шил
описание того, как мы попали на Старую Землю - через нуль-портал на Роще
Богов,  после страшной схватки с первой Немез, и остановился на рассказе
о нашем появлении в Талиесин-Уэсте.
     И  в  ту  ночь,  когда я  закончил первую часть нашей истории,  мне
приснилось,  что  Энея пришла ко  мне  сюда -  в  Шредингеровскую камеру
смертников,  -  окликнула меня во тьме, погладила по щеке и шепнула: "Мы
уйдем отсюда, Рауль, любимый. Не сейчас, когда ты допишешь свою повесть.
Когда ты все вспомнишь и  все поймешь".  Проснувшись,  я обнаружил,  что
скрайбер включен,  а  на  его  страницах четким  почерком Энеи  написано
длинное послание мне с цитатами из творений ее отца.
     Много дней - недель - я пребывал в убеждении, что это было реальное
явление,  чудо сродни тому,  о котором возвестили апостолы,  когда Иисус
после  казни  явился  своим  ученикам,  и  я  взялся  за  повествование,
подгоняемый лихорадкой нетерпения -  поскорее все записать, все постичь,
все увидеть.  Но  работа отняла не  один месяц,  и  со  временем я  стал
считать,  что посещение было чем-то совершенно иным -  возможно, тогда я
впервые расслышал ее шепот в хоре мертвых,  а может,  в памяти скрайбера
хранилось ее послание,  настроенное на воспроизведение, когда я дойду до
нужного места.  Такое вполне возможно.  Моя любимая,  несомненно,  умела
заглядывать в  будущее -  "в  будущие",  как  она  всегда  говорила.  Не
исключено, что она нашла возможность записать на скрайбер это прекрасное
послание и  каким-то  образом устроить так,  чтобы именно этот  скрайбер
оказался в моей камере.
     Или  -  и  это,  пожалуй,  самое очевидное объяснение -  я  написал
послание сам, полностью погрузившись в личность Энеи, неотступно пытаясь
постичь ее  суть,  отыскать каждый ее  след  в  Бездне и  в  собственных
воспоминаниях. Мне такое объяснение нравится меньше всего, но оно вполне
согласуется со  взглядами Энеи  на  посмертное бытие,  в  какой-то  мере
основанными на  иудейской традиции,  -  с  верой,  что после смерти люди
живут только в  сердцах и памяти тех,  кого любили,  кому служили и кого
спасли.
     Посвятив  работе  не  один  месяц,   я  постепенно  понял  истинную
безмерность - и тщетность - подвига Энеи и ее жертвы, и тогда я покончил
с  неистовым бумагомарательством и  нашел  в  себе  мужество описать  ее
ужасную смерть и  свою опустошенность,  когда ее не стало.  Распечатывая
последние страницы на микровелене,  я плакал.  Прочитав, я отправил их в
переработку,  приказал скрайберу сохранить все в памяти и отключил стило
- как мне казалось, в последний раз.
     Энея не  появилась.  Не  вывела меня из заключения.  Она мертва.  Я
чувствовал ее  отсутствие во вселенной так же отчетливо,  как чувствовал
любой резонанс Связующей Бездны с момента причастия.
     И я лег на койку в своем "кошачьем ящике",  пытаясь уснуть, забыв о
еде и ожидая смерти.

     Некоторые из  моих  блужданий среди  голосов  мертвых  открыли  мне
многое,  что не  имеет прямого отношения к  моему повествованию.  Что-то
было чересчур личным - к примеру, сны наяву о том, как мой давно умерший
отец охотился с  братьями,  и открытие,  что он был тихим и великодушным
человеком;   или   это  были  хроники  человеческой  жестокости,   вроде
воспоминаний  Якова   Шульмана  из   давно   забытого  двадцатого  века,
помогавшие лучше понять сегодняшнее варварство.
     Но другие голоса...
     Итак,  я  закончил повествование об Энее и ждал смерти,  все больше
времени  посвящая  сну  в  надежде,  что  решительное квантовое  событие
произойдет,  пока я буду спать. Как-то раз, гадая, что будет с текстом в
памяти моего скрайбера,  найдет ли кто-нибудь когда-нибудь - быть может,
много веков спустя,  - способ проникнуть сквозь энергетическую оболочку,
которая по  определению должна взорваться при  любой попытке нарушить ее
целостность,  не важно, извне или изнутри, я уснул и увидел сон. Я сразу
понял,  что  это  не  обычный сон,  не  волновая пляска вероятностей,  а
направленный мне призыв одного из голосов мертвых.
     В  моем  сне  Консул  Гегемонии  играл  на  "Стейнвее"  на  балконе
эбеново-черного звездолета -  того  самого,  столь хорошо мне  знакомого
звездолета,  -  а  в  окрестных болотах кишмя  кишели  громадные зеленые
твари. Консул играл Шуберта. Я не распознал мир под балконом, но это был
мир  исполинских первобытных растений,  тяжелых грозовых туч  и  жуткого
рыка зверей.
     Консул оказался совсем невысокого роста.  Я  почему-то  представлял
его себе другим.  Доиграв пьесу,  он посидел минутку в тишине сумерек, и
тут  заговорил Корабль -  я  не  узнал этот голос:  более выразительный,
более человеческий голос.
     - Замечательно, - сказал Корабль. - В самом деле замечательно.
     - Спасибо, Джон. - Консул поднялся с табурета и убрал балкон внутрь
корабля. Начинался дождь.
     - Ты  все-таки  решительно настроился отправиться на  охоту  завтра
утром?  -  спросил бестелесный голос.  Нет,  это  все-таки не  тот голос
Корабля, совсем не тот, который я знал.
     - Да. Ведь именно затем я сюда и прилетаю.
     - Тебе нравится мясо динозавров? - спросил ИскИн.
     - Ничуть. Оно практически несъедобно. Просто я получаю удовольствие
от охоты.
     - Ты имеешь в виду риск?
     - И  риск тоже,  -  хмыкнул Консул.  -  Хотя вообще-то я не лезу на
рожон.
     - Но  что,  если ты  не  вернешься с  завтрашней охоты?  -  спросил
Корабль.  Его голос был голосом молодого человека с  британским акцентом
Старой Земли.
     - Мы с тобой потратили... сколько там?.. больше шести лет, обследуя
старые планеты Гегемонии, - пожал плечами Консул. - Везде одно и то же -
хаос, гражданские войны, голод, разобщенность... Мы видели плоды Падения
системы порталов.
     - Ты считаешь, что Гладстон была не права? - мягко спросил Корабль.
     Налив  себе  бренди у  напольного бара,  Консул с  бокалом прошел к
книжному шкафу, рядом стоял шахматный столик с недоигранной партией.
     - Ни  в  коем  случае.   Она  поступила  правильно.  Но  результаты
прискорбны.  Пройдут десятилетия,  если не века,  прежде чем разорванная
Сеть  начнет мало-помалу сплетаться в  новое кружево.  -  Согрев бокал в
ладонях,  он вдохнул аромат и сделал глоток. Потом поднял глаза. - Джон,
не хочешь ли присоединиться ко мне, чтобы доиграть?
     В  кресле  по  ту  сторону  столика  возникла  голограмма  молодого
человека с  незаурядной внешностью:  ясные  светло-карие  глаза,  впалые
щеки,  изящный нос, волевой подбородок и крупный рот - удачное сочетание
холодной мужественности с бретерским характером.  Волосы -  темно-рыжие,
густые и очень курчавые.  Одет он был в свободную блузу и бриджи. Консул
знал, что некогда его гостя назвали обладателем "живого, сияющего облика
победителя",  и  относил это на счет подвижности лица молодого человека,
его выдающегося ума и кипучей энергии.
     - Твой ход, - сказал Джон.
     Консул некоторое время  обдумывал свою  позицию,  потом  сделал ход
слоном.
     Джон  отреагировал  мгновенно,  указав  на  пешку,  которую  Консул
послушно продвинул за него на клетку вперед. Молодой человек взглянул на
него с искренним любопытством.
     - Что, если ты все-таки не вернешься с завтрашней охоты?
     - Тогда корабль в  полном твоем распоряжении,  хотя он  вообще-то и
без того твой.  -  Консул улыбнулся и двинул слона обратно.  -  А что ты
будешь делать,  Джон,  если на  этом нашим совместным странствиям придет
конец?
     С  той  же  молниеносной быстротой Джон показал,  что  надо двинуть
вперед его ладью, и отозвался:
     - Отведу его обратно на  Гиперион.  Запрограммирую на возвращение к
Ламии Брон,  если все в порядке.  А может, к Мартину Силену, если старик
до сих пор жив и трудится над своими "Песнями".
     - Запрограммируешь?  -  Консул уставился на  доску,  сосредоточенно
сдвинув брови.  -  Ты хочешь сказать,  что покинешь ИскИн корабля?  - Он
переставил слона по диагонали на новую клетку.
     - Да.  -  Джон указал,  что надо снова продвинуть пешку. - Я сделаю
это в любом случае в ближайшие три дня.
     Нахмурившись еще  сильнее.  Консул  поглядел  на  доску,  потом  на
противника, потом снова на доску.
     - И  куда же  ты  направишься?  -  Он  переместил ферзя,  прикрывая
короля.
     - Обратно в Центр. - Джон передвинул ладью на две клетки.
     - Чтобы   снова   вступить  в   поединок  со   своим   творцом?   -
поинтересовался Консул, контратакуя слоном.
     Джон  покачал головой.  Он  держался очень  прямо и  имел  привычку
откидывать кудри со лба, грациозно откидывая голову.
     - Нет, - мягко сказал Джон, - чтобы задать Центру жару. Ускорить их
нескончаемые гражданские войны и  междоусобицы.  Быть тем  же,  кем  мой
прообраз стал для поэтического сообщества,  - занозой. - Он указал, куда
хотел бы поставить оставшегося коня.
     Консул оценил ход,  не  увидел в  нем  угрозы и  хмуро уставился на
своего слона.
     - И зачем,  интересно?  - наконец сказал он. Джон снова улыбнулся и
указал на клетку, где должна оказаться его ладья.
     - В ближайшие годы моей дочери понадобится помощь. - Он усмехнулся.
- Ну,  вообще-то через двести семьдесят с чем-то лет, если точнее. Шах и
мат.
     - Что?! - Консул воззрился на доску и вздрогнул. - Не может быть...
     Джон молча ждал.
     - Черт!  -  проговорил наконец Консул Гегемонии, опрокидывая своего
короля набок. - Три тысячи чертей, гром и молния.
     - Да.  -  Джон протянул руку.  -  Спасибо еще раз за приятную игру.
Надеюсь, завтрашняя охота будет более удачной.
     - Черт, - буркнул Консул и, не подумав, попытался пожать протянутую
ладонь голограммы.  И  в  сотый раз его пальцы прошли сквозь бестелесную
плоть. - Черт, - повторил он.

     В  ту ночь в  Шредингеровой камере я  проснулся,  и в мозгу звучало
только одно слово: "Ребенок!"
     Я знал, что Энея была замужем до того, как наши отношения перешли в
настоящую любовь, я знал, что она родила ребенка, и это знание постоянно
мучило меня,  но до сих пор я  как-то не задумывался,  что ребенок живет
где-то в одной вселенной со мной.  Ее ребенок.  У меня слезы навернулись
на глаза.
     Где  он?  Сколько ему лет?  -  спрашивал я  себя,  сидя на  койке в
"кошачьем ящике" Шредингера. Энее только-только исполнилось двадцать три
стандартных года,  когда  она  погибла...  вернее,  была  зверски  убита
Техно-Центром  и  его  марионетками.  Она  исчезла на  год,  одиннадцать
месяцев,  неделю и шесть часов,  когда ей исполнилось двадцать.  Значит,
ребенку уже  три года...  плюс время,  проведенное мной в  Шредингеровой
камере.  Сколько ж это будет?  Месяцев восемь?  Или десять?  Не знаю, но
если ребенок еще жив,  ему...  или ей?.. Господи, я ведь даже не спросил
Энею,  кто  у  нее  родился -  мальчик или  девочка,  а  она ни  разу не
упоминала  об  этом.  Я  был  настолько занят  собственными терзаниями и
уязвленным самолюбием,  что даже не подумал об этом спросить. Какой же я
был идиот! Значит, ребенку - сыну или дочери Энеи - сейчас около четырех
стандартных лет.  Он...  она?..  ходит...  несомненно. Говорит... ну да.
Боже мой,  да ведь ее дитя уже мыслящее существо -  оно говорит,  задает
вопросы... множество вопросов, если можно судить по моему скудному опыту
общения с детьми...  постигает мир,  учится ходить в походы, удить рыбу,
любоваться природой...
     Я  даже не  спросил у  Энеи,  как зовут ее  ребенка.  Глаза у  меня
горели,  горло перехватывало от  стыда.  Впрочем,  она ведь не проявляла
особого  желания  говорить  об  этом  периоде  своей  жизни,   а   я  не
расспрашивал,  убеждая  себя,  что  просто  не  хочу  расстраивать ее  и
докучать вопросами,  она  будет чувствовать себя  виноватой,  а  я  буду
чувствовать себя  кровожадным чудовищем.  Но  Энея говорила о  муже и  о
ребенке,  не испытывая ни малейшего чувства вины. Если быть честным, то,
наверное,   именно  поэтому  меня  охватило  такое  бешенство  и   такая
беспомощность.  Но,  как ни  странно,  это не  помешало нашей близости и
нашей любви -  как  там  было в  том  послании,  которое я  обнаружил на
экране,  - "Любви, о которой поэты будут слагать песни". Именно так. То,
что я знал о ее муже и ребенке, ничуть не помешало нам любить друг друга
так, словно мы оба никогда еще никого не любили.
     А может,  она действительно не любила никого,  кроме меня? Я всегда
объяснял ее  брак порывом внезапной страсти,  но  теперь взглянул на это
по-другому. Кто отец ребенка? В послании Энеи говорилось, что она любила
меня и  в  прошлом,  и  в будущем,  и в себе я открыл те же чувства -  я
словно любил ее всегда,  любовь только таилась в  глубине моего сердца и
ждала своего часа.  А что,  если брак Энеи состоялся не по любви,  не по
страсти, а... по расчету? Нет, не то. По необходимости.
     Ведь  было  же  предсказано  -   тамплиерами,  Бродягами,  Церковью
Последнего Искупления и  другими,  -  что  мать Энеи Ламия Брон зачнет и
родит дочь,  Ту-Кто-Учит -  Энею. Согласно "Песням" старого поэта, в тот
день,  когда второй кибрид Джона Китса умер  физической смертью и  Ламия
Брон  пробилась в  храм Шрайка искать убежища,  жрецы Шрайка возгласили:
"Благословенна будь  Мать  Нашего  Спасения,  благословенно будь  Орудие
нашего Искупления" - спасением же была сама Энея.
     Что,  если Энее было предначертано родить ребенка,  дабы продолжить
эту цепочку пророков...  мессий?  Конечно,  я не слышал ни одного такого
пророчества,  но  месяц  за  месяцем описывая жизнь  Энеи,  я  установил
однозначно:  Рауль Эндимион - тупица и тугодум, до которого все доходит,
как до жирафа.  Быть может,  о новой Той-Кто-Учит пророчеств было ничуть
не меньше,  чем о  самой Энее.  А  может,  ее ребенок несет человечеству
совершенно иные дары и откровения.
     Очевидно,  не  мне суждено быть отцом второго мессии.  Союз второго
кибрида  Джона  Китса,  по  собственному признанию  Энеи,  стал  великим
примирением между  лучшими индивидуумами Техно-Центра  и  человечеством.
Потребовались способности и восприятие и людей, и ИскИнов, чтобы создать
гибридную  способность заглядывать прямо  в  Связующую  Бездну...  чтобы
человечество наконец-то  научилось языку  мертвых  и  языку  живых.  Эту
способность еще  называют  эмпатией,  и,  пожалуй,  Энею  логичнее всего
назвать "Дитя Эмпатии". Кто же мог стать отцом ее ребенка? Ответ ослепил
меня как молния, оглушил как раскат грома. Его логичность настолько меня
потрясла,  что  я  на  миг  уверился:  детектор,  отщелкивающий время  в
энергетических стенах моей темницы,  засек нужную частицу,  и цианид уже
впрыснут в систему регенерации воздуха. Какая горькая ирония - разгадать
загадку и в ту же секунду погибнуть!
     В  космической шахматной партии,  которую Энея и другие разыгрывали
целых триста лет,  был еще один игрок: почти мифический Наблюдатель иных
разумных существ,  несколько раз мимоходом упомянутый Энеей по различным
поводам. Львы, медведи и тигры - настолько могущественные, что предпочли
перенести Старую Землю в Малое Магелланово Облако только потому,  что не
желали  быть  пассивными  свидетелями  ее  уничтожения -  уже  несколько
столетий назад,  по  словам  Энеи,  отправили к  нам  одного  или  более
Наблюдателей, принявших человеческий облик, как я заключил из ее слов, и
постоянно  пребывающих среди  нас.  В  эпоху  Священной  Империи,  когда
практическое бессмертие благодаря  крестоформу стало  привычным повсюду,
затеряться среди людей не так уж сложно.  И  кроме того,  наверняка есть
люди,  которые, как Мартин Силен, прожили не один век благодаря медицине
эпохи Великой Сети, поульсенизации и решительному нежеланию умирать.
     Мартин Силен стар,  это  яснее ясного -  пожалуй,  он  самый старый
человек в Галактике,  - но Наблюдателем он быть не может, это тоже ясно.
Автор   "Песней"   чрезмерно  самоуверен,   чересчур  активен,   слишком
привлекает к  себе  внимание,  излишне  скабрезен и  вообще  не  в  меру
сварлив,  чтобы  быть  хладнокровным Наблюдателем,  представляющим столь
могущественные разумные расы,  которым ничего не  стоит в  мгновение ока
обратить нас во прах. Во всяком случае, хотелось надеяться.
     Но где-то -  где я,  может, и ни разу не бывал и даже вообразить не
могу где -  затаился Наблюдатель,  принявший человеческий облик.  Вполне
логично предположить,  что Энее пришлось -  и  из-за пророчества,  и  из
необходимости дать  толчок беспредельной эволюции человека,  которую она
сама же и проповедовала,  - телепортироваться на ту далекую планету, где
затаился Наблюдатель,  встретиться с ним,  зачать и родить ребенка.  Так
могло осуществиться примирение Центра, человечества и далеких Иных.
     Это  предположение казалось  обескураживающе тревожным,  но  я  был
по-настоящему взволнован - впервые со дня смерти любимой.
     Я  знал Энею.  Ее  ребенок не может не быть ребенком человеческим -
полным радости жизни,  энергии и любви ко всему, от природы до старинных
голографических мелодрам.  Я  никогда не понимал,  как Энея нашла в себе
силы покинуть ребенка,  но теперь знаю: у нее просто не было выхода. Она
видела,  какая ужасная участь ждет ее  в  подвалах замка Святого Ангела.
Она видела,  что погибнет в  огне среди врагов.  Знала,  еще до того как
родилась.
     И когда я это понял, меня охватил такой ужас, что ноги подкосились.
Как могла моя единственная смеяться,  с  радостью встречать каждый новый
день,  столь беспредельно радоваться жизни,  зная,  что каждый прошедший
день еще на шаг приближает ее к ужасной смерти? Поразительная сила духа.
У меня такой нет - это я точно знаю. А вот у Энеи была.
     Но,  зная свой ужасный конец,  она не могла взять ребенка с  собой.
Наверное, ребенка растит отец. Чужак в человеческом облике. Наблюдатель.
     Я  находил  это  даже  более  огорчительным,   чем  все  предыдущие
открытия.  Но в  то же время это укрепило мою уверенность:  Энея хотела,
чтобы  я  сыграл какую-то  роль  в  жизни  ее  ребенка.  Ее  собственные
заглядывания в  возможные будущие,  по-видимому,  заканчивались для  нее
смертью.  Может,  она не знала,  что меня не казнят сразу.  Но, с другой
стороны,  она  ведь  просила развеять ее  прах  на  Старой Земле...  что
предполагало то, что я выживу. Наверное, она считала, что просит слишком
многого...  Надо  найти ее  ребенка и  помочь ему  чем  смогу -  будь то
мальчик или  девочка,  -  когда  подрастет -  помочь и  защитить в  этом
неласковом мире.
     Тут я понял, что плачу... даже не плачу, а рыдаю навзрыд. Я впервые
так плакал после смерти Энеи,  и -  что довольно странно - не столько от
боли утраты,  сколько от горечи,  что мне отказано во втором шансе взять
за руку ребенка,  как некогда двенадцатилетнюю Энею,  защищать дитя моей
любимой, как я пытался защитить мою любимую.
     И не сумел. Моя вина.
     Да,  я не сумел защитить Энею,  но она знала, что я не сумею, что в
попытке свергнуть Священную Империю ее ждет поражение. Она любила меня и
любила жизнь, хотя знала, что мы проиграем.
     И вовсе нет оснований полагать,  будто меня непременно ждет неудача
с  этим другим ребенком.  Быть может.  Наблюдатель с радостью примет мою
помощь,  мой  человеческий опыт  в  воспитании ребенка,  почти наверняка
обладающего  сверхчеловеческими способностями.  Я  вправе  сказать,  что
никто не знал Энею лучше меня. Это крайне важно для воспитания ребенка -
нового мессии.  Я  возьму с собой эту повесть,  сейчас без всякой пользы
записанную в скрайбере,  и мало-помалу открою ее мальчику (или девочке),
а в один прекрасный день вручу скрайбер ему.
     Подхватив скрайбер и стило, я заметался по Шредингеровой клетке без
углов.  Итак -  дело за  немногим -  как бытье моей неотвратимой казнью.
Никто не пришел спасти меня.  Вся беда по взрывоопасной скорлупе яйца, и
будь способ обойти эту проблему, кто-нибудь непременно был бы уже здесь.
Просто поразительно,  что я  жив до  сих пор вопреки всякой вероятности,
когда дерьмовый детектор каждые пару ч