ременем из  пола  возник прозрачный цилиндр лифта,  и  звезды
осветили пассажира. Исодзаки знал, что цилиндр прозрачен только снаружи.
Он набрал код, и дверца кабины отъехала в сторону.
     Из  лифта  вышла  Анна  Пелли  Коньяни.  По  команде Исодзаки ИскИн
бесшумно  закрыл  за  ней  дверь.  Даже  не  взглянув на  звездное небо,
ближайшая помощница и протеже главы Гильдии подошла к столу.
     - Добрый день, Кендзо-сан.
     - Добрый день,  Анна.  -  Он жестом указал на самое удобное кресло.
Коньяни покачала головой и  осталась стоять.  Она никогда не  садилась в
кабинете Исодзаки. Исодзаки никогда не забывал предложить ей сесть.
     - Месса Конклава скоро закончится, - сказала Коньяни.
     Исодзаки кивнул.  В то же мгновение ИскИн затемнил стены кабинета и
включил трансляцию с Пасема.
     Собор Святого Петра этим утром переливался алым, пурпурным, черным,
белым -  восемьдесят три кардинала,  прибывших на  Конклав,  подходили к
причастию,  возвращались на  свои  места,  преклоняли колени,  молились,
вставали,  пели.  А  позади толпы  кандидатов на  папский престол стояли
сотни  епископов  и   архиепископов,   дьяконов  и   сотрудников  курии,
военачальников и гражданских администраторов,  делегаты от доминиканцев,
иезуитов,   бенедиктинцев,   салезианцев  и  единственный  представитель
немногих оставшихся францисканцев.  И  наконец,  в  самых  дальних рядах
стояли почетные гости - делегаты от Гильдии торговцев, от "Опус Деи", от
Ватиканского банка и представители Понтификальной академии наук. Повсюду
виднелись пестрые  мундиры швейцарских гвардейцев и  палатинской стражи,
командир тайной  Дворянской гвардии  -  бледный  темноволосый мужчина  в
красном мундире - стоял поодаль.
     Исодзаки и  Коньяни молча наблюдали пышное зрелище.  Оба  они  были
приглашены на  мессу,  но за последние несколько столетий у  руководства
Гильдии   сложилась  традиция   почитать  крупные   церковные  церемонии
собственным  отсутствием,   посылая  на   них   лишь  своих  официальных
представителей.  Оба они смотрели, как кардинал Куэзноль служит мессу, и
оба видели в нем ту ничего не значащую марионетку, каковой он и являлся;
все   внимание  Исодзаки  и   Анны   Пелли   Коньяни  занимали  кардинал
Лурдзамийский,  кардинал Мустафа и  еще  полдюжины сильных мира  сего  в
первых рядах.
     Прозвучало  заключительное  благословение,   месса  закончилась,  и
кардиналы торжественной процессией направились в Сикстинскую капеллу.  В
присутствии капитана  швейцарских гвардейцев и  префекта  Ватикана двери
капеллы были заперты и опечатаны. На этом прямая трансляция завершилась.
Далее следовали комментарии и рассуждения на фоне закрытых дверей.
     - Достаточно,  -  бросил Исодзаки. Изображение исчезло, стены вновь
растворились,  и  солнечные лучи заполнили комнату,  повисшую над черной
бездной.
     Анна Пелли Коньяни едва заметно улыбнулась:
     - Голосование будет недолгим.
     Исодзаки вернулся к своему креслу.
     - Анна,  как по-вашему, мы - правление Гильдии торговцев - обладаем
реальной властью?
     На лице Коньяни отразилось недоумение.
     - Судя по моим дивидендам за последний финансовый год,  Кендзо-сан,
наша прибыль составила тридцать шесть миллиардов марок.
     Исодзаки сцепил пальцы в замок.
     - Мадам Коньяни,  -  сказал он, - не будете ли вы так любезны снять
пиджак и блузку?
     Его протеже даже не  моргнула.  За  все двадцать восемь стандартных
лет их совместной работы -  по сути,  работы начальника и подчиненного -
месье Исодзаки еще ни  разу не дал повода заподозрить его в  сексуальных
домогательствах.   Всего  мгновение  она   колебалась,   потом  спокойно
расстегнула пиджак,  повесила его  на  кресло (то самое,  в  которое она
никогда не  садилась) и,  стянув с  себя  блузку,  аккуратно положила ее
поверх пиджака.
     Исодзаки встал, обошел стол и остановился в шаге от нее.
     - У  вас  красивое белье.  -  Он  снял с  себя пиджак и  расстегнул
старомодную рубашку.
     Коньяни  стянула  комбинацию,  обнажив маленькую,  прекрасной формы
грудь с розовыми сосками.
     Кендзо Исодзаки поднял руку, словно собираясь коснуться ее груди, -
но не коснулся. Он приложил ладонь к собственному лиловому крестоформу.
     - Вот,  - проговорил он, - вот где власть. - Отвернувшись, он начал
одеваться. Коньяни, пожав плечами, последовала его примеру.
     Когда оба оделись,  Исодзаки сел за стол и  привычным жестом указал
на кресло. К его молчаливому удивлению мадам Анна Пелли Коньяни села.
     - Из ваших слов следует,  - начала Коньяни, - что успешность или же
безуспешность нашей попытки стать доверенными людьми нового Папы -  если
вообще когда-нибудь будет  новый  Папа  -  не  имеет  никакого значения.
Главный рычаг - воскрешение - все равно останется в руках Церкви.
     - Не совсем.  -  Исодзаки вновь сцепил пальцы.  - Я утверждаю лишь,
что тот, кто управляет крестоформом, управляет человеческой вселенной.
     - Церковь...  - Коньяни осеклась. - Ну конечно, крестоформ - только
составляющая  в   равновесии  сил.   Техно-Центр   открыл  Церкви  тайну
воскрешения. Они в союзе с Церковью уже двести восемьдесят лет...
     - У Техно-Центра свои цели,  -  тихо сказал Исодзаки. - Какие цели,
Анна?
     Кабинет  погрузился во  тьму.  За  стенами вновь  вспыхнули звезды.
Коньяни задумчиво смотрела на Млечный Путь.
     - Кто знает? - ответила она наконец. - Закон Ома.
     - Очень  хорошо,   -   улыбнулся  Исодзаки.   -   Путь  наименьшего
сопротивления может ведь привести нас не к Церкви, а к Техно-Центру?
     - Но  советник Альбедо  не  встречается ни  с  кем,  кроме  Папы  и
кардинала Лурдзамийского.
     - Или встречается, но мы этого не знаем, - поправил Исодзаки. - Так
или иначе, Техно-Центр вмешивается в дела человечества.
     Коньяни  кивнула.   Она  поняла  недосказанное:   сконструированные
специалистами  Гильдии   Иск-Ины   экстра-класса   способны  отыскать  в
инфосфере путь к  Техно-Центру.  Без  малого триста лет  главным девизом
Церкви  и  Священной Империи было:  "Не  должно строить мыслящие машины,
равные человеку или его превосходящие".  ИскИны, используемые в Империи,
были  не  "искусственными интеллектами",  а  "искусными  инструментами",
вроде тех, с которых все и началось почти тысячу лет назад: именно такой
дебильный   автомат   стоял   в   кабинете   Исодзаки,   таким   был   и
жизнерадостно-тупой компьютер на  старом "Рафаиле" капитана де Сойи.  Но
последние  десять  лет   в   секретных  лабораториях  Гильдии  торговцев
проводились различные исследования,  и  результатом их стало воссоздание
автономных ИскИнов,  таких же,  если  не  лучше тех,  что  были в  эпоху
Гегемонии.  На  карту  было  поставлено очень  и  очень многое,  выигрыш
означал  абсолютную монополию во  всех  торговых  операциях и  нарушение
издавна  сложившегося равновесия между  Флотом  и  Гильдией;  проигрыш -
отлучение, пытки в подвалах Инквизиции и неминуемую казнь.
     Анна Пелли Коньяни встала.
     - Боже мой, - проговорила она, - это явно будет последняя пробежка.
     Исодзаки кивнул и снова улыбнулся.
     - Анна, вам известно, откуда произошло это выражение?
     - "Пробежка"? Нет... кажется, из спорта?
     - Из древней агрессивной игры под названием "футбол".
     Коньяни знала:  все,  что говорит шеф, имеет отношение к делу. Рано
или поздно он сам объяснит, чем важна эта информация. Она молча ждала.
     - У Церкви есть нечто,  что хочет... в чем нуждается Техно-Центр, -
сказал Исодзаки.  -  Укрощение крестоформа -  их  часть сделки.  Церковь
вынуждена отдать взамен нечто равноценное.
     "Равноценное  бессмертию   миллиардов   человеческих  существ?"   -
подумала Коньяни.
     - Я всегда полагала,  -  сказала она,  - что, когда двести с лишним
лет  назад  Ленар  Хойт  и  кардинал  Лурдзамийский вступили в  контакте
выжившими элементами Техно-Центра,  Церковь предложила со  своей стороны
тайно восстановить статус Техно-Центра в человеческой вселенной.
     Исодзаки развел руками:
     - Зачем, Анна? Где выгода Центра?
     - Когда Центр был составной частью Гегемонии,  он  управлял Великой
Сетью  и  мультилиниями и  использовал нейроны  человеческого мозга  для
создания Высшего Разума.
     - Ах да,  - проговорил учитель. - Но нуль-порталов больше нет. Если
они используют людей... как? И где?
     Анна Пелли Коньяни невольно приложила руку к груди.
     Исодзаки усмехнулся:
     - Раздражает,  да? Как слово, которое вертится на кончике языка, но
которое никак не вспомнить. Головоломка с утраченным фрагментом. Но этот
утраченный фрагмент только что нашелся.
     Коньяни подняла бровь:
     - Девочка?
     - Вернулась в Священную Империю,  - сказал глава Гильдии торговцев.
- Наши агенты, приближенные к кардиналу Лурдзамийскому, подтвердили, что
Центру это  известно.  Она  вернулась после  смерти Его  Святейшества...
Знают только госсекретарь. Великий Инквизитор и командование Флота.
     - Где она?
     Исодзаки покачал головой:
     - Если Техно-Центр это и знает,  то не потрудился сообщить.  Однако
командование Флота вызвало того капитана - де Сойю...
     - Центр предсказал,  что он должен участвовать в поимке девочки,  -
едва заметно улыбнулась Коньяни.
     - Ну и? - Исодзаки явно гордился своей ученицей.
     - Закон Ома.
     - Именно.
     Женщина снова невольно прикоснулась к груди.
     - Если  мы  первыми  найдем  девочку,  мы  получим рычаг...  сможем
вступить  в  переговоры  с  Центром.  И  еще  [средства]  -  наши  новые
возможности...  -  Никто из руководства Гильдии не упоминал о  секретном
проекте вслух,  даже в защищенных от прослушивания кабинетах.  -  Если у
нас будет девочка и [средство],  -  продолжила Коньяни, - у нас появится
рычаг, чтобы потеснить Церковь в сделке Техно-Центра с человечеством.
     - Если только мы  выясним,  что же  дает Центру Церковь за контроль
над крестоформами,  - пробормотал Исодзаки. - И предложим то же самое...
или нечто лучшее.
     Коньяни рассеянно кивнула.  Она  видела,  как все это связано с  ее
деятельностью координатора "Опус Деи".
     "Любым путем", - внезапно поняла она.
     - Тем временем мы  должны первыми найти девочку...  Флот,  конечно,
задействует свои средства, о которых никогда не узнают в Ватикане.
     - Верно и обратное. - Исодзаки очень любил интеллектуальные игры.
     - И  мы  тоже  должны последовать их  примеру,  -  сказала Коньяни,
направляясь к  лифту.  -  Все средства...  -  Она улыбнулась учителю.  -
Решающая игра на троих с нулевой суммой, так, Кендзо-сан?
     - Именно,  -  кивнул Исодзаки. - Победителю достается все - власть,
бессмертие,  богатство, превосходящее всякое воображение. Проигравшему -
полное разорение,  истинная смерть и вечное рабство всех потомков.  - Он
поднял указательный палец. - Но игра - не на троих, Анна. На шестерых.
     Коньяни остановилась у самого лифта.
     - Я  вижу только четверых...  У Техно-Центра -  свои причины первым
отыскать девочку. Но...
     - Мы  должны допустить,  что  ребенок преследует собственные цели в
этой игре, верно? И есть еще кто-то - или что-то, - кто ввел ее пешкой в
эту игру... итак, вот вам шестой игрок.
     - А  может,  это кто-то  из пяти?  -  Коньяни улыбнулась.  Она тоже
любила азартные игры с высокими ставками.
     Исодзаки кивнул и повернулся в кресле -  смотреть сквозь прозрачную
стену очередной восход.  Он не оглянулся,  когда закрылась дверь и  Анна
Пелли Коньяни уплыла в кабинке из его кабинета.

     Над алтарем Сикстинской капеллы Иисус Христос -  лик Его неумолим и
безжалостен -  делит людей на праведных и неправедных, на благословенных
и проклятых. Третьего не дано.
     Кардинал  Лурдзамийский,   сидя  в  своем  кресле  под  балдахином,
разглядывал "Страшный Суд" Микеланджело.  Христос на  этой фреске всегда
казался  кардиналу  устрашающим,   властным  и  беспощадным  -   словом,
идеальный наблюдатель за выборами первосвященника.
     В   маленькой  часовне  едва  уместились  восемьдесят  три  высоких
деревянных кресла под  балдахинами с  восьмьюдесятью тремя  кардиналами.
Оставшегося места как  раз хватило для голограммы отсутствующих тридцати
семи - если проецировать их по очереди.
     Это  было  первое утро  "сидения" кардиналов в  Ватиканском дворце.
Кардинал Лурдзамийский чувствовал себя свежим и  бодрым -  этой ночью он
спал  на  жесткой  кровати  в  своем  Ватиканском кабинете,  на  завтрак
монахини принесли ему в  покои Борджа простую еду и  дешевое белое вино.
После трапезы все кардиналы собрались в  Сикстинской капелле -  каждый в
своем кресле, занавески раздвинуты.
     И вот час настал.  Все кардиналы поднялись со своих мест.  Рядом со
столом  декана  коллегии  кардиналов  замерли  голограммы тридцати  семи
отсутствующих.  Из-за  тесноты  изображения  были  совсем  маленькими  -
крохотные фигурки в  кукольных домиках,  парящие над полом,  словно тени
прошлого. Кардинал Лурдзамийский привычно улыбнулся: размеры изображений
строго соответствовали рангу отсутствующих.
     Папу  Юлия  всегда  переизбирали единогласно.  Один  из  помощников
декана поднял руку:  возможно,  Дух Святой и направляет собравшихся,  но
без  координации  не  обойтись.   Рука  опустилась,  и  восемьдесят  три
присутствующих кардинала и тридцать семь голограмм разом заговорили.
     - Eligo!  Отец  Ленар  Хойт!  -  закричал  кардинал Лурдзамийский и
оглянулся на  кардинала Мустафу,  выкрикивавшего те  же  слова из  своей
кабинки.
     Декан  коллегии  кардиналов и  его  помощники замерли  в  ожидании.
Выкрики были громкими и  отчетливыми,  но -  и это совершенно очевидно -
единодушия не наблюдалось. Впервые за двести семьдесят лет.
     Кардинал Лурдзамийский не улыбался и не оглядывался по сторонам. Он
и так знал,  кто именно не стал выкрикивать имя Папы Юлия.  Он знал, чем
удалось подкупить этих мужчин и  женщин.  Он  знал,  чем они рискуют,  и
знал,   что  им   почти  наверняка  придется  расплачиваться.   Кардинал
Лурдзамийский знал  все  это  потому,  что  именно он  тайно дирижировал
происходящим.
     После  недолгого  совещания  тот  кардинал,   по  сигналу  которого
началось голосование, произнес:
     - Будем считать голоса.
     Пока   готовили  и   раздавали  бюллетени,   кардиналы  возбужденно
переговаривались между собой.  На  памяти большинства из них еще ни разу
не  случалось ничего подобного.  Тем  временем почти все голографические
изображения разом  исчезли.  Остались  лишь  те,  кто  догадался заранее
подготовить для выборов интерактивные чипы.
     Церемониймейстеры прошли вдоль старинных кресел, раздавая карточки.
Помощники декана заглянули к каждому -  убедиться, что у всех есть перо.
Когда все было готово, декан снова поднял руку, открывая голосование.
     Кардинал Лурдзамийский взглянул на карточку.  В  левом верхнем углу
были напечатаны слова:  "Eligo in  Summum Pontificem" [Избираю Верховным
Понтификом (лат.).].  Чуть ниже оставалось место для одного имени. Симон
Августино кардинал Лурдзамийский вписал: "Ленара Хойта", сложил карточку
и  демонстративно  поднял  руку.   Вслед  за  ним  все  восемьдесят  два
кардинала, присутствовавших лично, и с полдюжины интерактивных голограмм
проделали то же самое.
     Декан  коллегии  начал  вызывать  кардиналов  по  рангу.   Кардинал
Лурдзамийский  первым  встал  с  кресла  и,   преследуемый  неотступным,
пугающим взглядом Христа, направился к алтарю. У самого алтаря он осенил
себя  крестным  знамением,  опустился  на  колени  и  склонил  голову  в
безмолвной молитве. Затем поднялся и громко произнес:
     - Призываю в свидетели Господа нашего, Иисуса Христа, который судит
все мои помыслы,  намерения и действия, в том, что я отдаю свой голос за
человека, достойного быть Его наместником.
     Кардинал   торжественно  положил   сложенную  вдвое   карточку   на
серебряное блюдо и, выждав несколько мгновений, опустил ее в ящик. Декан
коллегии  кивнул;  кардинал Лурдзамийский снова  преклонил колени  перед
алтарем и вернулся на место.
     Кардинал Мустафа,  Великий Инквизитор, тоже прошествовал к алтарю -
отдать свой голос...
     Голосование длилось  больше  часа.  Один  помощник  декана  высыпал
карточки на стол.  Второй пересчитал - восемьдесят девять, включая шесть
интерактивных,  -  и аккуратно переложил в другой ящик.  Начался подсчет
голосов.
     Первый кардинал развернул карточку,  переписал с  нее имя и передал
второму,  тот,  отметив карточку,  протянул ее  третьему и  последнему -
Куэзнолю.  Куэзноль громко и  отчетливо объявил имя  и  лишь  затем  сам
расписался на бюллетене.
     Кардиналы  тотчас  записали  имя  на   скрайберы.   После  Конклава
скрайберы соберут и файлы уничтожат, чтобы не осталось никаких записей о
ходе выборов.
     Итак, подсчет голосов продолжался. Кардинала Лурдзамийского - как и
остальных   присутствовавших   -    интересовало   одно:    смогут    ли
кардиналы-отступники реально ввести в игру новую фигуру.
     Огласив очередное имя,  Куэзноль одну за  другой нанизывал карточки
на  нить,  протыкая  иголкой  слово  "eligo".  Когда  были  зачитаны все
бюллетени, на обоих концах нити завязали узлы.
     Избранника пригласили в  капеллу.  Стоя у  алтаря в  простой черной
сутане, он казался смиренным и несколько ошеломленным.
     Встав, декан коллегии кардиналов спросил:
     - Принимаешь ли ты свое каноническое избрание на Святой Престол?
     - Да, принимаю, - ответил священник.
     При  этих  словах перед ним  поставили кресло с  балдахином.  Декан
простер руки и возгласил:
     - Принимая  твое  каноническое избрание,  все  собравшиеся -  перед
лицом Бога Всемогущего - признают тебя епископом римской Церкви, Папой и
главой коллегии епископов. И да поможет тебе Господь.
     - Аминь.  -  Кардинал  Лурдзамийский  потянул  за  шнур  и  опустил
балдахин.
     Балдахины опустили все восемьдесят три присутствовавших и  тридцать
семь  голографических образов.  Лишь  новый Папа  не  опустил балдахина.
Священник  -   теперь  Верховный  Понтифик  -   сидел  в  своем  кресле,
откинувшись на подушки.
     - Какое имя ты избираешь для своего понтификата? - спросил декан.
     - Я избираю имя Урбан Шестнадцатый, - ответил священник.
     По  капелле  пронесся  шепоток.  Декан  протянул руку,  помог  Папе
подняться и вместе с помощниками вывел его из капеллы.
     Кардинал Мустафа сказал, повернувшись к кардиналу Лурдзамийскому:
     - Он,  должно быть,  имел в виду Урбана Второго.  Урбан Пятнадцатый
жил в  двадцать седьмом веке -  жалкий трус,  способный только детективы
читать да писать трогательные послания бывшей возлюбленной.
     - Урбан Второй,  - задумчиво протянул кардинал Лурдзамийский. - Да,
конечно.
     Через  несколько минут  декан и  его  помощники вернулись вместе со
священником -  теперь уже Папой, облаченным во все белое - белая сутана,
белая шапочка,  широкий белый пояс.  Кардинал Лурдзамийский -  как и все
остальные -  опустился на колени прямо на каменный пол, и новый понтифик
дал свое первое благословение.
     Карточки сожгли,  предварительно плеснув в огонь bianco,  чтобы дым
был по-настоящему белым.
     Кардиналы  вышли  из  Сикстинской  капеллы  и  направились древними
коридорами в собор Святого Петра. Декан кардинальской коллегии объявил с
балкона многотысячной толпе имя нового Папы.

        x x x

     Среди пятисот тысяч людей, собравшихся в то утро на площади Святого
Петра,  был  отец капитан Федерико де  Сойя.  Его выпустили из  ректория
Легионеров Христа  лишь  несколько часов  назад.  Чуть  ;  позже,  после
полудня, ему надлежало явиться в космопорт Имперского Флота для отправки
на корабль.  Прогуливаясь по Ватикану, де Сойя внезапно оказался в толпе
среди тысяч мужчин,  женщин и детей,  и толпа, как могучая река, вынесла
его на площадь.
     Когда  показались первые  клубы  белого дыма,  собравшихся охватило
ликование.  И  без того немыслимое ск