место
ставят сохранение планет, поселений и потенциала  новой  разумной  жизни.  В
результате  возникает  шумная,  драчливая  Вселенная,   однако   заполненная
многообразием, которого в противном случае не было бы.
   Конечно, очень интересной была задача проникновения  в  головы  шимпов  и
неодельфинов. Концепция Возвышения предоставляет автору почти неограниченные
возможности.  Если  характеры  кажутся   излишне   человеческими,   то   это
естественный результат  генетического  и  культурного  воздействия,  которое
потребовалось,  чтобы  сделать  их  членами  земной  культуры.  Но  с   этой
безопасной почвы я продолжал свои исследования, обратившись к более  древним
и   естественным   инстинктам   приматов   и   китообразных,    одновременно
облагораживающим и таким, которые могут привести в смущение гордого человека
- так  призрак  древней  дочеловечности  иногда  тревожит  мужчин  и  женщин
современной  эры.  В  неодельфинах  я  в  особенности  старался   объединить
последние научные данные о моделях познания,  свойственных  китообразным,  с
моими  собственными  воображаемыми   экстраполяциями   их   "культурной"   и
эмоциональной жизни.
   Наконец, подобно любому хорошему сюжету, каждый роман о Возвышении  имеет
дело с борьбой добра и зла -  или  с  неясной  областью  между  этими  двумя
понятиями. Одна из концепций, которые  я  рассматривал  в  последнее  время,
заключается   в   коварном   и   высокомерном,   но    одновременно    очень
распространенном предположении, что слова важнее действий.
   Столетиями идет спор между теми, кто верит, что идеи в своей сути  опасны
и пагубны, и теми, с другой стороны, кто считает, что мы можем вырастить  из
смелых детей зрелых взрослых, способных критически воспринимать и  оценивать
каждую идею с ее  достоинствами  и  недостатками.  Даже  сегодня  существуют
политические течения, которые полагают, что некая элита (правая  или  левая)
должна защищать массы от опасных образов и впечатлений.  Те  же  самые  люди
часто учат, что "подумать о чем-то то же самое, что сделать это".
   Очевидна  связь  с  этим  возрождения   "волшебства"   в   фантастической
литературе. Главные  герои,  обладающие  магическими  способностями,  всегда
лучше, сильнее и могущественнее других  -  не  потому,  что  заслужили  этот
статус с помощью подготовки, стараний, споров, но потому, что некая  истинно
волшебная  сила  или  власть  поставила   их   выше   остальных.   В   таких
фантастических  обществах  сила  либо   наследуется,   либо   коренится   во
всепоглощающем эго сверхчеловека, в  его  способности  все  подчинять  своей
воле.  С  презрением  отвергаются   или   забываются   объединенные   усилия
профессионалов, которые принесли в этом столетии подлинные  чудеса  науки  и
свободы. Те, кто способен  создавать  волшебные  слова,  изображаются  более
могущественными, чем те, кто способен  на  дела,  особенно  если  эти  слова
тайные,  могущественные  и,  конечно,   не   подлежащие   передаче   простым
невежественным крестьянам. Такой тип литературы отвергает принцип  равенства
западной  цивилизации,  обращаясь  к  более   древним   традициям,   которые
восхваляли и оправдывали власть элиты над народом.
   В моем рассказе "Искушение" - ответвлении от сюжета "Края  бесконечности"
- мы сталкиваемся с древним зловредным представлением, с  вечным  искушением
мысли,  осуществляющей  желания.  Дельфины  приходят  к  выводу,  что  можно
объединить  науку   и   искусство.   Мы   можем   объединить   честность   с
экстравагантным самовыражением. Мы не ограниченные существа.
   Но до настоящего времени огромный вред причиняют  те,  кто  считает,  что
главное - принуждение.
   Не все субъективно. Главное - то, что в реальности. Главное - это истина.
Это по-прежнему слово, обладающее глубоким смыслом.
   Дэвид Брин



   Дэвид БРИН
   РИФ ЯРКОСТИ




   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru

Анонс

   Перед вами - сага о Возвышении.
   Сага о борьбе землян за собственное  место  в  многоликом  Сообществе
Пяти Галактик.
   Сага,  которая  началась,  когда  земной  звездолёт   "Стремительный"
обнаружил  давно  забытый  и  блуждающий  в   космосе   Брошенный   флот
Прародителей.
   Сага,  которая  обрела  новое  начало  -  на  странной  планете,  где
обитатели объединены в единый Разум - и называют себя Аскс.
   Аскс начинают говорить о событиях, которыми  были  свидетелями,  и  о
событиях, о коих им рассказывали другие.
   О событиях, которыми продолжается история Воины за Возвышение.

   Герберту   Брину,   поэту,   журналисту   и   постоянному   защитнику
справедливости

Аскс

   Должен попросить у вас разрешения. У вас, мои кольца, мои  раздельные
сущности.
   Теперь принимайте решение. Должен ли я говорить с  внешним  миром  от
лица нас всех? Должны ли мы вновь соединиться, чтобы стать Асксом?
   Такое имя используют люди, квуэны и другие существа, когда обращаются
к этому множеству кругов. Под этим именем собрание  пухлых  колец  треки
было избрано мудрецом Общины, уважаемым и почитаемым, выносящим  решение
о судьбе всех членов шести рас изгнанников.
   Этим именем - Аскс - нас называют, когда просят рассказывать.
   Все согласны ?
   В таком случае Аскс начинает рассказывать... о событиях,  свидетелями
которых были мы сами, и о тех, о которых нам рассказали другие.  Рассказ
будет вести "я", словно  наша  груда  сошла  сума  и  противостоит  миру
единственным сознанием.
   Аскс готовит этот рассказ.  Погладьте  его  восковые  следы.  Ощутите
вьющийся запах рассказа.
   Никто лучше "я" этого не расскажет.

Прелюдия

   Боль не дает ему  рассыпаться...  иначе,  как  изжеванная  кукла  или
сломанная игрушка, он уже распался бы, и его  разорванные  члены  лежали
среди грязных корней, а со временем совсем исчезли.
   Грязь покрывает его с ног до головы, светлеет там, где  высыхает  под
лучами  солнца;  превращаясь  в  головоломку  хрупких   пластинок,   она
становится светлее светлой кожи. Грязь скрывает наготу лучше  обгоревшей
одежды, которая рассыпается и опадает, как сажа после поспешного бегства
из  огня.  Грязь  смягчает  боль,  так  что   пытка   становится   почти
переносимой, напоминая  болтливого  всадника,  которого  тело  вынуждено
тащить по бесконечному вязкому болоту.
   Его словно окружает  какая-то  музыка,  дрожащая  баллада  царапин  и
ожогов. Опус травмы и шока.
   Крик боли вздымается в печальной каденции в дыре сбоку на голове.
   Только раз он поднес руку к зияющей  ране.  Кончики  пальцев,  ожидая
соприкосновения с кожей и костью, продолжали ужасно уходить внутрь, пока
какой-то глубокий инстинкт не заставил его содрогнуться и  убрать  руку.
Это непереносимо, такую потерю невозможно осмыслить.
   Утрата способности соображать...
   Грязь алчно хлюпает, засасывая на каждом шагу. Приходится  согнуться,
чтобы перебраться  через  очередную  преграду  из  переплетенных  веток,
опутанных красными и желтыми нитями. И в  середине  куски  стеклянистого
кирпича или изъеденного металла, потемневшие от  времени  и  разъедающих
кислот. Такие места он обходит, смутно помня, что когда-то знал,  почему
их нужно избегать.
   Когда-то он знал очень много.
   Под маслянистой водой невидимый стебель хватает за ногу, увлекая  его
в грязь. Барахтаясь, он едва  удерживает  голову  над  водой,  кашляя  и
отплевываясь. Все его тело дрожит, когда он  с  усилием  встает  и  идет
дальше, совершенно измученный.
   Еще одно падение будет означать конец.
   Ноги движутся по упрямой привычке, а сопровождающая  боль  напоминает
фугу из многих частей, скрипучую и необработанную,  превосходящую  своей
жестокостью всякое описание. Единственное чувство, которое как будто  не
повреждено в результате падения, удара и пожара, это  обоняние.  У  него
нет ни направления, ни  цели,  но  смесь  запахов  кипящего  горючего  и
собственной обожженной плоти помогают ему  уйти,  подгоняют,  заставляют
спотыкаться, падать, карабкаться и снова двигаться вперед, пока  колючие
кустарники наконец не начинают редеть.
   Неожиданно кусты  исчезают.  Впереди  простирается  болото,  усеянное
отдельными  незнакомыми  деревьями  с  изогнутыми  спиральными  корнями.
Отчаяние туманит сознание: он  замечает,  что  вода  становится  глубже.
Скоро бесконечная трясина поднимется до подмышек, а потом еще выше.
   Скоро он умрет.
   Даже боль словно  соглашается  с  этим.  Она  смягчается,  как  будто
понимает тщетность попыток мучить мертвеца. Впервые  после  спасения  из
горящих обломков крушения он полностью распрямляется. Скользя по  грязи,
медленно делает полный круг...
   ...и неожиданно натыкается на пару глаз, следящих  за  ним  с  ветвей
ближайшего дерева. Глаза  сидят  над  вытянутыми  челюстями,  усаженными
иглообразными зубами.  Как  маленький  дельфин,  думает  он...  пушистый
дельфин, на коротких крепких лапах... со смотрящими вперед глазами… и  с
ушами...
   Что ж, возможно, дельфин - не слишком удачное сравнение. Сейчас он не
способен  хорошо  соображать.  Тем  не  менее  удивление  рождает   цепь
ассоциаций. Из глубины поднимается след воспоминания,  становится  почти
словом.
   - Тай... тай... - Он пытается глотнуть. - Тай... тай... т...
   Существо наклоняет голову, с интересом разглядывая его,  перемещается
на ветке, а он устремляется к нему, вытянув руки...
   Неожиданно  это  внимательное   разглядывание   кончается.   Существо
поворачивает голову в сторону звука.
   Жидкий всплеск... за ним еще один, потом снова, всплески  повторяются
в правильном ритме,  они  все  приближаются.  Шелест,  всплеск,  шелест,
всплеск. Существо с гладкой шерстью протиснулось  мимо,  издав  глубокий
разочарованный вздох. И мгновенно исчезло среди необычной формы листьев.
   Он поднимает руку, чтобы уговорить его остаться. Но  не  может  найти
слова. Ничто не  способно  выразить  его  горе,  когда  хрупкая  надежда
исчезает в пропасти одиночества. Он снова издает жалобный стон.
   - Тай... тай...
   Всплески все  ближе.  Теперь  слышен  и  другой  звук  -  низкий  шум
выдыхаемого воздуха.
   Ему отвечает множество чередующихся щелканий, свистов и бормотания.
   Он узнает речь, речь разумных существ, хотя не понимает смысла  слов.
Оцепенев от боли и  покорности,  он  поворачивается  -  и,  не  понимая,
смотрит на лодку, выплывающую из-за рощицы болотных деревьев.
   Лодка. Слово, одно из первых, с которыми он познакомился, всплывает в
сознании легко, как это всегда  происходит  и  с  бесчисленными  другими
словами.
   Лодка.  Сооруженная  из  множества  длинных  узких  трубок,   искусно
изогнутых и  связанных.  Лодку  передвигают  гребцы,  согласно  действуя
веслами и шестами. Этих гребцов он знает. Видел раньше, но  никогда  так
близко.
   Никогда не общался.
   Одна фигура - конус из колец  или  торов,  уменьшающихся  кверху;  от
колец отходят гибкие щупальца, они сжимают длинный шест и отталкивают им
от корпуса лодки древесные корни. Рядом  пара  широкоплечих  двуногих  в
зеленых плащах гребут большими веслами, похожими на  совки;  их  длинные
чешуйчатые руки кажутся бледными в косых лучах солнца. Четвертая  фигура
-  короткий  приземистый  торс  в  броне  из  кожистых   пластин;   торс
увенчивается плоским куполом, окруженным  полоской  блестящих  глаз.  От
центра исходят пять мощных ног, как будто  существо  в  любое  мгновение
может побежать в любом направлении.
   Он знает эти  фигуры.  Знает  и  боится  их.  Но  подлинное  отчаяние
ощущает, только заметив пятую фигуру, стоящую на корме и  разглядывающую
заросли и искалеченные камни. Эта пятая фигура держит руль лодки.
   Тоже двуногая, но более стройная и одета  в  грубую  плетеную  ткань.
Знакомые очертания, и слишком похожие на его собственные. Незнакомец, но
у них общее наследие, начало обоих восходит к соленому  морю  во  многих
тысячелетиях и галактиках от этой комической отмели.
   Меньше всего хотел он увидеть такую фигуру в этом жалком  месте,  так
далеко от дома.
   И когда бронированный пятиног  поднял  оканчивающуюся  клешней  руку,
указал в его направлении и крикнул, его заполнили покорность и смирение.
Остальные устремились вперед, глядя на него, а он смотрел  на  них  -  и
было на что посмотреть: все эти  лица  и  формы,  удивленно  бормочущие,
обращаясь друг к другу, пораженные его появлением, а  потом  старающиеся
грести согласованно, быстрее, направляясь  к  нему  с  явным  намерением
спасти.
   Он приветственно поднял  руки.  И  тут,  словно  по  приказу,  колени
подогнулись, и теплая мутная вода поглотила его.
   В эти последние секунды, отказавшись от борьбы за жизнь, он все равно
ощущал иронию без слов. Он пришел издалека  и  слишком  многое  испытал.
Совсем недавно казалось, что его судьбой, его назначением будет огонь.
   Почему-то ему казалось, что утонуть - более приличествующий уход.

I. КНИГА МОРЯ

   Вы, избравшие такой образ жизни - жить,  и  плодиться,  и  умирать  в
тайне на одном из изувеченных миров, укрываясь  от  звездных  линий,  по
которым  когда-то  летали,  прячась  с  другими  изгнанниками  в  месте,
запретном по закону, - какое право имеете вы на справедливость?
   Вселенная  жестока.  Ее  законы  беспощадны.  Даже  преуспевающих   и
великолепных наказывает все перемалывающий палач, по  имени  Время.  Тем
более жестока она с вами, проклятыми, боящимися неба.
   И все же есть ведущая вверх тропа - даже из глубины отчаяния.
   Прячьтесь, дети изгнания! Укрывайтесь от звезд! Но ждите, смотрите  и
слушайте - ждите этой тропы.
   Свиток Изгнания

Рассказ Олвина

   В тот день, когда  я  достаточно  подрос,  чтобы  мои  волосы  начали
белеть, отец созвал всех членов нашего  гнездящегося  пучка  в  семейную
кугу на церемонию называния меня правильным именем - Хф-уэйуо.
   Мне кажется, для хуна это подходящее имя. Оно легко  выкатывается  из
моего горлового мешка, хотя иногда мне неловко его слышать. Это имя  как
будто постоянно употребляется  в  нашем  роду  с  тех  пор,  как  первый
крадущийся корабль высадил на Джиджо первого хуна.
   Этот крадущийся  корабль  был  невероятно  прекрасен!  Возможно,  мои
предки и были грешниками:  ведь  они  высадились  в  запретном  мире,  в
мире-табу, но прилетели они в  могучем  звездном  крейсере,  прячась  от
патрулей Института и избегая опасных углеродных бурь Занга и Измунути. И
сумели-таки высадиться. Даже если они грешники,  они  должны  были  быть
чертовски смелыми и умелыми, чтобы сделать это.
   Я прочел все, что смог найти, об этих днях, хоть это и  произошло  за
сто лет до того, как на Джиджо появилась бумага, так что  до  нас  дошли
только легенды о пионерах-хунах, которые спустились с неба и обнаружили,
что здесь, на  Склоне,  уже  скрываются  г'кеки,  глейверы  и  треки.  В
легендах рассказывалось, как эти первые  хуны  утопили  свой  корабль  в
глубине Помойки, чтобы его  невозможно  было  выследить,  потом  связали
грубые деревянные плоты и впервые с тех пор, как великие буйуры покинули
планету, отправились в плавание по рекам и морям Джиджо.
   Поскольку мое имя связано с крадущимся кораблем, думаю, оно не  может
быть таким уж плохим.
   Тем не менее мне больше нравится, когда меня зовут Олеин.
   Наш учитель,  господин  Хайнц,  велит  нам,  старшеклассникам,  вести
дневники, хотя некоторые родители жалуются, что бумага здесь,  на  южном
краю  Склона,  слишком  дорога.  Мне  все  равно.  Я  напишу   о   своих
приключениях, когда мы с друзьями помогали и мешали добродушным  морякам
в гавани, или исследовали  извивающиеся  лавовые  русла  вблизи  вулкана
Гуэнн, или плавали в нашей маленькой лодке до длинной остроконечной тени
Окончательной скалы.
   Может, когда-нибудь из этих записок получится книга!
   А почему бы и нет? Мой англик  очень  хорош.  Даже  ворчливый  старый
Хайнц говорит, что у меня склонность к языкам. Ведь  к  десяти  годам  я
наизусть  запомнил  городской  экземпляр  "Роджета".  А  теперь,   когда
печатник  Джо  Доленц  открыл  в  Вуфоне  свою  мастерскую,   мы   можем
рассчитывать на приход бродячих библиотекарей с книгами.  Может,  Доленц
даже позволит мне самому напечатать свою книгу! Конечно,  если  я  успею
что-то написать до того, как мои пальцы станут слишком  большими,  чтобы
управляться с мелкими буковками.
   Моя мама Му-фауфк считает это замечательной мыслью, хотя  я  понимаю,
что она слегка потакает моей детской одержимости,  и  мне  хотелось  бы,
чтобы она не относилась ко мне так покровительственно.
   Мой папа Йоуг-уэйуо ворчит, раздувая свой горловой мешок; он считает,
что я слишком подражаю людям. Но я уверен, что в глубине души  эта  идея
ему нравится. Разве он не берет  в  долгие  поездки  на  Помойку  взятые
взаймы книги? А ведь это опасно. Что, если корабль утонет  и,  возможно,
последний древний экземпляр "Моби Дика" уйдет под воду вместе  с  ним  и
экипажем? Разве это не настоящая катастрофа?
   И разве не он приучил меня читать почти со дня  рождения?  Давал  мне
все великие земные приключенческие книги: "Остров сокровищ", "Синдбад" и
"Ультрафиолетовый  Марс"?  Почему  же  он  называет  меня  хьюмикером  -
подражателем людям?
   Сегодня  папа  говорит,  что  я  должен  читать  современных  хунских
писателей, которые пытаются перестать  подражать  старинным  землянам  и
создать нашу собственную литературу.
   Наверно, должно быть больше книг  на  других  языках,  не  только  на
англике.  Галактический  два  и  Галактический  шесть   кажутся   ужасно
невыразительными и не  подходят  для  рассказов.  Но  я  пытался  читать
некоторых из этих писателей. Честно. И должен сказать, что  ни  один  из
них не достоин даже поддерживать штаны Марка Твена.
   Естественно, Гек полностью со мной согласна.
   Гек - мой лучший друг. Она взяла себе это имя, хотя  я  ей  объяснял,
что  девочке  оно  не  подходит.  Она  только  обвивает  одним   глазным
стебельком другой и говорит, что ей все равно и, если я еще  раз  назову
ее Беки, она зажмет  своими  спицами  шерсть  у  меня  на  ногах  и  так
закрутит, что я заору.
   Думаю, это не имеет значения: все равно г'кеки меняют пол после того,
как отпадают их детские колеса, и если она  захочет  оставаться  самкой,
это ее дело. Гек сирота. Она живет с соседями с  тех  пор,  как  Большая
Северная Лавина стерла с лица земли  клан  ткачей,  который  жил  там  в
развалинах буйуров. Наверно, она имеет право быть слегка странной,  если
пережила это и выросла в семье хунов. Она замечательный друг и  отличный
моряк, хотя она и г'кек, и девочка, и у нее нет ног.
   Чаще всего в наших приключениях участвует и Острая  Клешня,  особенно
когда мы спускаемся к берегу. Ему не  нужно  прозвище  из  какого-нибудь
рассказа, потому  что  все  красные  квуэны  получают  его,  как  только
высовывают свои пять  когтей  из  загона  для  вылупливания.  Клешня  не
большой любитель чтения, как мы с Гек, в основном потому  что  книги  не
выдерживают соли и влаги тех мест, где  живет  его  клан.  Клан  бедный,
живет только за счет мелких  извивающихся  существ,  которых  находят  в
грязевых полях к югу от города. Папа  говорит,  что  квуэны  с  красными
панцирями были слугами тех, у кого панцири серые и синие,  до  того  как
крадущийся корабль высадил все три вида на Джиджо. И  даже  после  этого
серые какое-то время распоряжались остальными, и поэтому  папа  говорит,
что красные не привыкли думать самостоятельно.
   Может, и так, но когда Острая Клешня с нами, именно  он  больше  всех
говорит... одновременно всеми своими  ножными  ртами  -  рассказывает  о
морских змеях, или об утраченных сокровищах буйуров, или о чем-то другом
- и клянется, что  видел  это  собственными  глазами...  или  слышал  от
кого-то, кто знал  того,  кто  мог  что-то  видеть...  где-то  сразу  за
горизонтом. И если мы попадаем в неприятности, то обычно из-за того, что
выдумывает Клешня в том жестком корпусе, в котором находится  его  мозг.
Иногда мне хочется им