возможно было догадаться,
чем он занимался до прихода хозяина. За  его  спиной  Дэвон  не  заметил  ни
остатков ужина, ни книги, ни рабочих инструментов. В коттедже царил  тот  же
безупречный и безликий порядок, что и в кабинете Кобба в хозяйском доме.
   - Входите, - предложил он после минутного замешательства.
   Чернобородое лицо управляющего было ему так  хорошо  знакомо,  что  Дэвон
немного успокоился.
   - Артур, - сказал он и вошел, наклонив голову,  чтобы  не  задеть  низкой
притолоки. - Я пришел спросить о миссис Хау. Что вы о ней знаете?
   - Что я о ней знаю?
   Следующие  слова  дались  Дэвону  нелегко,  но  он  попытался   сохранить
самообладание.
   - Она избила.., одну из служанок. Вы знаете Лили Траблфилд?
   - Да, я знаю, кто она такая. Избила, говорите? А за что?
   - Ни за  что!  -  Он  едва  удержался  от  желания  трахнуть  кулаком  по
оштукатуренной стене. - Хау и Трэйер избили девушку ни за что ни про что, по
надуманному обвинению в непослушании. Насколько  мне  известно,  это  скорее
всего не первый случай. Я хочу сказать, что до нее были и другие. Что вам об
этом известно?
   - Ничего.
   - Но что-то же вы должны знать!
   - Я ничего не знаю! - упрямо возразил Кобб. - Хау заправляет всем  домом,
не спрашивая советов ни у меня, ни у кого еще. Дело  это  не  мое,  я  и  не
вмешиваюсь.
   Дэвона передернуло: он с отвращением услыхал  в  словах  Кобба  отголоски
собственного равнодушия и нежелания во  что-либо  вникать,  но  ему  хватило
честности не попрекать управляющего за свои прегрешения.
   - Я вышвырнул ее вон вместе с Трэйером. Хочу, чтобы вы знали об этом.
   Кобб растерянно уставился на него, не зная, что сказать.
   - Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, - эхом  отозвался  Кобб  и,  стоя  в  дверях,  взглядом
проводил хозяина, уходящего по дорожке, пока его не поглотила тьма.
   Остаток ночи хозяин Даркстоуна провел  в  библиотеке,  целенаправленно  и
методично напиваясь. Начал он с рома, но желанное  опьянение  все  никак  не
приходило. Когда в небе на востоке проступили  первые  краски  рассвета,  он
перешел на коньяк и почувствовал,  что  тиски  рассудка  начинают  понемногу
разжиматься, отпуская сознание на волю. Тело отяжелело и стало  неподвижным.
Ему казалось, что никогда раньше он не  ощущал  такой  свинцовой  усталости.
Пришло утро. Растянувшись на длинном диване в библиотеке и с  благодарностью
ощущая приближение блаженного забытья, он наконец уснул.

***

   Проснувшись, он почувствовал,  что  все  его  тело  затекло  и  покрылось
испариной, в голове шевелились  ускользающие  бессвязные  обрывки  какого-то
страшного сна. Дрожащими руками он налил себе полный бокал коньяку и  поднес
к губам, но тут взбунтовался желудок. Пришлось осторожно поставить бокал  на
стол.
   Когда Клей обнаружил брата, тот лежал, мрачно уставившись в одну точку.
   - Ты жутко выглядишь, - заметил  он  напрямик.  Дэвон  откашлялся,  чтобы
задать вопрос.
   - Как там... - Он передумал и задал другой:
   - Где Кобб?
   - Кобб? Думаю, у себя в кабинете. -  Клей  заглянул  прямо  в  суровое  и
мрачное  лицо  старшего  брата.  -  Лили  все  так  же,  -  ответил  он   на
невысказанный вопрос. - Пенрой приходил рано утром. Он считает, что запястье
вывихнуто, но перелома нет. Он опять отворил ей кровь и натер  шею  и  грудь
спиртом с морской солью. Она отдыхает.
   Дэвон повернулся к нему спиной.
   - Одна из служанок, ее зовут Лауди, просидела с нею всю  ночь,  а  сейчас
при ней дежурит другая. Пенрой сказал, что заглянет завтра.
   - Прекрасно, - кивнул Дэвон.
   Наступило молчание.
   - Обед готов. Ты не хочешь поесть?
   - Нет. Мне надо выйти.
   Выглянув через балконную дверь на террасу,  Дэвон  впервые  заметил,  что
идет дождь. С моря поднимался холодный, липкий туман.
   - Мне надо... - Он не мог придумать себе занятия. - Проедусь верхом.
   И он вышел во двор прямо  под  затяжной  послеполуденный  дождь,  оставив
младшего брата в полном замешательстве. Остаток дня Дэвон провел в седле  на
самых отдаленных фермах, нанося визиты арендаторам по незначительным  делам,
с которыми обычно вполне справлялся Кобб, и вернулся домой, когда  было  уже
темно. Он вошел в дом через служебный  вход  и  направился  прямо  в  кухню.
Служанка, занятая чисткой кухонного горшка  (он  понятия  не  имел,  как  ее
звать), едва не уронила его, завидев хозяина.  Не  говоря  ни  слова,  Дэвон
прошел в буфетную, нашел там остатки ужина - холодный суп, пирог с  голубями
и ватрушку со смородиной - и съел их стоя, запив все кружкой эля.
   Дождь шел весь день, не переставая, он продрог, намокшая одежда прилипала
к телу. Надо было вымыться,  побриться,  переодеться.  Дэвон  остановился  у
подножия  лестницы,  положив  руку  на  столбик  перил  орехового  дерева  и
вглядываясь в темноту. Стоит ему подняться, и он не пойдет в свою комнату, а
направится прямиком в спальню Лили. Но Дэвон не хотел даже думать  об  этом:
наложенное им на себя наказание еще не закончилось.
   Поэтому он вернулся в библиотеку и,  сняв  мокрую  рубашку,  закутался  в
лежавший на диване мягкий плед. Коньяк показался ему божественным на вкус  и
легко прошел  в  горло.  Усевшись  за  стол,  Дэвон  открыл  один  из  своих
гроссбухов и надел очки в стальной оправе. Дождь лил,  не  переставая,  море
ворчало и сердито шипело, накатывая на берег. Часы на камине пробили девять.
Отшвырнув только что очиненное перо, он уронил голову на руки.

***

   - Мистер Дарквелл! Сэр? Ваша светлость... Мистер Дарквелл?
   Он не спал: тревожный шепот был так робок и тих, что не  сразу  проник  в
его сознание. Оторвав наконец  голову  от  свернутых  в  кольцо  рук,  Дэвон
взглянул на девушку, нерешительно переминавшуюся в дверях.
   - Да, в чем дело?
   Лауди подошла на полшага ближе.
   - Это Лили, сэр. Я ужасно боюсь. Дэвон вскочил со стула.
   - Что с ней?
   - Я сказала мистеру Клейтону, как вы велели, но он  тоже  не  знает,  как
быть. Велел бежать прямо к вам.
   - Что с ней?!
   Увидев, как он движется прямо на нее,  высокий  и  обнаженный  до  пояса,
шотландский плед перекинут через одно плечо, Лауди едва не пустилась наутек.
   - Она все  плачет  и  Никак  не  перестанет,  -  поспешно  выложила  она,
прижимаясь спиной к  косяку  двери.  -  Раньше  она  совсем  не  плакала,  а
теперь.., ну никак не может успокоиться. Прямо не знаю, что  с  ней  делать!
Лекарь говорит, опий надо давать помаленьку. Я так и делаю, но все равно  не
помогает. Мне так страшно.  Мистер  Дар...  -  Она  запнулась,  когда  Дэвон
протиснулся в дверь мимо нее и бросился  бегом  по  коридору  к  лестнице  с
развевающимся за плечами пледом.
   ...Всего одна свеча горела на столике у кровати. В  ее  слабом  свете  он
едва различал фигуру девушки, неловко скорчившуюся в боку под грудой  одеял.
Сначала Дэвон ничего не слышал, но, подойдя поближе, различил неясный  тихий
и жалобный звук. На секунду он  замер,  потрясенный  звучащим  в  ее  слезах
безысходным отчаянием, потом подошел  ближе  к  постели.  Ее  темные  волосы
разметались по подушке, в лице не было ни кровинки. Она прижимала  сжатую  в
кулачок руку к губам, чтобы заглушить рыдания. Он положил руку ей на плечо и
тихонько окликнул:
   - Лили!
   Она открыла глаза и, увидев,  кто  перед  нею,  с  трудом  вытерла  слезы
рукавом ночной рубашки, даже попыталась сесть. Не успел  он  ее  подхватить,
как она вновь упала на бок. Ее лоб покрылся испариной. Стиснув зубы от боли,
она ухватилась за подушку, пока спазм не миновал, и наконец замерла,  тяжело
дыша.
   Дэвон ощутил волну паники, окатившую его,  как  кипяток.  Опустившись  на
колени у изголовья кровати, он прошептал:
   - Что с тобой, милая? Где болит?
   Она не ответила. Бережно, дюйм за дюймом он отвел назад одеяло. Ее  левая
рука неловко  торчала  вбок,  забинтованное  запястье  бессильно  лежало  на
матраце ладонью вверх.
   - Рука беспокоит?
   Она по-прежнему молчала. Ночная рубашка взмокла от пота,  наволочка  была
влажной от слез. Он вспомнил о почерневшем и вздувшемся кровоподтеке  у  нее
под грудью.
   - Бок болит?
   "Пара ребер, - всплыли у него в памяти слова доктора Пенроя. - Пара ребер
сломана".
   В уголках крепко зажмуренных глаз Лили опять показались слезы.
   - Болит в боку, Лили? - повторил он, шепча ей прямо в лицо. - Покажи мне.
Скажи, где болит.
   Мокрые от слез ресницы разлепились с трудом. Она открыла глаза, но так  и
не взглянула на него. Прошла еще минута.  Наконец  Лили  отпустила  подушку,
которую продолжала сжимать все это время, и прижала ладонь к боку.  Оба  они
перевели дух в один и тот же миг.
   Дэвон встал. На ночном столике стоял пузырек  с  коричневатой  жидкостью,
уже наполовину пустой, а рядом чашка холодного чая и нетронутый ломоть хлеба
с маслом.
   - Ты принимала лекарство за последние  два  часа?  -  спросил  он,  вновь
наклонясь к ней.
   Одними губами она ответила: "Да". Дэвон выпрямился; его  губы  сжались  в
тонкую линию. Он подошел к туалетному  столику  у  противоположной  стены  и
вернулся к постели, нагруженный фарфоровым тазиком, полным воды,  и  льняной
салфеткой для лица. Лили лежала, свернувшись на самом  краю  матраца,  сесть
было негде, поэтому он, чтобы ее не беспокоить,  сбросил  с  себя  сапоги  и
забрался на постель позади нее. По ее  телу  пробежала  судорога,  когда  он
отвел назад  тяжелые  пряди  волос,  влажные  от  пота,  и  обтер  смоченной
салфеткой ее лицо и шею, а потом и руки, насколько позволяли длинные  рукава
ночной  рубашки,  стараясь,  однако,  не  задеть   поврежденного   запястья.
Склонившись над нею, Дэвон расстегнул перед рубашки и прижал мягкую ткань  к
ее груди, чувствуя, как исходящий от  ее  тела  жар  стремительно  проникает
сквозь влажную поверхность.
   - Так лучше?
   Ее губы шевельнулись. Как ему показалось, ответ  был  утвердительным.  Он
сполоснул и отжал салфетку в тазике, который поставил прямо на постель'.
   - Можешь повернуться  на  спину?  Я  помогу.  С  его  помощью,  используя
здоровую руку как рычаг, Лили начала поворачиваться, но на полпути подогнула
колени к  животу  и  крепко  зажмурила  глаза  от  мучительной  боли.  Дэвон
побледнел от страха.
   - Ладно, ладно, - с испугом забормотал он, обнимая ее.
   С большим трудом ей удалось  постепенно  расслабить  сведенные  судорогой
мускулы и завершить маневр. Наконец  Лили  замерла  на  спине,  побледнев  и
обливаясь потом.
   Усилием воли Дэвон заставил себя унять дрожь в руках и, откинув  тяжелые,
жаркие одеяла, принялся обтирать ей ноги. Ему стало немного легче, когда она
сделала слабую попытку здоровой рукой расправить книзу сбившуюся  на  бедрах
ночную рубашку. Если уж в такой страшный  час  она  еще  способна  думать  о
приличиях, значит, ее  раны  не  смертельны.  Присев  по-турецки  в  изножии
кровати, он долго трудился  над  ее  ногами,  обмывая  и  растирая  их.  Ему
показалось, что  остановившийся  от  боли  взгляд  ее  серо-зеленых  глаз  -
единственный признак жизни на бескровном лице - немного смягчился. Порой она
начинала следить за ним, слегка приподняв  голову  с  подушки,  потом  опять
закрывала глаза и как будто впадала в  забытье.  Через  некоторое  время  ее
снова начала бить лихорадка. Дэвон  отставил  таз,  натянул  ей  рубашку  до
щиколоток и укрыл одеялом, а затем поднес к ее губам  чашку  холодного  чая.
Лили попыталась отвернуться; он стал настаивать,  но,  когда  увидел,  каких
усилий стоит ей каждый глоток, поставил чашку на стол и вцепился руками себе
в волосы.
   - Что мне делать. Лили? - сказал он, стараясь скрыть свое отчаяние.  -  Я
пока не могу дать тебе опия. Как я могу тебе помочь?
   Девушка лишь беспомощно взглянула на него в ответ. Все  было  безнадежно.
Вскоре она опять начала метаться на постели, подогнув колени  и  схватившись
рукой за ребра. Он не знал, что делать. Правой рукой она дотянулась до  края
матраца и ухватилась за него.
   - Хочешь опять на бок? - догадался Дэвон. Она с  благодарностью  кивнула.
Поворот вновь получился очень медленным и мучительным, но в конце концов они
достигли цели. Он опустился на колени возле кровати, погладил ее по  щеке  и
поправил одеяло.
   - Постарайся уснуть.
   Лили покорно закрыла глаза, но сон не шел к ней. Ни в одном положении она
не могла находиться долго. Дэвон двигал и поворачивал ее, время  от  времени
принимаясь вновь обтирать влажной салфеткой истаивающее от жара  тело.  Ночь
тянулась невыносимо долго, в конце  концов  боль  и  усталость  истощили  ее
самообладание. Ближе к рассвету, не в силах больше терпеть молча, Лили вновь
залилась тем же тихим и жалобным плачем, который встретил его по приходе.
   Дэвон не мог этого вынести. Схватив флакон с настойкой опия,  он  плеснул
немного в чай и заставил ее выпить всю чашку,  а  потом  обогнул  кровать  и
забрался под одеяло рядом с нею Лили  попыталась  взглянуть  на  него  через
плечо, но волосы упали ей на глаза. Он отвел их в  сторону  и  устроился  на
боку позади нее, просунув одну руку ей под талию, а другую положив на бедро.
В этих легких прикосновениях  не  было  и  намека  на  страсть,  просто  ему
необходимо было ощущать ее рядом. Наконец Дэвон начал говорить.
   Он рассказал ей о том,  что  они  будут  делать,  когда  она  поправится.
Приходилось ли ей бывать в Пензансе? Нет?  Вот  и  отлично.  Значит,  первым
долгом они отправятся именно туда. Западный  ветер  там  такой  теплый,  что
фуксии даже зимой вырастают высотой с деревья. В садах цветут камелии, мирт,
тамариск, дрртензии. А все изгороди усыпаны диким инжиром. На болотах растут
орхидеи, а вершины холмов покрыты редким красным клевером. Так  и  горят  на
солнце. А была ли она на Краю Света? Туда они тоже съездят  непременно.  Там
находится замок короля Артура. Говорят, Тристан тоже там жил. Он покажет  ей
кромлехи  и  дольмены  <Доисторические  сооружения  в  виде  каменных  глыб,
образующих  круглые  или  квадратные  ограды.>,  тогда  она  поймет,  почему
корнуэльцы  до  сих  пор  верят  в  существование  великанов.  А  потом  они
отправятся в Сент-Остель полюбоваться залежами фарфоровой глины, белыми, как
лунные горы, сверкающими на солнце. А может,  она  хочет  спуститься  в  его
рудник? Если хочет, он се туда свозит. И еще он отвезет ее в Лизард-Пойнт  и
покажет ей камень-змеевик, красивый,  как  ее  глаза,  зеленый,  испещренный
красными и пурпурными полосами.
   Дэвон говорил, пока у него не пересохло в горле, а голос не стал хриплым.
Рассказывая ей о своих грандиозных планах,  он  тихонько  поглаживал  ее  по
плечу, по руке, доходя  до  изгиба  бедра,  и  вновь  поднимался  кверху.  С
рассветом дождь внезапно прекратился, и в наступившей тишине он  услыхал  ее
глубокое ровное дыхание. Она уснула, и Дэвон осторожно повернулся на  спину,
чувствуя, как бегут мурашки по левому боку, затекшему от  неподвижности.  Он
закрыл глаза, по-прежнему легонько обнимая се за талию,  боясь  убрать  руку
хоть на минуту. Им овладела слабость, порожденная не только усталостью, но и
ощущением великого облегчения.  Лили  поправится.  Его  захлестнуло  чувство
благодарности. Много лет ему не за что было благодарить Бога.
   Но теперь час для этого настал.

***

   Худшее было позади.
   Хорошенько выспавшись. Лили обрела способность переносить боль.  Настойка
опия,  по-прежнему  принимаемая  малыми   порциями,   стала   приносить   ей
облегчение, хотя раньше она совершенно не помогала. На третий  день  девушка
проспала круглые сутки. Доктор Пенрой с гордостью отметил, что  ему  удалось
предотвратить серьезную лихорадку, но для пущей  надежности  решил  еще  раз
пустить ей кровь. Дэвон запретил процедуру, возразив, что  пациентка  и  без
того слишком слаба и что кровопускание как метод лечения ему  вообще  не  по
душе. Маленький сутулый сельский лекарь вытянулся во весь рост и  возмущенно
осведомился, кто тут врач. Дэвон ответил, что  с  утра  пошлет  в  Труро  за
молодым доктором Маршем. Оскорбленный доктор Пенрой покинул дом, хлопнув  на
прощание дверью.
   Ужаснувшись предписаниям коллеги, доктор Марш  прописал  камфарное  масло
для облегчения боли в горле, и буквально через день воспаление спало, вскоре
Лили смогла глотать и даже разговаривать без особого труда. Больше всего  ей
досаждали сломанные ребра, острая боль еще долго держалась после  того,  как
другие повреждения зажили. И все же  по  прошествии  пяти  дней  она  смогла
сесть, а через неделю - хотя и не без посторонней помощи -  сумела  медленно
пройти по комнате.
   Обычно ей помогала Лауди или Роза. Клей навещал  ее  почти  каждый  день,
заглядывая иногда хоть на несколько минут, если на большее не было  времени.
Поначалу его заботливость приводила Лили в замешательство.  Они  были  почти
незнакомы, а разделявшие их общественные преграды - как реальные, так и  те,
в существование которых он не мог не верить, - должны  были  бы  свести  его
интерес к самой поверхностной  вежливости.  Но  она  вскоре  убедилась,  что
сочувствие Клея объясняется его природной добротой и искренним расположением
к ней. Отбросив  сдержанность,  Лили  стала  с  нетерпением  дожидаться  его
визитов: ведь ему всегда удавалось ее развеселить. Увы, со свойственной  ему
бесшабашной живостью и чувством юмора Клей частенько заставлял ее  смеяться.
Это стало  единственной  помехой,  омрачавшей  их  общение,  поскольку  смех
вызывал у нее невыносимую боль.
   Дэвон тоже приходил каждый день утром и вечером, точный, как часы, однако
его компания не радовала Лили. События первых дней после избиения по большей
части расплылись у нее в памяти темным пятном, и только воспоминание  о  его
доброте, проявленной в самую долгую и мучительную ночь  ее  жизни,  осталось
кристально ясным и неизгладимым.  Но  теперь  ей  трудно  было  примирить  в
сознании образ этого чопорного, неулыбчивого, томительно вежливого  визитера
с воспоминанием о человеке, чье терпение и сострадание  в  последний  момент
удержали ее на краю, не позволив соскользнуть в бездну  отчаяния.  Во  время
своих визитов Дэвон держался холодно  и  отчужденно,  будто  они  были  едва
знакомы. Видно было, что ему самому неловко от этих посещений, словно что-то
из их общего прошлого тяготило его.
   Ей нетрудно было вообразить, что именно его смущает,  поэтому  ежедневные
визиты  хозяина  Даркстоуна  стали  для  Лили  столь  же  тягостными,  сколь
желанными были посещения его младшего  брата.  Справившись  о  ее  здоровье,
Дэвон больше не находил темы для разговора, она тоже не знала, что  сказать.
Но вместо того, чтобы просто встать и уйти, он продолжал сидеть, уставившись
в пространство. Наконец молчание становилось нестерпимым,  вызывая  "у  Лили
неудержимое желание закричать, и тогда, пробормотав на прощание какую-нибудь
дежурную любезность, он уходил.
   Однажды вечером он не пришел. Опаздывает, подумала Лили, увидев, что часы
показывают половину девятого. Интересно, чем он занят. Уверяя себя, что рада
его отсутствию, она взбила подушки и принялась за чтение, думая, что он  уже
не придет, без четверти девять она закрыла книгу, заложив страницу  пальцем.
Кажется, это чьи-то шаги  раздались  в  коридоре?  Отчетливо  слышался  лишь
далекий размеренный шум волн, разбивающихся о берег, да  назойливое  гудение
мошкары  за  окном.  Больше  ничего.  Лили  обвела  взглядом  углы  комнаты,
погруженные в глубокую тень, и слабо освещенный белый потолок. Запах  ночных
цветов проникал через окно из раскинувшегося внизу сада. Она вновь  перевела
взгляд на страницу, но буквы расползались у нее перед глазами, как  муравьи.
Он не придет.
   В десять вечера послышались шаги. Сердце подпрыгнуло у нее в груди. Дверь
открылась, и в комнату впорхнула Лауди.
   - Что это ты вся красная, как рак? - заметила  она,  вглядываясь  в  лицо
подруги в неверном свете свечи. - Может, у тебя жар?
   - Нет.
   - Гэйлин только что о тебе справлялся, а я и  говорю:  Лили,  мол,  ведет
себя молодцом,