Никто. Пока за императрицей поддержка вооруженных
сил и боевых машин, ни один лорд не рискнет против нее выступить.
     - Тогда я со станции связи Оплота покажу по открытому каналу, что здесь
творится, и вся Империя увидит, что делается именем императрицы.
     - Твой Оплот почти наверняка в руках эконома, - терпеливо объяснил Кит.
     - Тогда мы его отберем!
     Кит взял Дэвида за плечи и посмотрел ему в глаза:
     -  Дэвид, брось. Это  всего лишь крестьяне. У нас с ними ничего общего.
Защита  Виримонда  -  дело  проигранное.  Проигранное с  того  момента,  как
Лайонстон решила послать войска с боевыми машинами.  Мы  с ними  драться  не
можем. Все, что мы можем - это бежать и надеяться спасти свою шкуру.
     - Я не брошу свой народ, - сказал Дэвид безжизненным голосом.
     - Но это же только крестьяне!
     - А как же мы с Алисой? - спросила Дженни с другого конца комнаты.
     - А что вы?
     - Гад ты ползучий, - сказала Дженни. - Ты хочешь удрать, а нас бросить?
     - Никто никого бросать не собирается, - сказал Дэвид. - Наш флаер еще в
конюшне   за  домом.   Он  выдержит  всех  четверых.  Где-то   должно   быть
организованное сопротивление, не  может не быть. Вы с Алисой свяжитесь с ним
через ближайшую ячейку Подполья, а вместе мы сумеем отбить Оплот. Стиви Блю!
     Оба клона обернулись от двери:
     - Чего?
     - Мы улетаем. Вас подбросить?
     - Не  стоит, -  ответила Стиви  Первая.  - Когда вы будете в пути, наши
обязанности  насчет вас  кончаются. Мы  направимся в ближайший еще не взятый
город, организуем  сопротивление и вообще будем вредить противнику там,  где
ему всего больнее.
     - Верно! - воскликнула Стиви Третья, воздевая сжатый кулак. Вокруг него
затрещало зловещее голубое пламя.
     - Пора, - сказал Дэвид. Он огляделся, будто впервые видя зал таверны. -
Надо было послушать  Оуэна. Он  ведь пытался меня предупредить. Черт, жалко,
что не  удалось выспаться. От шока я протрезвел, но чувствую себя все  равно
дерьмово.
     Дэвид замолчал, посмотрел на Кита Саммерайла и сказал:
     - Кит, ты не обязан лететь с нами. Тебя вне закона не объявили, значит,
или не знают о твоих связях с мятежниками или им это все равно. Ты можешь от
нас отделиться и выбраться в одиночку...
     - Нет, не могу,  - спокойно перебил его Кит.  - Ты мой  друг. И если ты
решил биться  за  пропащее дело без всякой разумной  причины,  я буду биться
вместе с  тобой. Я -  Малютка Смерть, улыбчивый  убийца, и я не брошу своего
друга в час нужды.
     -  Ты хороший  человек.  Кит, - улыбнулся Дэвид. - Чертовски странный и
страшный  порой, но ты стоящий парень. - И вдруг он усмехнулся еще  шире:  -
Черт возьми, я все равно устал уже от этой тишины и покоя.
     - Что да, то да, -  согласился Кит. - Отпуск позади, пора на работу. Не
суждено нам быть джентльменами на покое.
     Они обернулись к девушкам. Алиса уже перестала плакать. Губы еще слегка
дрожали, но она уже овладела собой.
     - Мы с вами, -  сказала она. - Это наш мир тоже. И у нас есть право его
защищать.
     - Это само собой, - ответил Дэвид. - Быть может, при этом найдется шанс
и для личной мести. А теперь пошли.
     Они вместе вышли  через заднюю дверь,  махнув  рукой  обеим  Стиви Блю.
Дженни сердито поглядела на Кита:
     -  Будешь нас  задерживать, Саммерайл, и мы тебя выкинем,  и защищайся,
как сможешь. Понятно?
     Кит улыбнулся ей:
     - Я всегда, знал, что ты из тех женщин, что охотятся за моим сердцем.

     В  своем  наземном  передвижном  командном  пункте   внутри   огромного
медленного  бронированного экипажа  сидел в  комфортабельном кресле Валентин
Вольф, смотрел на кровавую резню, разрушение и смерть вокруг  и был доволен.
Все приказы Империи и  инструкции машинам проходили через его системы, давая
ему  полную картину вторжения,  а  также  контроль над  каждой своей  боевой
единицей. Сам он сидел, защищенный толстым слоем стали, окруженный системами
управления  и  освещенный экранами  мониторов.  Десятифутовый  куб,  набитый
техникой, для клаустрофоба был  бы кошмаром, но Валентина  это не волновало.
Его вообще мало что волновало.
     В жилах его бежали с полдесятка наркотиков, сражающихся за контроль над
его умом и телом,  но воля его держала  их в узде. Перед отлетом на Виримонд
.- наконец поддался  искушению и испробовал  средство  для создания эсперной
силы,  и  ум  его расцвел, как ядовитый  цветок.  Он  теперь  прямо управлял
системами  собственного тела,  уравновешивая  разные химикаты, и жил  как на
катящемся  гребне не  спадающей волны. И  если Вселенная и люди казались ему
слегка нереальными  - что ж, для него  это всегда было так.  Вопрос только в
том,  насколько.  Он мог теперь думать быстрее, видеть  дальше и планировать
детальнее, чем когда бы  то  ни было раньше, и пусть чувства бушевали  в нем
ураганом  -  шторм эмоций  разбивался о неколебимую скалу его  самоконтроля.
Валентин Вольф теперь утром, днем и вечером был не в  своем  уме,  и это ему
нравилось. Биохимия мозга у него изменилась  так, что ее уже было не вернуть
к норме, и счастливее, чем сейчас, он уже быть не мог.
     Для его вдохновенной проницательности стали теперь прозрачны и события,
и люди - простая информация, которую надо обращать себе на пользу. Захоти он
-  и  он  стал  бы императором, только вряд ли стоило возиться. Потому  что,
несмотря на свою химическую подстегнутость, он был по-прежнему предан поиску
последнего наркотика, сверхнаркотика, сверхчуда  и сверхрадости.  Он не знал
точно, что это будет  и где это искать,  но где-то  он есть  и пока  еще  не
найден. Что-то чуть за пределами его  досягаемости; где-то еще в одном шаге,
Валентин чуял это.  И хотел  этого. Взять и  сделать своим, и  ради этого он
готов был пожертвовать всем живым в Империи.
     А пока что он был занят разрушением Виримонда. Для развлечения это было
вполне терпимо. Валентин смотрел,  как его боевые машины сравнивают с землей
города и вырезают  их  население, и улыбался  про  себя,  и  красный рот его
казался  раной  в  белизне  черепа.  Эти  бесконечные  смерть  и  разрушение
доставляли   ему   ничем   не   омраченное  удовольствие,   как   банкет   с
многочисленными  переменами  блюд. Он  стал чудовищем  и  знал  это.  И этим
упивался.
     Машины двигались по его приказу, направлялись его волей. Продолжающийся
союз  с ИРами Шаба  дал  ему в  руки технику, которой в Империи  ни у кого и
близко  не было. Последним  их даром  была компьютерная система, позволявшая
погружать свое сознание в металлический мозг боевой машины и испытывать все,
что она делала. Он мог стать боевым фургоном или андроидом, жить внутри этих
стальных голов,  направлять  их,  как собственное тело. Он видел  сквозь  их
датчики мир, который был недоступен ограниченным органам чувств человека. Он
пробивал стены, перелетал через дома, шел стальными ногами по толпам людей и
убивал  их  металлическими  кулаками.  Ни  один человек  не  был  бы на  это
способен,  но мозг  Валентина был  настолько  изменен  наркотиками, эсперным
средством и  техникой Шаба, что  он уже  не был человеком. Он был осторожен,
скрывая это от Лайонстон. Она считала, что  любой  сможет  управлять боевыми
машинами,  как  Валентин,  когда овладеет  новой  системой.  Пусть пока  так
думает. Сейчас  ее  вторжение на Виримонд дало ему шанс показать, что  может
сделать он со  своей  техникой. А к тому же страдания, разрушение и резня  -
это  такие захватывающие  развлечения.  Валентин  панически боялся скуки,  а
обычные грехи и пороки ему уже основательно приелись.
     И  пока  его  разум  двигался  в машинах  поодиночке и  во всех вместе,
Валентин  обдумывал следующий  ход. По  длинной цепи  подкупа  и  шантажа он
достал эсперное средство от ученых, которые снабжали  им Драма.  А поскольку
человек, известный сейчас под именем Драма, это средство, дающее непобедимое
привыкание,  не  употреблял,  значит,  кем  бы и чем  бы он ни  был,  он  не
настоящий Драм. Он не был фурией - Шаб это подтвердил, а врать у них не было
причины.  Это  оставляло  две  возможности:  клон или самозванец-пришелец, и
любая из них вела к  интереснейшим вариантам.  Пока что  Валентин держал эту
информацию про  себя. Знание - сила.  Когда-нибудь, возможно, оно пригодится
для контроля  над новым Драмом или для его уничтожения. Все зависит от того,
чего  Валентину  в  тот  момент  захочется.  Он  привык  давать  волю  своим
побуждениям.
     От  этой   мысли  он  улыбнулся  шире,  поглядев  на  результат  своего
последнего  импульса. На стенде, в стеклянном цилиндре, увешанном проводами,
находилось все, что осталось от видного ученого, которого Лайонстон навязала
в помощь Валентину  при использовании  боевых машин.  Обмануть Валентина  не
удалось ни на миг - шпиона он умел распознать с первого взгляда. И потому он
принял меры  к  тому, чтобы  профессор Игнациус  Вакс мог наблюдать все, что
происходит, но никоим образом не  вмешиваться. Точнее говоря, Валентин велел
его обезглавить, а отрезанную голову сохранял в стеклянном цилиндре.
     Она была соединена проводами непосредственно с пультом связи командного
пункта,  и потому  могла  видеть все. Сначала она  дико  вопила, но Валентин
просто отключил у цилиндра  звук, пока она не замолчала.  Теперь она  только
смотрела на мониторы и хандрила. Несомненно, Лайонстон сказала бы что-нибудь
неприятное, если бы об  этом узнала, но Валентин был уверен, что сможет что-
нибудь наврать. Так  всегда бывало.  А  пока что голова вполне вписывалась в
дизайн его  командного  пункта. Даже  приятно было смотреть, как  плавают  в
консервирующей жидкости  длинные белые волосы  и усы,  и  как голова таращит
глаза, когда  сердится.  Кроме  того, Вакс проектировал  большинство  боевых
машин, которыми сейчас  управлял Валентин, так что  был еще небольшой  шанс,
что его знания могут пригодиться.
     - Как вы себя чувствуете, профессор? - вежливо  осведомился Валентин. -
Могу я  для вас  что-нибудь сделать?  Например, снова  прогнать самые острые
записи убийств?
     - Я не  нахожу  удовольствия в  подобных  вещах,  - чопорно, произнесла
голова  профессора через  динамик  цилиндра.  - Я  не  такой,  как  вы.  Мне
интересна лишь эффективность моих творений.
     -  Я никогда не думал,  профессор, что вы так  разборчивы, -  притворно
удивился Валентин.  - После  тех  тысяч  лабораторных животных,  которых  вы
резали и увечили и отправляли на собачьи и кошачьи небеса, вылавливая ошибки
в программах ваших драгоценных машин. Думайте об этих несчастных повстанцах,
как о лабораторных крысах, которым не повезло.
     - Мне они  в  любом смысле безразличны,  -  ответил Вакс,  -  как и  их
судьба. Я только требую информации о том, как работают мои машины.
     - Это не ваши машины, профессор. Больше не ваши. Техника связи, которую
я на них  поставил, сделала наконец  ваши машины  практически полезными, так
что императрица полностью передала их на мое попечение. И  потому я в кресле
командира,  а  вы - в стеклянном  цилиндре.  Может  быть,  вы  соблаговолите
последить за машинами с помощью этой техники?
     - Вы отлично знаете,  что мне  она непонятна! И не знаю, кому она может
быть понятна, кроме вас! Что довольно-таки странно, не правда ли, Вольф?  Ни
вы,  ни финансируемые вами  лаборатории раньше ничего подобного не выдавали.
Что означает, что вам помогли. Извне. Интересно, откуда именно, а, Вольф? Не
может ли быть так, что вам приходится сохранять инкогнито  своих помощников,
поскольку императрица  их  бы  не одобрила?  С кем это вы  заключили сделку,
Вольф?
     - Вы входите в опасные воды, профессор, - небрежно бросил Валентин. - Я
бы вам советовал сменить курс, пока еще не поздно.
     - Или что? Или вы отрежете мне голову и засунете в стеклянный цилиндр?
     - С вами может произойти гораздо худшее, профессор, -  серьезно ответил
Валентин. - В этом вы мне поверьте.
     Голова в  стеклянном цилиндре что-то про себя  пробормотала  и затихла.
Профессор  снова  впал в  хандру.  Валентин  улыбнулся  и опять погрузился в
металлический мозг  машин.  Сейчас  он был боевым андроидом  и  шагал  через
вспаханное  поле, и стальные ноги  его погружались глубоко во взрытую  землю
под весом чудовищного тела.  Он растянул  свой разум и превратился в десяток
металлических  людей, потом в сотню, и все они топали в унисон через широкое
поле. Одновременно поднимались и опускались стальные ноги, и сотня роботов в
форме людей двигалась как один, ведомая одной волей и одной целью.
     Они  шли в  город.  Навстречу им вышли  мятежники,  вооруженные вилами,
лопатами,  косами  и  немногими  единицами пулевого  оружия.  Клинки и  пули
отскочили от металлических людей, не причинив вреда, и роботы протянули руки
и стали рвать людей на части,  отрывая руки, ноги, головы, проламывая черепа
и  дробя кости. Металлические плоскости вскрывали животы  и выпускали кишки,
разрывая  их стальными крючьями.  Кое-какие неизбежные  потери роботы все же
несли, но пока хоть искра энергии: оставалась в их системах,  они атаковали,
маршировали,  хромали, ползли вперед,  не останавливаясь. Мужчины, женщины и
дети погибали  под металлическими руками с последним воплем, и  Валентин был
средоточием этого.
     Он  когда-то  недоумевал, зачем  было  ИРам  Шаба  настаивать  на  этом
последнем даре, но теперь понял. Так они показали ему, что значит быть живым
металлом, быть заключенным в  мощи  стали и  техники, быть куда больше,  чем
просто человеком, быть свободным от ограничений плоти. Алая улыбка Валентина
разошлась  от  уха  до  уха,  новое  удовлетворение  заиграло  в  его  густо
подведенных,   горящих  лихорадкой   глазах.   Он   растянул  себя   на  всю
металлическую  армию,  разрастаясь  все больше и  больше,  расцветая во всех
системах одновременно, и  подстегнутый наркотиками разум жил одновременно во
всех боевых машинах на Виримонде и наслаждался каждой минутой этой жизни.

     Человек,  который был теперь  великим  лордом Драмом, вел  свой  орущие
войска  по пылающим  улицам городка. Дома  горели с двух  сторон,  изрыгая в
утреннее небо густой черный дым. От жара пламени у Драма горела кожа на лице
и  руках,  а  в  воздухе  летали  горячие  угольки.  Люди  его  растянулись,
прочесывая  все боковые  тупики и переулки, разыскивая мятежников и предавая
их  мечу. И  вдруг  его люди  стали  падать - это открыли огонь  снайперы  с
верхнего  этажа стоящего впереди  дома.  Драм  выкрикнул  команду,  и  сразу
десяток дезинтеграторов ударил по этому дому, снеся весь верхний этаж дождем
щебня  и  красноватым  облаком  распыленных  кирпичей. Приказав своим  людям
бросить  в  нижний  этаж  пару  фугасных гранат -  на  всякий  случай.  Драм
продолжал движение. Сам он шел впереди своих солдат с лучеметом в одной руке
и с мечом в  другой. С меча  капала кровь. Повсюду слышались вопли,  крики и
взрывы,  и Драм  улыбался так широко, что щеки  болели.  Это была жизнь, для
которой  он был рожден,  построен и избран, и он наслаждался каждой  минутой
этой жизни.
     На самом деле  ему вовсе не  было  нужды высаживаться на  планету.  Ему
полагалось  оставаться на  орбите, надзирая за общим ходом дел и предоставив
заниматься  практическими  вопросами  генералу  Беккету.  Драм  так  было  и
настроился поступать, но не выдержал, как только начался настоящий бой.  Все
это он смотрел по монитору на мостике "Изящного", все время запрашивая еще и
еще информацию,  и  кровь у  него кипела восторгом боя. Поначалу он старался
эффективно использовать  своих людей,  убивая только тех,  кого надо было, и
сводя разрушение  городов к необходимому  минимуму. Но  все сразу кончилось,
как  только мятежное население бог весть откуда достало огнестрельное оружие
и стало  отбиваться. Когда Драм увидел, как гибнут его люди,  этот  вызов со
стороны  мятежников,  в нем  лавой  закипела  ярость:  эти  крестьяне  смеют
сопротивляться! Он их решил  пожалеть, и вот награда! Видя, как погибают его
люди, Драм почувствовал, что должен быть там, внизу,  вместе с ними, и вести
их к  победе, собственноручно повергая тех, кто посмел бросить ему вызов. И,
вопреки советам и предупреждениям Беккета, он отправился  в Ад на первом  же
десантном модуле.
     И  был доволен.  Не знающей усталости рукой  он вздымал меч, и никто не
мог  против него устоять. Он был - Первый Меч,  Душегуб, и  он был всем, чем
был его оригинал,  и даже больше. Он был в голове своих войск, брал мятежные
укрепления  лучеметом  и  гранатами, ведя своих  людей  от победы  к победе.
Вокруг пылали дома, всюду  лежали мертвые мятежники, уцелевшие бежали, сломя
голову, и  никогда он не чувствовал такой полноты жизни, как сейчас.  Сердце
стучало в груди молотом, дыхание  хрипло  вырывалось из  груди, и чувствовал
он, что может так сражаться вечность и  еще один день, и не нужно ему ничего
другого. Иногда до  него вдруг доходило, что  бьется он не против безличного
врага, что у  сраженных им  людей  есть  лицо, своя  жизнь, дети и родители,
которые будут их оплакивать, но это его не волновало. Они бросили вызов ему,
его  императрице  и  существующему порядку вещей, и на это может быть только
один ответ. Сдайся они, он бы их пощадил - в этом он был уверен. Им пришлось
бы предстать перед судом, и многие все равно были бы казнены,  но теперешняя
бойня и  разгром была на их совести, не на его. И  он поднимался и спускался
по  мощеным улочкам,  убивая людей  ради  всех  справедливых резонов и, быть
может, пары несправедливых, и было ему на это наплевать. Ему было хорошо.
     По  имплантированной связи  время  от  времени  звучал  голос  генерала
Беккета, говоря, что он уже достаточно сделал и должен вернуться, а его люди
закончат зачистку, но  он  не слушал. Он лучше  знал, где он нужнее. А когда
голос  Беккета стал суровым  и подверг критике действия и  мотивы Драма,  он
просто засмеялся и пригласил Беккета спуститься и тоже омочить руки в крови.
Беккет  отказался, и  Драм  засмеялся  снова.  Когда  этот  городишко  будет
усмирен, за ним будут другие, а потом  и большие города.  Столько еще работы
предстояло, и Драм предвкушал ее в нетерпении.
     Иногда он задумывался, были бы у  его оригинала  те же чувства или нет?
Ему  хотелось думать,  что да. Что  он - больше, чем тень своего  оригинала.
Первый  Драм  жил  в  нем,  направлял и  формировал  его  наследством  своих
дневников  и  тем огнем,  что  в  нем  горел.  В  любом  хоть сколько-нибудь
существенном  смысле он был  великим  лордом  Драмом,  прославленным  Первым
Мечом, Душегубом по судьбе своей.
     Он шагал сквозь  кровь  и смерть  и пламя  Ада, и  никто не мог до него
дотронуться.  Будто он  был... благословен. И никогда ему не пришло в голову
задуматься - кем.

     Капитан  Сайленс,  инвестигатор  Фрост  и офицер  безопасности  Стелмах
выбрались  из-под  обломков  десантного  модуля  и  бросились под ненадежное
укрытие сгоревшего  дома.  Боевые  машины, большие и  малые,  были  повсюду,
разрушая   когда-то  процветающий   город   с   безжалостной  нечеловеческой
точностью.  Били во  все  стороны силовые  лучи, взрывая  каменную  кладку и
поджигая  бревенчатые  стены  и тростниковые крыши. Именно такой луч зацепил
корабль  Сайленса,  несмотря  на опознавательный код,  который он передавал.
Инвестигатор  постоянно  передавала идентификацию  корабля и людей на нем по
коммуникатору,  но никто не слушал. Из  клубов черного дыма над городом били
лучи  дезинтеграторов,  срывая  слабые  щиты  модуля  снова   и  снова.  При
захлебывающихся  двигателях   и  задымленной  кабине   Сайленсу   ничего  не
оставалось, как  только вести  корабль  на аварийную посадку.  Они рухнули в
дым, лавируя  между высокими  домами  и еще более высокими боевыми машинами.
Выбрав  самую широкую улицу, Сайленс бросил корабль вниз на посадку, которая
мало  чем отличалась  от падения.  Корабль тяжело ударился о  землю, проехав
половину улицы, пока не уткнулся носом в г