Неколебимого" больше нет. Лучший из  кораблей класса
"Е". Корабль, который должен был быть непобедимым.
     - Честно говоря, вряд ли конструкторы, называя его непобедимым, имели в
виду  корабли  хэйденов,  - сказал  Разор,  которого это  зрелище не слишком
тронуло.  - Кстати, чтобы уничтожить один крейсер  класса "Е", потребовалось
три легендарных золотистых корабля.
     - Не корабль  меня подвел! - крикнула Лайонстон, снова впадая в ярость.
- Это его команда. Трусы, предатели и неумехи! Ни на кого нельзя положиться,
ни на кого!
     Разор и Малютка Смерть переглянулись, но ничего не сказали.

     На  поверхности  Голгофы  бой  в  забитых  улицах  Бесконечного  Парада
становился грязным. Имперские силы  отступали под напором  со всех  фронтов.
Они стреляли во всех,  кто не  был одет  в мундир, и взрывали за собой дома,
прикрывая  свое отступление.  Они  пытались  использовать женщин и  детей  в
качестве живого щита  и сами их убивали, если они не  справлялись. Почти все
жители,  не  участвующие в бою,  покинули город. Дым от бесчисленных горящих
домов  погрузил город в сумерки.  При разбитых уличных фонарях  единственным
освещением было мигающее багровое пламя пожаров. И темные фигуры двигались в
кровавом свете, и на уме у них была кровь.
     Но Имперские Силы  еще не сдавались.  Пусть перебиты все Гренделианские
Стражи, но было еще  и  другое, секретное страшное  оружие,  до  сих  пор не
пущенное в ход. В передние ряды вытащили эсп-глушители, чтобы сдержать атаки
эльфов, но мозгов эсперов  в стеклянных клетках было мало, и радиус действия
у  них  был  ограничен.  И  поэтому  вытащили  экспериментальные живые  эсп-
глушители  -   пойманных  эсперов  с   промытыми  мозгами,   принужденных  к
повиновению. Они слабо соображали, и повсюду их приходилось  водить в цепях,
но  они были эффективны, а радиус действия у них был  ошеломляющий. Эсперам-
повстанцам  пришлось отступить назад и  дать место обычным  бойцам. Там, где
работали  живые  глушители,  наступление  повстанцев  почти  остановилось, и
Имперские Силы получили возможность перегруппировки.
     И потому на бой вышли клоны, толпы людей с одинаковыми лицами и девизом
"Рожденные  гореть"  на   груди  в  память  о  погибших   Стиви  Блю.  Огонь
дезинтеграторных пушек прокладывал в их рядах  просеки, но их были тысячи, и
остановить их было невозможно. Они просто бежали в огонь, перепрыгивая через
павших, и уцелевшие  обрушивал на засевших за баррикадами  солдат. Всюду они
прежде всего набрасывались на эсп-глушители, даруя им  милосердную смерть, и
за ними шла  орда эльфов. Через несколько часов пришло сообщение, что  живых
эсп-глушителей в городе больше нет.
     И тогда Подполье  вывело  на  бой свое  ужасное  оружие. Полтергейстеры
пускали  по улицам  сокрушающие пси-бури, разрывающие на  части все,  к чему
прикасались. Солдаты  вдруг взрывались, загораясь огнем,  который  не  могла
потушить вода - это вступили в дело  пирокинетики. И пошли в ход эсп-бомбы -
простые устройства,  созданные на основе  мозговых  тканей эсперов. Там, где
они  взрывались, безумие  и ужас охватывали всех  не эсперов вокруг. Солдаты
вырывали  себе  глаза  или  набрасывались  друг  на  друга,  разрывая  своих
товарищей  на части. Повстанцы наступали, отбивая у Имперских Войск  позицию
за позицией, и тогда на  сцену  вышли  боевые машины Валентина,  и снова все
изменилось.
     Огромные  конструкции катились и  топали по улицам  пошире,  встроенные
дезинтеграторы косили ряды повстанцев. В первые  секунды погибли сотни. Люди
бросались в укрытие, но не было такого места, где не могли бы достать боевые
машины.   Они  разбивали  стены  и  дома,  добираясь  до   своей  добычи,  а
огнестрельное  оружие  было против них бессильно. Ручные дезинтеграторы были
слишком слабы, чтобы их остановить. Полтергейстеры забрасывали их  огромными
обломками разбитых домов  и лишь оставляли царапины  на металлических боках.
Пирокинетики заливали  их пламенем, но так же неумолимо шли  вперед  машины,
улица за улицей,  квартал за кварталом, отбирая всю территорию,  уступленную
Имперскими Войсками.  Сами  войска  шли за  машинами, но  никак  не забегали
вперед:  боевые  машины  стреляли  по  всему,  что  движется.  Валентин  мог
различить две стороны в битве, но не давал себе труда это делать. Слишком уж
это  было забавно.  Разум  его носился  над всем  городом,  несомый  боевыми
машинами,  а  тело находилось  в безопасности в Башне Вольфов. Через  тысячи
сенсоров он смотрел на  творимое им разрушение и смерть,  и  думал Валентин,
что это хорошо.
     Эсперы сосредоточились перед наступающими машинами и молили о чуде. Они
его получили. Матер Мунди, Мать Всего Сущего, вновь  явила себя  посредством
всех эсперов, ярко озарив каждого из собравшихся. Одно  мгновение они сияли,
как  живые боги, озаряя  окрестные  улицы, и  разумы  их слились  воедино, и
неостановимая  пси-буря прокатилась  по улицам,  разрывая  на  части  боевые
машины  и разбрасывая  осколки.  На  отступающие  Имперские силы  обрушилась
стальная  шрапнель,  а потом  они  были  сметены наступающей  пси-бурей. Все
эсперы города взревели  от  ликования,  и  звук  триумфа  потряс Бесконечный
Парад.
     В своем  укрепленном укрытии в Башне Вольфов Валентина грубо вышвырнуло
из  боевых  машин,  и он  сидел,  тяжело дыша и дрожа  всем  телом, в  своем
контрольном  центре.  Одна   за  другой  выключались  вокруг  него  системы,
невосстановимо разрушенные. Сам  Валентин  был оглушен и дезориентирован, но
ему повезло - он остался жив. Атака эсперов настигла его в собственном доме,
и любой разум был бы ею уничтожен, кроме химически измененного и усиленного.
Он еще ощущал ищущие его края сознания  всех эсперов, не способного  уловить
его скользкий и верткий разум. Придется оставить Башню Вольфов и  найти себе
святилище  в другом месте.  Но,  думая об  этом  изо  всех  сил,  он  не мог
придумать такого  места, где бы  его приняли. Даже  Лайонстон  не примет его
после того, как он не смог своими боевыми машинами принести ей победу.
     В сердце Башни своей Семьи Валентин Вольф лихорадочно думал, что же ему
теперь делать.

     Технические  туннели  железнодорожной системы  подземелий  Дворца  были
запечатаны и  заброшены уже  столетия, и от ожидания  не  стали лучше. В них
была та  тьма, которая свойственна только глубоким  подземельям,  абсолютная
чернота,  непроницаемая  ни  для  какого  света  с  поверхности.  Здесь было
холодно,  как в Арктике, а  воздух был  спертый и затхлый. Эхо  от малейшего
шума длилось, казалось,  вечно, будто  туннели были благодарны за любой звук
после  столетий  безмолвия. И сквозь эти темные клаустрофобные  туннели  шли
Оуэн, Хэйзел и Джиль, спотыкаясь на неровном полу и пригнув головы, чтобы не
стукаться о  низкий свод. Спасибо  Лабиринту,  холод их почти не трогал,  но
даже их неимоверное  зрение было бесполезно в такой  полной тьме. У  Джиля и
Оуэна  были лампы, и тусклый свет бросал неприятные блики на изогнутые стены
туннеля. У Хэйзел была  карта, которую  Оуэн вытащил  из компьютера, - почти
такая же  старая,  как  сами  туннели. Проходы сплетались друг  с  другом  в
бесконечный  лабиринт,  и  только один тщательно  прорисованный  маршрут мог
привести повстанцев туда, куда они хотели, вовремя  - то есть чтобы от этого
еще могла быть хоть какая-то польза.
     Бледный свет на изрытых стенах с плетями кабелей выглядел  беспокойным,
почти живым.  Хэйзел что-то буркнула  насчет  движения  по кишкам  земли, но
никто  не засмеялся. Никого  не  тянуло  на  разговор,  каждый  углубился  в
собственные мысли. После всех отданных борьбе  времени и крови они двигались
наконец  к  схватке,  которая  может  означать конец  правления Лайонстон  и
существующего  порядка вещей. Оуэн пытался представить себе ту  Империю,  за
создание  которой он окажется ответственным, и не очень удивился, когда  это
не  вышло.  Как историк, он  изучал  множество  различных  древних  обществ,
включая  и те,  которые были официально исключены  из всех записей, с самыми
различными политическими  устройствами  и  верованиями, но  личный опыт  его
ограничивался Империей Семей и Железным Престолом. Рэндом  и Хэйзел пытались
по очереди объяснить  ему смысл  Империи, основанной  на демократии, но  при
всем его желании им  верить он в этом не видел ничего, кроме хаоса.  И пусть
его черти возьмут, если он хоть в каком-то из этих вариантов будущего мог бы
найти свое место. Но ведь и в Империи Лайонстон ему тоже места не было. Оуэн
коротко улыбнулся, вспомнив, как невелики его шансы увидеть столь отдаленное
будущее, каково  бы  оно  ни было, а значит,  беспокоиться пока  не  о  чем.
Сначала надо пережить это задание, а потом волноваться обо всем прочем.
     Ему все еще не было ясно, что он будет делать, когда проложит себе путь
в тронный зал и сойдется лицом к лицу с императрицей на Железном Престоле. С
самого детства его учили уважать  и почитать Престол, кто бы его ни занимал;
он клялся  служить ему своей  жизнью,  а  если понадобится  -  то и смертью.
Железный  Престол был источником чести и долга и многого другого, что трудно
было вложить в слова.  Свергнуть  Престол -  это  как свергнуть  Бога.  Оуэн
Дезсталкер был аристократом,  пусть  даже он  был  объявлен вне закона, и он
считал, что в чем-то навсегда им останется. Но он видел слишком много темных
сторон Империи, видел страдания и ужасы, на которых стояло общество  богатых
и привилегированных, и теперь не мог просто отвернуться и притвориться,  что
не  видел  ничего. Долг,  честь и  простая человечность  требовали  от  него
положить этому конец.
     И он стал вождем Восстания, героем и вдохновителем других, и  жизнь его
была отдана  отмщению за тех, чьи жизни были сломаны и растоптаны по капризу
императрицы.  Он  теперь сражался  за униженных  и  угнетенных, за  эсперов,
клонов и других нечеловеков, за тех, чья жизнь была разрушена  императрицей,
чье  назначение  было   их  защищать.  И  если  иногда  он  чувствовал  себя
самозванцем или человеком, недостойным быть  вождем борьбы,  то утешал  себя
тем,  что  никто другой  не  может  сделать  того,  что делает он.  Безумный
Лабиринт  сделал  его  больше чем  человеком, и  потому  он сохранял в  себе
человека, направляя свои силы на служение Человечеству.
     И все потому, что  Лайонстон поставила его вне закона и отобрала уютную
жизнь и все, чем он дорожил.  Он пытался объяснить себе,  что это не  просто
месть,  что  это  судьба  дала  ему  понять, что  чувствовали другие,  когда
императрица разрушала их жизнь, но слишком он был честен, чтобы хорошо лгать
даже  самому  себе. Он хотел заставить ее страдать, как страдал сам, отобрав
то, что она более всего ценила.
     Но  в конце  концов  ничего из этого  не имело  значения.  Сюда, в этот
туннель, где он, спотыкаясь,  шел опрокидывать  Империю, его  не  привела ни
одна из этих причин. Он  сражался за девчонку, которая беспомощно плакала на
окровавленном снегу  глухого переулка в Мистпорте, когда он срезал ее мечом,
не думая  ни  секунды. Она была  наркоманкой, глотательницей Крови и уличной
бандиткой, и у него не было другого выхода, как ее изувечить и потом добить,
но и это тоже не имело значения.  А имело  значение то, что никто не  должен
быть поставлен в необходимость жить, как она, или умирать, как она. Еще одна
погибшая душа в Аду, созданном Лайонстон. Ее плач  преследовал его во сне, и
кровь ее  вечно будет на его руках. Ради нее он  опрокинет Империю,  оставит
весь образ жизни и все, во что когда-либо верил, и все равно знал, что этого
мало будет во искупление его вины.
     Туннель, по которому они  шли, уперся в запечатанный люк. Оуэн и  Джиль
приложили к нему плечи  и данную Лабиринтом силу,  и толстая стальная  плита
повернулась на взвизгнувших петлях. В  туннель брызнул свет такой яркий, что
им  пришлось  отвернуться,  пока  не  привыкли  глаза. Оуэн  выключил лампу,
выглянул в люк, осторожно огляделся и дал знак остальным - все чисто. Они по
очереди спрыгнули из люка на расположенную внизу платформу станции.
     Станция была  большой и широкой пещерой  -  блестящий  кафель и верхний
свет,  а у безупречно чистой платформы стоял  поезд. Длинная машина казалась
такой большой, что они почти чувствовали  себя детьми рядом с этой блестящей
полированной сталью.  Окон  не  было,  но  стальная  дверь была  приглашающе
сдвинута в сторону.  Платформа  была  пуста,  и  ни  одного  охранника, хотя
телекамеры  системы  безопасности  смотрели  сверху,  не  скрываясь.  Хэйзел
подняла  глаза  к высокому  сводчатому  потолку, перевела  взгляд на  богато
украшенные  стены, наконец,  на роскошный  интерьер поезда  и  изо всех  сил
постаралась скрыть, какое сильное впечатление это на нее произвело.
     - Красиво, - сказала она, - но явно с излишествами.
     - В  этом вся аристократия, - пояснил ей  Оуэн. - Они даже в мелочах не
согласны  ни на  что,  кроме полного  совершенства.  Даже  если  эти  мелочи
совершенно не занимают места в мыслях. Обычно человек на этом поезде слишком
волнуется  о  тех мерзких  сюрпризах,  которые собирается  обрушить  на него
Лайонстон, раз уж она позвала его  ко двору. Иногда двор бывает опаснее, чем
даже Лайонстон, что тоже требует некоторых действий. Бог один  знает, на что
двор похож  сейчас при ее теперешнем настроении. Ладно, нет смысла зря здесь
болтаться. Пойдемте, миледи Хэйзел, ваша карета ждет.
     - Я тебе не леди! - отрезала Хэйзел, входя в вагон.
     - В этом я не  сомневаюсь, - галантно ответил Оуэн. Войдя, Джиль сел на
ближайшее  сиденье  и  вытянул ноги. Хэйзел  направилась прямо к встроенному
бару.  Оуэн  же стал  внимательно  изучать  панель  кодов  рядом  с  дверью.
Правильный код сообщал,  кто вы такие, сколько  вас  в группе и каково  ваше
общественное положение.  Без  кода поезд  никуда не двинется. А неверный код
активизировал системы безопасности и заполнял  вагон  газом,  после чего  вы
могли  отправиться только в морг. Оз утверждал, что  знает коды,  которые не
только безопасно  доставят  вас  к  следующей  станции, но  также  блокируют
действия системы безопасности, так что снаружи нельзя будет  включить подачу
газа. Сейчас Оуэн был в этом уверен еще меньше, чем раньше.
     - Да верь ты мне, - сказал Оз в ухе у Оуэна. - Исследование твоего отца
было проведено очень тщательно. Коды верные. Просто введи  числа, которые  я
тебе назову.
     Оуэн проворчал что-то неразборчивое и  сделал, как  ему  было  сказано.
Введя  последний  номер,   он  обхватил  себя  руками,  готовый   к  шипению
смертоносного  газа. Про  себя  он  решил, что при первом же намеке на такой
звук он хватает Хэйзел и  покидает вагон, пусть даже придется пробить дыру в
его  стальной стене.  Но  ничего  не  случилось  -  по  крайней мере  ничего
неприятного.  Дверь  скользнула  на  место, в  заклепанном отсеке  заработал
двигатель,  и поезд  плавно тронулся. Оуэн огляделся, чувствуя,  что  должен
сделать что-то еще, потом пожал плечами и сел  рядом с Джилем, который сидел
в  своем  роскошном  кресле,  закрыв  глаза  и   небрежно  скрестив  ноги  -
олицетворение  безмятежного отдыха.  Оуэн сел  на  краешек кресла и прикусил
губу. В поездах у него бывала морская болезнь.
     Хэйзел открыла бар и прокладывала себе путь  среди графинов.  Отхлебнув
из каждого приличный глоток,  она нашла такой,  который ей  и  в  самом деле
понравился, и тогда  отошла и села  напротив Оуэна и Джиля,  прижимая к себе
графин.
     Оуэн  уставился  на нее  тяжелым взглядом. Хэйзел ничуть не смутилась и
предложила ему  хлебнуть.  Оуэн  вежливо отказался. Джиль  открыл один глаз,
посмотрел  на  Хэйзел  и  на  графин,  хмыкнул  и опять закрыл  глаз. Хэйзел
ответила  ему  таким жестом,  что Оуэн был рад, что  Джиль не видел. Он  сам
почувствовал, что краснеет.  Джиль неоднократно и недвусмысленно давал Оуэну
понять, что не одобряет Хэйзел. Крайне неподходящая партия для последнего из
Дезсталкеров. Однажды он  сказал это при ней,  и Оуэну стоило большого труда
не  дать  ей  отправить  своего  родоначальника в  нокаут. Джиль сразу  стал
невыносимо высокомерен  и  заявил, что ее поведение  только подтверждает его
точку  зрения.  Хэйзел  движением плеч стряхнула  Оуэна,  высказалась  очень
неодобрительно    об     аристократическом    вырождении     в    результате
близкородственных браков  и вышла  в сильнейшем раздражении. Оуэн разрывался
между  желаниями как  следует наорать на своего  предка и бежать успокаивать
Хэйзел, но в конце  концов решил,  что осторожность - лучшая часть отваги, и
оставил в покое их обоих. Есть такие споры, в которых нельзя победить.
     - Знаешь, это все было чуть ли не  слишком просто,  -  сказала  Хэйзел,
опуская  графин и вытирая рот тыльной стороной ладони. - Я в том смысле, что
раз  это -  единственное средство доступа ко двору  Лайонстон, то я ожидала,
что станция будет набита мерами  безопасности.  А там ни одного вооруженного
охранника;  ты  вбиваешь пару чисел  - и  поехали. Очень  не  похоже  на  ту
параноидную Железную Суку, которую мы знаем и ненавидим.
     - Лайонстон всегда верила, что лучшее решение - это простое  решение, -
ответил Оуэн. - Обезопасить эти поезда труда не составляет. Когда он поехал,
из него никак не выйти, вагон запечатан, а газовые сопла могут быть включены
из Дворца в  любой момент при первых признаках  чего-нибудь подозрительного.
Надеюсь  только, что коды, которые дали  нам Оз  и мой отец,  либо блокируют
датчики  в вагоне, либо не дают включить газ из Дворца.  Медленная и ужасная
смерть, как мне говорили.
     Хэйзел взглянула на ближайшее сопло:
     - Эй, постой! Ты хочешь сказать, будто не знаешь, что делают эти коды?
     - Боюсь, что так. Оз не знает  таких  подробностей. Очевидно,  мой отец
загрузил эти коды в его  память, но  не позаботился объяснить их назначение.
Что типично для моего отца, который никогда никому ничего не объяснял, кроме
как  в  случае  крайней необходимости.  Так  что, боюсь,  мы должны  на него
положиться.
     - Ты хочешь, чтобы я поверила на слово ИРу, который считается мертвым и
которого  никто,  кроме тебя,  не  слышит  и  который  был  запрограммирован
человеком,  помешанном  на интригах  и вероломстве?  Ладно,  тогда  останови
поезд. Я дальше пойду пешком.
     -  Эти поезда  запрограммированы так,  чтобы не останавливаться  нигде,
кроме места назначения, - спокойно ответил  Оуэн. -  Я  могу выбить дверь  и
выбросить тебя наружу, но  тогда  тебе придется идти  десять  миль. Одной. В
темноте. И встретиться с мерами безопасности, которые наверняка моими кодами
не учтены.
     Хэйзел  бросила  на  него  хмурый  взгляд и  сделала хороший  глоток из
графина.
     - Ненавижу, когда ты прав. У тебя такая тогда самодовольная рожа!
     Оуэн улыбнулся и отвернулся  к  Джилю, который все так же сидел, закрыв
глаза.
     - Все в порядке, Джиль?
     Джиль открыл глаза и кивнул Оуэну, не замечая Хэйзел.
     - Лучше не бывает, мой  мальчик.  Долго я этого  ждал. Мечтал вернуться
наконец домой и исправить древние несправедливости, которым я подвергся. Они
выбросили меня, Оуэн. Я отдал им свою жизнь и меч,  я сражался в их войнах и
убивал их  врагов, запятнал свою честь Генератором  Пустоты, и этого им было
мало.  Но теперь, девятьсот сорок три года спустя, я  прихожу  предъявить им
счет.
     Он резко оборвал речь, показывая, что  больше ему нечего сказать на эту
тему,  и  уставился  прямо  перед  собой, будто  видел  там старые  обиды  и
предательства. Оуэн заерзал в кресле. Основатель рода Дезсталкеров так долго
был героем  и легендой, что трудно было думать о нем как о реальном человеке
с реальными обидами и огорчениями. Оуэн  не мог  избавиться  от чувства, что
великий и славный Дезсталкер должен был бы быть выше таких вещей. В том, что
они собирались сделать, не было места таким простым  вещам,  как отмщение. И
даже он это знал. Но, честно говоря, Джи