груди,   и
выжидательно посмотрела на меня.
     - Мальчик или девочка? Я ведь так и не спросил.
     - О чем ты? - удивленно переспросила Энея.
     - Ну,  о том,  зачем тебе где-то через год понадобятся Громомечущая
Мать-свинья и Дем Лоа... - выдавил я. - У нас будет мальчик или девочка?
     - А-а-а,  -  наконец-то поняла Энея. Отвернувшись, она прислонилась
ко мне спиной и  пристроила голову у  меня под подбородком.  -  Не знаю,
Рауль. Правда, не знаю. Это единственный отрезок моей жизни, в который я
всегда избегала заглядывать.  Все,  что  случится дальше,  для  меня  не
новость.  Ну...  знаю, что у нас родится здоровый ребенок и что покинуть
дитя...  и  тебя...  будет для меня труднее всего...  куда труднее,  чем
позволить схватить себя  в  соборе Святого Петра  и  отправиться в  лапы
Инквизиции.  А еще я знаю, что, когда мы снова будем вместе на Тянь-Шане
- в  моем будущем и  твоем прошлом -  и  я буду страдать,  потому что не
смогу рассказать тебе о  том,  что у нас было,  меня будет утешать одно:
здесь, в этом будущем, наш ребенок жив и здоров и его воспитываешь ты. И
я  знаю,  ты никогда не позволишь ему забыть,  кем я  была и  как сильно
любила вас обоих. Она глубоко вздохнула.
     - Но  что  до  того,  мальчик у  нас  родится или девочка и  как мы
назовем ребенка... Даже не представляю, милый. Я решила не заглядывать в
это время,  в наше с тобой время,  а просто прожить его -  день за днем.
Сейчас я так же слепа, как и ты. Я обнял ее и крепко прижал к груди. Тут
послышалось смущенное  покашливание,  и,  оглянувшись,  мы  поняли,  что
А.Беттик все еще стоит рядом с ковром-самолетом.
     - Старый друг,  -  схватила его за  руку Энея,  -  ты  что-то хотел
сказать?
     Андроид покачал головой, но все-таки спросил:
     - Вы  когда-нибудь читали сонет своего отца  "Гомеру",  мадемуазель
Энея?
     Сосредоточенно нахмурившись,  моя  единственная  задумалась,  потом
сказала:
     - По-моему, читала, но не помню.
     - Возможно,  в  строфах этого  сонета  -  ответ  месье  Эндимиону о
будущем Церкви  отца  де  Сойи,  -  сказал  синекожий человек.  -  И  на
остальные вопросы - тоже. Вы позволите?
     - Пожалуйста,  -  кивнула Энея. Я почувствовал, что она - как и я -
ждет не дождется,  когда мы от всех улетим и останемся одни.  Я искренне
надеялся, что цитата окажется не слишком длинной. Андроид прочел:

        Прибрежья мрака озаряет свет,
        Травой несмятой манит крутизна,
        И в полночь утро набирает цвет,
        Тройная зоркость слепоте дана...

                                                    [Перевод С.Сухарева]

     - Спасибо,  -  улыбнулась Энея,  -  спасибо,  дорогой друг.  -  Она
высвободилась на миг из моих объятий,  чтобы в  последний раз поцеловать
андроида.
     - Уа! - заныл я, изображая брошенного младенца.
     И  тогда  она  подарила мне  долгий поцелуй.  Очень  долгий.  Очень
крепкий.
     Мы помахали всем на прощание,  я  прикоснулся к  управляющим нитям.
Древний ковер взмыл на  пятьдесят метров,  в  последний раз пролетел над
плитой и  каменной башней странствующего города,  сделал прощальный круг
над  эбеново-черным звездолетом и  понес нас на  запад.  Уже доверившись
путеводному лучу Полярной звезды,  негромко обсуждая достоинства участка
для  лагеря  на  возвышенности в  нескольких  километрах  к  западу,  мы
пролетели над могилой старого поэта, где безмолвным часовым замер Шрайк,
перелетели через  подернутую рябью  реку,  отражавшую последние отблески
догоревшей зари,  и  поднялись еще  выше,  любуясь на  роскошные луга  и
манящие леса наших новых владений,  нашей древней планеты... нашей новой
планеты... нашей первой и будущей и чудеснейшей из планет.


        THE END.