орщин,  начинавшихся от переносицы; однако,
с кем бы мы ни заговаривали,  никто не сумел ответить,  сколько ему лет.
Впрочем,  в  Энее с  первого взгляда определили подростка и обращались с
ней  соответственно.  Как мы  заметили,  женщины чичатуков ни  в  чем не
уступали мужчинам -  как и те, охотились и охраняли лагерь. Так вот, нам
с А.Беттиком доверили почетную обязанность стоять на часах, а девочке не
стали  даже  предлагать.  Тем  не  менее  чичатукам нравилось общаться с
Энеей:  обе  стороны в  разговоре употребляли самые простые слова,  а  в
основном объяснялись жестами из разряда тех,  которые помогали людям еще
в эпоху палеолита.
     На  третий  день  Энея  добилась определенных успехов:  ей  удалось
объяснить чичатукам,  что  мы  хотим вернуться туда,  где оставили плот.
Поначалу они  никак  не  могли  понять,  однако жесты  девочки и  слова,
которым она успела научиться,  в  конце концов принесли результат.  Энея
изобразила  плывущий  по   реке   плот,   арку   нуль-портала  (чичатуки
возбужденно залопотали),  ледяную стену,  показала,  как мы забираемся в
трещину и встречаем своих новых друзей...
     Сообразив,  что от них требуется,  чичатуки быстро собрались,  и мы
тронулись в  пути.  Все шагали за мной,  а  я ориентировался по компасу,
который вел меня сквозь ледяной лабиринт,  то вверх, то вниз, то вправо,
то влево.
     Если бы не хронометры, мы бы наверняка потеряли счет времени. Этому
способствовала окружающая обстановка:  царящий в туннелях мрак,  который
едва рассеивают факелы,  мерцание ледяных стен,  дыхание стужи, короткие
периоды сна и бесконечный путь по переплетению туннелей -  и так изо дня
в день.  Согласно хронометрам,  мы вернулись к реке на третий день после
того, как покинули плот, уже ближе к вечеру.
     Плот представлял собой жалкое зрелище: весь покрытый льдом, от носа
до  верхушки  сломанной мачты,  с  каменным очагом  посредине.  Чичатуки
пришли в восторг, такими возбужденными мы их не видели со времени первой
встречи. По ремням, вырезанным, естественно, из шкуры призрака, Кучиат и
два  или  три  его  соплеменника спустились на  плот и  самым тщательным
образом  осмотрели  наше  суденышко,   начиная  с   очага  и  заканчивая
нейлоновым  шнуром  на  бревнах.  Я  вдруг  понял,  чем  объясняется  их
возбуждение:  для  людей,  которые изготавливали все предметы обихода из
костей  и  мышц  хищного  животного,  плот  представлял собой  настоящее
сокровище.
     Возможно,  другие на  их  месте  попытались бы  прикончить нас  или
бросить в лабиринте туннелей,  а потом вернуться за плотом.  Но чичатуки
были  благородными  людьми.  Они  считали  друзьями  всех,  кроме  своих
заклятых врагов - арктических призраков. Кстати сказать, в ту пору живых
призраков  мы  еще  не  видели,  представляли себе  животных  только  по
невероятно теплым шкурам и  не  догадывались,  что  вскоре нам предстоит
познакомиться с ними поближе.
     Энея  изобразила жестами,  как  мы  плывем по  течению,  указала на
ледяную стену, а затем дала понять, что нам нужно добраться до следующей
арки.
     Чичатуки загомонили,  перебивая друг друга,  словно стараясь что-то
нам  растолковать.  Слова  чужого  языка  лично  мне  буквально царапали
барабанные перепонки.  Убедившись,  что мы их не понимаем, они принялись
обсуждать  нечто  между  собой.  Наконец  Кучиат  сделал  шаг  вперед  и
произнес,  обращаясь к  нам троим,  короткую фразу.  Мы  разобрали слово
"главк",  которое  слышали  и  раньше  (оно  сразу  показалось  каким-то
неестественным  для  чичатуков),  а  затем  Кучиат  ткнул  рукой  вверх.
Очевидно, он звал нас на поверхность. Мы обрадованно закивали.
     Следом  за  чичатуками,  сгибаясь под  тяжестью мешков  и  бременем
гравитации,  поскальзываясь  на  льду,  мы,  сами  того  не  подозревая,
двинулись к погребенному во льдах городу, где жил священник.

        41

     Из-под  своего рода  домашнего ареста капитана де  Сойю  освободила
вовсе  не  священная канцелярия,  как  ожидал  отец  Федерико,  а  лично
монсеньор  Лукас   Одди,   помощник   премьер-министра   Ватикана,   его
преосвященства Симона Августино, кардинала Лурдзамийского.
     Прогулка  по  городу  и  Ватиканским  Садам  настолько  взволновала
капитана,  что он с трудом сдерживал слезы.  Бледно-голубое небо Пасема,
щебетание птиц, перезвон колоколов - все казалось невыразимо прекрасным.
Монсеньор Одди  пересказывал ватиканские сплетни  и  рассуждал о  всяких
пустяках;  к тому моменту,  когда они достигли той части садов,  где над
цветочными клумбами вились пчелы,  голова де  Сойи уже шла кругом,  а  в
ушах звенело.
     Де  Сойя  поглядел на  своего высокого спутника,  который продолжал
идти не сбавляя шага.  Чудилось, что Одди не идет, а скользит по земле -
столь  бесшумно он  передвигался.  В  уголках глаз  монсеньора виднелись
морщинки (должно быть,  Одди  часто смеялся),  нос  как  будто вынюхивал
свежие сплетни и шутки, слегка вытянутое лицо напоминало лисью морду. Де
Сойе   доводилось  слушать   остроты  по   поводу   Одди   и   кардинала
Лурдзамийского.  Один был высок и смешлив,  другой - толст и хитер; если
бы не власть,  которой они обладали,  то, стоя рядом, эти люди наверняка
производили бы комичное впечатление.
     К  удивлению капитана,  Одди провел его через сад и вошел в один из
лифтов,  которые  доставляли пассажиров на  Лоджии  дворца.  Швейцарские
гвардейцы,   облаченные  в  старинные  мундиры  в  красно-сине-оранжевую
полоску, встали по стойке "смирно".
     - Если вы помните. Его Святейшество после первого воскрешения занял
эти  покои потому,  что они когда-то  принадлежали Папе Юлию Второму,  -
проговорил монсеньор Одди, плавно поводя рукой.
     Де  Сойя  кивнул.   Папа  Юлий  Второй,  знаменитый  воин,  поручил
Микеланджело расписать потолок  Сикстинской капеллы.  Нынешний Папа,  во
всех своих воплощениях, с Юлия Четвертого до Юлия Четырнадцатого, правил
едва  ли   не  в   двадцать  семь  раз  дольше  своего  предшественника,
восседавшего на  Святом  Престоле  с  1503  по  1513  год  от  Рождества
Христова...  Сердце стучало все сильнее. Неужели ему предстоит встреча с
Папой?  Не может быть! Де Сойя внешне оставался спокойным, однако ладони
капитана взмокли от пота, а дыхание стало неровным.
     - Мы направляемся в секретариат,  -  с улыбкой заметил Одди,  - но,
если  хотите,   можем  заглянуть  в  папские  покои.   Его  Святейшество
председательствует на Галактическом Синоде во дворце Нервы.
     Де Сойя снова кивнул.  Его взгляд упал на картину Рафаэля,  которая
виднелась сквозь приоткрытую дверь.  Капитану вспомнилось, что Папа Юлий
Второй,  которому надоели фрески работы таких мастеров, как Пьетро делла
Франческа и Андреа дель Кастаньо, осенью 1508 года распорядился привезти
из Урбино двадцатишестилетнего гения Рафаэля Санти, более известного под
именем Рафаэль.  В одной из комнат,  мимо которых они проходили, де Сойя
заметил "Афинскую школу",  великолепную фреску,  которая символизировала
торжество  религиозной  истины  над   торжеством  истины  философской  и
научной.
     - О-о...  -  Монсеньор Одди остановился,  давая де Сойе возможность
насладиться зрелищем. - Нравится? Узнаете Платона?
     - Конечно, - ответил капитан.
     - А вам известно, с кого писал Рафаэль?
     - Нет, - признался де Сойя.
     - С Леонардо да Винчи.  -  На губах Одди промелькнула усмешка.  - А
вон Гераклит. Знаете, кто это на самом деле?
     Капитан покачал головой.  Ему  вдруг  вспомнилась родная  планета и
крохотная часовня,  в которой вечно гулял ветер, заметая песком подножие
простенькой статуи Богоматери.
     - Микеланджело.  А  Евклида -  видите?  Рафаэль писал  с  Браманте.
Давайте подойдем поближе. - Де Сойя осторожно ступил на роскошный ковер.
Фрески,  статуи,  золоченые рамы,  высокие окна внезапно поплыли у  него
перед глазами. - На воротнике Браманте кое-что написано. Вот, взгляните.
Можете прочесть?
     - R-U-S-M, - прочитал по буквам де Сойя.
     - То-то и оно.  - Одди хихикнул. - Raphael Urbinus Sua Manu. Ну-ка,
сын мой,  переведи,  порадуй старика.  Если не ошибаюсь,  у тебя на этой
неделе была возможность восстановить познания в латыни.
     - Рафаэль  из  Урбино,  -  пробормотал де  Сойя  себе  под  нос,  -
собственной рукой.
     - Правильно.  Что ж,  пора идти.  Пожалуй, воспользуемся лифтом Его
Святейшества. Негоже заставлять секретариат ждать.

        x x x

     Апартаменты Борджа занимали почти  весь  нижний этаж  здания.  Одди
провел  капитана через  маленькую капеллу  Николая  Пятого,  и  де  Сойе
подумалось,  что он  никогда в  жизни не видел ничего прекраснее.  Стены
часовни украшали фрески работы фра  Анджелико,  выполненные в  1447-1449
годах  от  Рождества  Христова  и   представлявшие  собой  квинтэссенцию
простодушия и невинности.
     Помещения за капеллой выглядели мрачными и зловещими,  что невольно
наводило на  мысли о  неблаговидных поступках пап из  рода Борджа.  Но в
Четвертом покое,  кабинете Папы  Александра,  отдававшего много  времени
науке и  мирским искусствам,  де Сойя не мог не восхититься многоцветьем
красок,  изысканными золотыми инкрустациями и пышной лепниной.  Фрески и
статуи Пятого покоя  изображали события из  жизни святых,  однако в  них
ощущалась  неестественность,   некая  стилизация,  напомнившая  де  Сойе
египетское искусство Старой Земли.  В Шестом покое,  который,  по словам
монсеньера Одди,  служил  трапезной,  фрески  были  настолько  яркими  и
жизненными, что у капитана перехватило дыхание.
     Одди остановился у фрески, изображавшей Воскресение, и указал двумя
пальцами на фигуру на заднем плане.  Несмотря на века,  прошедшие с  тех
пор,  как  была написана картина,  и  на  выцветшие краски,  эта  фигура
внушала благоговение.
     - Александр Шестой. Второй Папа из рода Борджа. - Пальцы монсеньора
скользнули к  двум  мужчинам,  которые  стояли  в  толпе,  но,  судя  по
выражению лиц и  падавшему на  них свету,  изображали святых.  -  Чезаре
Борджа,  незаконнорожденный сын Александра.  Рядом его брат, которого он
убил.  В  Пятом  покое имеется портрет Лукреции,  дочери Александра.  Ее
написали под видом святой девственницы Екатерины Александрийской.
     Де  Сойя  вскинул  голову  к  потолку,  который,  как  и  в  других
помещениях,  украшала эмблема рода  Борджа -  белый  бык  с  короной над
рогами.
     - Это работа безумца Пинтуриккьо. Его настоящее имя - Бернардино ди
Бетто.  Вполне возможно,  он служил силам тьмы. - Выйдя из комнаты, Одди
оглянулся.  -  Но в гениальности ему не откажешь.  Пойдем,  сын мой. Нас
ждут.

     Кардинал Лурдзамийский восседал за длинным столом в  Шестом покое -
Зала-дель-Понтифичи,  так называемой "Папской зале".  Он  и  не  подумал
встать, когда де Сойя вошел в комнату, лишь слегка изменил позу. Капитан
опустился на  колени  и  поцеловал кольцо  на  пальце  кардинала.  Симон
Августино погладил де  Сойю по  голове и  махнул рукой,  как бы  отметая
формальности.
     - Присаживайся,  сын  мой.  Уверяю тебя,  этот стул гораздо удобнее
кресла, которое подобрали мне мои помощники.
     Де Сойя почти забыл,  какой звучный у кардинала голос: казалось, он
исходил не столько из груди Августино,  сколько из самой земли. Кардинал
напоминал облаченную в  шелка  и  атлас  гору,  которую  венчала крупная
голова  с  тяжелым подбородком и  тонкими губами.  Из-под  алой  скуфьи,
прикрывавшей почти голый череп, пронзительно смотрели крошечные глазки.
     - Федерико,  -  продолжал кардинал,  -  я очень рад,  что ты выжил,
пройдя через столько смертей. Вид у тебя усталый, но и только.
     - Спасибо,  ваше  высокопреосвященство,  -  поблагодарил  де  Сойя.
Монсеньор Одди уселся слева от капитана,  чуть поодаль от кардинальского
стола.
     - Насколько  мне   известно,   вчера  тебя   допрашивала  священная
инквизиция? - Взгляд кардинала словно проникал в самое сердце.
     - Да, ваше высокопреосвященство.
     - Надеюсь,  до пыток не дошло?  Никаких тисков,  "железных дев" или
"испанских сапог"? На дыбу тебя не вздергивали? - Кардинал хмыкнул. Этот
звук отдался эхом у него в груди.
     - Нет, ваше высокопреосвященство. - Де Сойя выдавил улыбку.
     - Хорошо.  -  Кольцо на  пальце кардинала сверкнуло в  луче солнца.
Августино подался вперед.  -  Когда  Его  Святейшество вернул  священной
канцелярии прежнее  название,  -  он  усмехнулся,  -  некоторые  атеисты
решили, что возвращаются времена террора и страха. Но Церковь знала, что
делает.  Священная  канцелярия  может  только  советовать,  Федерико,  а
единственная кара, которую она вправе предложить - отлучение.
     - Это  ужасная кара,  ваше  высокопреосвященство,  -  проговорил де
Сойя, проведя языком по губам.
     - Верно,  -  согласился кардинал,  голос которого внезапно сделался
суровым.  -  Но тебе она не грозит. Дознание завершилось, твоя репутация
ничуть не пострадала. В протоколе, который священная канцелярия направит
Его Святейшеству,  с тебя снимут все обвинения -  за исключением, скажем
так, невнимательности к чувствам некоего епископа, имеющего покровителей
среди членов Курии.
     Де Сойя стиснул кулаки.
     - Ваше высокопреосвященство, епископ Меландриано - вор.
     Кардинал перевел взгляд на  монсеньора Одди,  затем  вновь устремил
его на капитана.
     - Знаю,  Федерико.  Нам  об  этом  известно  достаточно  давно.  Не
беспокойся,  доброму  епископу не  скрыться в  океане  от  справедливого
возмездия.   Могу  тебя  уверить,   что  к   нему  священная  канцелярия
снисходительной не будет. - Августино откинулся на спинку кресла. - Но к
делу, сын мой. Готов ли ты вернуться выполнить до конца свое задание?
     - Так  точно,  ваше высокопреосвященство.  -  Де  Сойя сам изумился
своим словам. Еще несколько секунд назад он радовался тому, что покончил
с проваленной миссией.
     Кардинал кивнул. Его взгляд сделался пронзительнее прежнего.
     - Замечательно. Насколько я понимаю, один из твоих солдат погиб?
     - Это был несчастный случай.
     - Ужасно, - кардинал покачал головой. - Просто ужасно.
     - Стрелок Реттиг,  -  прибавил де  Сойя,  которому почудилось,  что
следует упомянуть имя подчиненного. - Он был хорошим солдатом.
     Глаза кардинала блеснули, словно на них выступили слезы.
     - Мы позаботимся о его родителях и сестре.  Тебе известно, сын мой,
что брат стрелка, генерал Реттиг, командует гарнизоном на Брешии?
     - Нет, ваше высокопреосвященство.
     - Невосполнимая потеря. - Кардинал вздохнул. Пухлая рука опустилась
на столешницу.  Де Сойе внезапно показалось,  что рука существует как бы
сама по себе,  отдельно от тела.  Этакая бесхребетная морская тварь... -
Федерико,  у  нас есть достойная замена стрелку Реттигу.  Но  сначала мы
должны  кое-что  уточнить.  Ты  знаешь,  почему  тебе  поручили найти  и
задержать девочку?
     Де Сойя выпрямился.
     - Ваше высокопреосвященство объяснили,  что девочка - дочь кибрида.
Что она представляет собой угрозу Церкви.  Что ее, может быть, подослали
ИскИны Техно-Центра.
     - Верно,  Федерико.  Но  мы  не объяснили,  почему она представляет
угрозу.  Кстати, не только Ордену и Церкви, но и всему человечеству. Сын
мой,  если ты берешься довести свою миссию до конца, тебе необходимо это
знать.
     С  улицы донеслись два звука,  приглушенные расстоянием и  толстыми
стенами.  На Яникульском холме выстрелила пушка,  и одновременно часы на
базилике Святого Петра начали отбивать полдень.
     Кардинал вынул  из  складок сутаны  старинные часы,  удовлетворенно
кивнул и спрятал механизм обратно.
     Де Сойя молча ждал.

        42

     На то,  чтобы добраться до погребенного во льдах города, ушел почти
целый день.  Мы три раза устраивали привал.  В целом дорога наверняка не
отложилась бы  в  памяти (путь пролегал все по  тем же сумрачным ледяным
туннелям),  если бы  на  отряд не  напал арктический призрак,  утащивший
одного из чичатуков.
     Как всегда бывает,  все произошло буквально в одно мгновение.  Мы с
андроидом и Энеей замыкали цепочку людей,  бредущих по туннелю. Внезапно
раздался грохот,  в  разные стороны полетели осколки льда,  промелькнуло
нечто огромное -  и  фигура в  меховых одеждах за  два человека до  Энеи
исчезла без следа.
     Я замер как вкопанный,  сжимая в руках плазменную винтовку, которую
забыл  снять с  предохранителя.  Чичатуки завопили,  несколько охотников
ринулись в наклонный туннель, возникший в ледяной стене.
     Когда я  наконец опомнился и  подбежал к Энее,  девочка осматривала
при  свете фонаря туннель,  уводивший вниз  почти под  прямым углом.  По
туннелю спускались два чичатука,  отчаянно тормозивших ногами и  ножами,
которые они  пытались воткнуть в  стены колодца.  Я  хотел было прыгнуть
следом, но Кучиат схватил меня за плечо и крикнул:
     - Ктчей! Ку тчета чи!
     Я уже приобрел кое-какой словарный запас,  а потому понял, что меня
не  пускают.  Пришлось  подчиниться.  Метрах  в  двадцати внизу  колодец
заканчивался - вернее, становился горизонтальным. Сперва мне показалось,
что дело в  красном свете фонаря,  но присмотревшись,  я сообразил,  что
стены колодца все в крови.
     Чичатуки  продолжали вопить,  даже  когда  охотники,  бросившиеся в
погоню,  вернулись ни с  чем.  Призрака они не видели,  а  от пропавшего
соплеменника осталась только кровь на стенах колодца,  разодранная парка
да мизинец с правой руки. Кучту, которого мы считали знахарем, опустился
на  колени,  поцеловал палец и  провел костяным ножом по своей руке.  На
палец упало несколько капель крови.  Кучту осторожно, почти благоговейно
положил его в свой заплечный мешок. Вопли мгновенно прекратились. Чиаку,
охотник в  шкуре с  кровавым пятном (теперь крови на  ней  стало больше,
поскольку он был одним из тех,  кто прыгнул в колодец), повернулся к нам
и  произнес длинную фразу.  Остальные опустили копья,  закинули за плечи
мешки и двинулись дальше.
     Я  продолжал оглядываться до  тех  пор,  пока проделанное призраком
отверстие не скрылось в  крадущемся за нами по пятам непроглядном мраке.
Особого  беспокойства  не  было:   я  знал,   что  призраки  обитают  на
поверхности,  а под лед спускаются лишь для того,  чтобы поохотиться. Но
мне стало ясно, что толща льда под ногами не в состоянии защитить нас от
призраков.  Я  вдруг обнаружил,  что стараюсь идти на  цыпочках,  словно
рассчитывая  таким  образом  заблаговременно обнаружить  ловушку.  А  на
Седьмой Дракона, доложу я вам, идти на цыпочках не так-то просто.
     - Мадемуазель Энея,  -  произнес А.Беттик,  -  я  не понял,  о  чем
говорил месье Чиаку. Кажется, что-то насчет чисел?
     Лица  Энеи  под  зубами  призрака  было  не  разглядеть.   Нам  уже
рассказали,   что  все  шкуры,   из  которых  делают  одежду,   сняты  с
призраков-детенышей.  Мне  вспомнилась  промелькнувшая  в  туннеле  лапа
толщиной с  мое туловище и  черные когти длиной с  мою руку.  Насколько,
должно быть,  огромны взрослые особи!  Я снял винтовку с предохранителя,
продолжая,  по  мере возможности,  шагать на цыпочках.  Порой,  чтобы не
утратить мужества, лучше ничего не знать об опасности.
     - По-моему,  он  говорил,  что в  отряде не то количество людей,  -
ответила Энея.  -  До  того как все произошло,  нас было двадцать шесть.
Хорошее число,  все в  порядке...  А  теперь нужно что-то предпринять...
иначе нам несдобровать.

     Насколько я  понимаю,  все  решилось очень  просто -  Чиаку  то  ли
отправили  на  разведку,  то  ли  он  по  собственной воле  отделился от
основной группы. Своего рода компромисс: в отряде осталось двадцать пять
человек.  С  нечетным  числом  чичатуки  еще  могли  на  какое-то  время
примириться;  но  что они будут делать,  когда мы  расстанемся с  ними в
городе?  Двадцать пять минус три  равно двадцать два,  а  это опять-таки
число не хорошее...
     Впрочем,  когда мы  добрались до  города,  всякие мысли о  плохих и
хороших числах выле