олову никому из девушек их клуба.
     В парадную дверь тихо постучали. Сердце ее бешено заколотилось; она дрожащими руками в последний раз поправила волосы перед зеркалом, висящим над камином, с испугом увидев, как пылают у нее щеки и блестят глаза. Нервы совсем никуда не годятся. Он не должен увидеть ее такой, полной страхов и сомнений. Стук повторился. Она расправила юбки, распрямила плечи и пошла открывать. На пороге стоял... Роберт Кродди.
     Глядя на него, одетого с иголочки, с желтым цветком в петлице, Софи чувствовала, как ее радостное волнение улетучивается.
     - Роберт! Что вы здесь делаете? - выпалила она не слишком вежливо.
     Вид у него был нелепый: стоя прямо, словно аршин проглотил, он согнутой в локте рукой прижимал к груди шляпу, и ей живо представилось, как он делает быстрое движение кистью, и шляпа летит, словно металлическое кольцо. Он улыбался плотно сжатыми губами.
     - Могу я войти?
     - Нет! - вырвалось у Софи, но тут же она опомнилась и попыталась тоже улыбнуться. - Ах, простите... я сегодня одна. Я пригласила бы вас войти, но при данных обстоятельствах это невозможно. Поэтому лучше не буду вас приглашать. - Она заглядывала ему через плечо, едва скрывая все возрастающее волнение, но ничего не видела, кроме блестящей черной коляски на дорожке у дома, не слышала ничего, кроме хруста гравия под копытами нетерпеливо переступавшей лошади. С потемневшего неба на нее глядел круглый платиновый лик луны.
     - Ну, конечно, конечно. Простите меня, Софи, я не знал, что вы одна. - Он нахмурился. - А почему вы одна? Где слуги?
     - Моя экономка часто уходит в пятницу вечером, - ответила она прохладно, надеясь, он поймет по ее тону, что его это не касается. - Вы что-нибудь хотите?
     - Только выразить свое сожаление. Вижу, мне лучше было бы послать записку.
     - Сожаление?
     - Я не смогу быть у вас завтра.
     - Завтра?
     - Вы пригласили меня на чай, - чопорно напомнил он.
     - О! Ну да, конечно, простите - я задремала над книгой, и вы меня разбудили; я еще не совсем проснулась.
     Он откланялся.
     - Не буду мешать вам.
     В последний момент, когда он уже поворачивался, чтобы уйти, она вспомнила о приличиях.
     - Очень жаль, что вы не сможете быть завтра у меня.
     - Благодарю. Мне тоже жаль. Непредвиденные дела, увы.
     Она подумала: какие могут быть у него дела? Но не стала спрашивать, иначе он проторчал бы на крыльце неведомо сколько времени. В любом случае Роберт не любил говорить о делах своего отца-пивовара или о том, что касалось его участия в руднике ее дяди. Он занимался торговлей, делом, как презрительно говорили в их кругу; но в отличие от Софи стеснялся этого.
     Когда он уехал, она постояла у открытой двери, надеясь, что прохладная, тихая ночь успокоит ее. За ее спиной в холле горела на столике лампа. Она намеренно оставила ее, чтобы показать Джеку, что ждет его сегодня в доме, а не в саду. Из ночной тишины и тьмы, сгустившейся в кустах возле дорожки, неожиданно возникла мужская фигура. Софи замерла - но тут луна осветила голубоватым светом черные волосы Джека, облила серебром его плечи и длинные стройные ноги. Она улыбнулась. Все ее сомнения и страхи мгновенно отнесло в прошлое нахлынувшей волной радости, подобно тому как весенний поток уносит жухлые прошлогодние листья.
     Джек в один присест преодолел ступени, и она прошла в дом, как бы приглашая его следовать за собой. От мысли, что сейчас он будет здесь, наедине с ней в ее доме, у нее перехватило дыхание. Прошла почти минута, пока она осознала, что он чем-то рассержен.
     - Наверно, мне следовало прийти позже. - От его сухого тона трепетная радость исчезла, разлетелась вдребезги, как зеркало от удара камнем. - Не знал, что до меня ты будешь принимать другого мужчину.
     - О, Джек! - Она схватила его за сжатую в кулак руку и держала, пока он не расслабился. Все выходило не так, как ей рисовалось, и так нелепо! - Войди, - позвала она и потянула его в гостиную. Он остановился посреди комнаты, оглядывая ее вещи, ее мебель; лицо его было отчужденным, не совсем понятно почему. - Это заходил Роберт, - заговорила она, - Роберт Кродди. Ты видел его раньше на...
     - Я знаю, кто он.
     - Он просто... он никогда не приходил сюда вот так, я имею в виду так поздно. Он хотел сообщить, что не сможет прийти ко мне завтра на чай. Он... он... - Она вдруг все поняла. - Джек, ты ревнуешь!
     Неподдельное удивление, прозвучавшее в ее голосе, привело наконец его в чувство. Он словно оттаял, улыбнулся, глядя себе под ноги, потом виновато посмотрел на нее.
     - Черт! Действительно ревную. Хочется засунуть его в пивную бочку и бросить в реку.
     Софи счастливо засмеялась. Она все еще держала его за руку, поэтому оказалось очень просто перейти к объятию - нежному, непринужденному и сладостному. На душе стало легко и весело.
     - Я прогнала его, - прошептала она, кладя ладони ему на грудь. - А какой завидный поклонник: богатый, красивый...
     - Урод.
     - Сильный.
     - Толстый, - он поцеловал ее в губы. - Безмозглый.
     - Но зато богатый.
     - Не такой уж и богатый. Кто из нас держит тебя в объятиях?
     Она прижалась щекой к его плечу. Роберт действительно был завидным поклонником, но она отослала его, чтобы принимать ухаживания бедного шахтера из Корнуолла. Она отдавала ему себя, а он еще ревновал. Если все откроется, она погибла. Погибла. Она рискует всем, а Джек ничем.
     Внезапно ее охватил такой страх, что захотелось, чтобы все быстрее кончилось и они бы расстались. Она прижала ладони к его лицу и стала неистово целовать его, закрыв глаза и отчаянно желая забыться, не думать, только чувствовать. Он крепко прижал ее к себе и жадно приник к ее губам. Это было то, чего она желала, - покорно подчиниться его воле, его силе. Она попыталась выговорить его имя, но его ненасытные губы не допустили этого. Ее ладони скользнули ему под пиджак, ощущая выпуклые мышцы спины. Джек носил ремень, и она опустила под него сначала большие пальцы, а затем и ладони; под пальцами не ощущалось ничего, кроме рубашки, но собственная смелость разожгла ее воображение, опалив, как огнем. И его тоже - его руки опустились ниже, лаская ее сквозь платье. Ноги у нее ослабели; она вся дрожала и едва могла стоять. Она готова была упасть на пол прямо здесь и отдаться ему на старом узорном ковре ее матери. Но он крепко держал ее, продолжая целовать, а потом прошептал в ухо:
     - Софи, любимая, давай куда-нибудь перейдем.
     Они стояли пошатываясь и часто дыша. Она хотела только повиноваться, а не принимать решения, но опять приходилось что-то решать. Она попросила его прийти, и вот он здесь - разве этого не достаточно? Душа у нее всякий раз уходила в пятки, когда она пыталась представить себе ночь с Джеком, и потому она не думала, где это произойдет: здесь, в гостиной, или в ее комнате, в комнате отца, где кровать шире?
     В конце концов она приняла самое естественное решение.
     - Хочешь, пойдем в мою комнату? - спросила она, касаясь лбом его лба.
     - Хочу. - Он поцеловал ее пальцы, каждый в отдельности. - Если ты еще не передумала.
     Она ничего не сказала, просто повела его за собой - из гостиной, потом по полутемной лестнице наверх, это и был ее ответ.
     Софи зажгла свечу от свечи, которую захватила с собой, и поставила обе на столик у кровати. Она попыталась взглянуть на комнату глазами Джека, и впервые та показалась ей комнатой девочки-подростка: непорочно-белое покрывало на кровати, на которой она спала двадцать лет, полка с учебниками и фотографиями школьных подруг, дипломы и грамоты в рамках. В Уикерли ее дважды выбирали королевой праздника на первое мая, в шестнадцать и в семнадцать лет, и до сих пор две дурацкие соломенные шляпы с лентами висели на стене. Она по-прежнему пользовалась туалетным столиком, что подарил отец, когда ей исполнилось десять лет, хотя стульчик уже давно стал ей мал и, чтобы увидеть себя в зеркале, приходилось складываться чуть ли не вдвое.
     Джек стоял возле бюро, разглядывая портреты и фотографии. Она подошла к нему и протянула акварельную миниатюру в рамке.
     - Это моя мама. Правда, она очень красива?
     - Да. Ты похожа на нее.
     - Спасибо. Другие тоже так говорят. Сама я этого не вижу. А это мои родители вместе. - Она дотронулась до другого портрета, написанного маслом. - Здесь они через месяц после свадьбы. Я люблю этот портрет, потому что на нем они такие счастливые.
     - А это "Калиновый"? - Он показал на выцветший коричневатый дагерротип <Дагерротип - фотография.> под стеклом.
     - Да, пятнадцать лет назад, - кивнула она, - вскоре после того, как отец арендовал его. - Этот снимок она тоже любила, потому что запечатленный на нем рудник представлял собой лишь полуразвалившийся сарай, где стоял насос, да лестницу, торчавшую из отверстия в земле посреди огромного грязного двора. За те годы, что Толливер Дин являлся хозяином рудника, он превратил его в процветающее предприятие, и теперь она с гордостью шла по его стопам.
     Софи вновь охватило беспокойство, и она прижалась к руке Джека. Она ждала, что он своими ласками и поцелуями унесет ее в пучину всепоглощающей страсти, где она утратит способность думать, рассуждать. Но у него не было намерения соблазнять ее, это было очевидно; он хотел, чтобы она по собственной воле прошла шаг за шагом весь путь до конца.
     Что ж, пусть так. Она, преодолев себя, оторвалась от него, подошла к кровати, наклонилась и задула обе свечи на столике. Но она забыла, что стояла полная луна и в комнате было не слишком темно. Глубоко вздохнув, она решилась на более отчаянный шаг и начала раздеваться.
     Сначала Софи испугалась, что он не подойдет, а будет стоять и смотреть - и она не вынесет этого. К своему великому облегчению, Софи увидела, что Джек медленно двинулся к ней в полумраке, и его теплые и уверенные руки оказались у нее за спиной и принялись расстегивать пуговицы. Платье соскользнуло к ногам, и она почувствовала на обнаженных плечах его щекочущее и взволнованное дыхание.
     - Прости, Софи, - почудился ей его шепот. - Не могу сдержаться.
     Она повернулась к нему.
     - Я не хочу, чтобы ты просил прощения. Не хочу, чтобы ты сдерживался. - Она поцеловала его, желая преодолеть остатки того внутреннего сопротивления, которое ощущала в напряженности его тела, его голоса. Если они действительно решились, то она хочет, чтобы это было праздником для обоих. Но как добиться этого? Он отдаляется от меня! Надо ничего не слышать, ни о чем не думать. Слава богу, она верила ему. Если они больше никогда не встретятся, она ни о чем не будет жалеть. Она сберегла себя для него, Джека Пендарвиса, и то, что он не мог остаться и жениться на ней, быть ее вечным возлюбленным, трагично, но в то же время не имеет отношения к происходящему.
     - Все хорошо, Джек, все хорошо, - успокаивая его, прошептала она, всем сердцем веря, что так оно и есть.
     Ее уверенность освободила его от скованности. Даже когда она называла его именем его брата, это не охладило Коннора. Слишком поздно; у него не осталось иного выбора, как поверить ей и любить ее, отдать ей все то лучшее, что было в нем.
     - Ах, Софи! - тихо и хрипло вырвалось у него из глубины души.
     Под лифом на ней была легкая шемизетка; он спустил ее к талии, открыв изящный белый мягкий корсет без уса.
     - Ты всегда так прелестно одета. Я не знаю другой женщины, которая одевалась бы не хуже тебя.
     Судя по улыбке, комплимент ей понравился. Предстояло еще расстегнуть длинный ряд маленьких перламутровых пуговок спереди на корсете. Коннор склонился над ней, расстегивая одну пуговку за другой, и она, положив руки ему на шею, нежно поглаживала его и целовала в волосы. Лунный свет серебрил ее кожу, и обнаженная грудь казалась прохладной и изваянной из мрамора, как у ожившей статуи. Но нет, это был не мрамор, но дивная плоть. Софи стояла не дыша, а его руки ласкали ее грудь, оказавшуюся теплой и шелковисто-нежной, оживающей, трепещущей под его ладонями. Коннор не мог поверить, что ласкает ее, мисс Софи Дин, предмет постоянного восхищения шахтеров и грубоватых, но добродушных намеков.
     - Шахтеры говорят о "Калиновом" как о женщине, - улыбнулся он, помогая одежке соскользнуть с ее бедер. - Как о яхте: "Она сегодня страсть какая горячая" или "Ну и измотала она нас нынче ночью".
     - Правда? - Софи с улыбкой потянула за конец его галстука.
     - Иногда у меня такое чувство, будто они говорят о тебе. - Он сосредоточенно возился с ее поясом, ища застежку. - "Как она сегодня?" - спрашивает меня сменщик, спускаясь в забой, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не ответить: "Сегодня она еще прекраснее, чем вчера".
     Софи тихо засмеялась, потом вздохнула и положила голову ему на плечо. Он наконец справился с застежкой. Теперь на ней ничего не было, кроме чулок, - туфельки она уже сбросила. Он чуть отстранился, любуясь ею; волна дрожи прошла по ее телу, но она устояла, не стала прикрываться руками.
     - Тебе холодно?
     Она отрицательно покачала головой.
     - Софи, ты прекрасна, - изменившимся голосом чуть слышно сказал он, сожалея, что у него не хватает слов выразить всю силу его восхищения. Она была само совершенство, точно такая, какой он ее себе представлял. - Прекрасна. Но ты знаешь это.
     - Нет, не знаю, Джек.
     Замирающий, прерывающийся голос выдал ее страх. Каким идиотом он был, что не понял этого раньше. Его руки обвились вокруг ее стана и нежно, кончиками пальцев, прошлись по спине, лаская, успокаивая.
     - Не волнуйся, все будет чудесно.
     Она постепенно расслабилась, и тело ее стало соблазнительно податливым. Не отрываясь от ее губ и обнимая одной рукой за талию, он другой стал сбрасывать с себя пиджак, расстегивать рубашку. Софи повернулась, чтобы откинуть покрывало, потом села на край кровати, робко, но с любопытством глядя, как он снимает брюки. Он намеревался помочь ей избавиться от чулок: но смотреть, как она сама это делает, медленно, с затуманенным взором, почти бессознательно, оказалось куда приятнее.
     Она подвинулась, давая ему место, и они легли, деля единственную подушку. Узкая кровать была слегка продавлена посередине, и они скатились в объятия друг друга.
     - Я думала об этом моменте, - чуть слышно призналась она, осторожно касаясь пальцами белого шрама на его боку. - Я хотела этого, Джек, я думала о тебе все время.
     - Я тоже постоянно думаю о тебе, - прошептал он. - С того дня, как увидел тебя впервые. Ты тоже помнишь тот день? Мне показалось, я в жизни не видел никого прекраснее. Я хочу сказать, дело не только в дивном теле, лице, волосах, - Софи, у тебя самые красивые волосы на свете. Они как солнечный свет, как желтые цветы...
     - О, Джек! - Она замерла, упиваясь его похвалой и одновременно смущаясь.
     Он нежно коснулся губами ее лба. Лаская ее грудь, он говорил:
     - Да, не только тело, лицо, волосы. Я был в тот день с братом, и мы оба почувствовали это.
     - Что?
     - Трудно объяснить. То, как ты обращалась с детьми: благожелательно, ласково. Софи, ты... такая славная.
     - Не всегда. - С сосредоточенной улыбкой она прислушивалась к своим ощущениям, в то время как Джек поглаживал средним пальцем розовый бутон ее соска.
     - Так тебе нравится? - прошептал он, хотя и без того ясно было, что нравится - поскольку, закусив нижнюю губу, она тихо застонала.
     - А так? - Палец сменили сначала губы, а потом язык. От ее постанываний его словно огнем обдало, и он вновь подумал, какое это чудо - оказаться с ней в ее девичьей кровати, касаться ее, заставляя сладко стонать.
     - Это долго?.. - выдохнула она и замолчала, смущенная.
     - Что "долго"?
     Она коснулась его щеки.
     - Это долго будет... перед тем, как... по-настоящему?
     - Столько, сколько захочешь.
     - О! Я думала... даже не представляла, что так бывает. Все так делают?
     - M-м, не знаю. - Он ласкал ее мягкий живот. - А как, ты думала, делают другие?
     - Я думала... все делают только одно. Даже не знала, что сначала можно ласкать вот так. Ведь это чудесно, правда?
     - Правда. - Его пальцы скользнули ниже. Она спрятала лицо, уткнувшись ему в шею, и хватала воздух широко открытым ртом, чувствуя обжигающе-нежное прикосновение его пальцев.
     - Джек?
     - Да?
     - Ты сказал, столько, сколько захочу.
     - Угу!
     - Сейчас... я хочу сейчас...
     Коннор накрыл ее своим телом и поцеловал, шепча:
     - Раскрой ноги, Софи.
     Она по-прежнему не решалась к нему прикасаться; ему пришлось помочь себе рукой. Такой женщины у него никогда еще не было, он не знал, чего от нее ждать, В последнюю секунду он прошептал:
     - Скажи мне, если будет больно.
     Ответом ему послужил полный недоумения взгляд. Он понял, что свалял дурака.
     - Прости меня, Софи.
     - За что, Джек?
     Может, все-таки стоит ее предупредить?
     - За то, что я должен сделать вот так.
     Весь сжавшись, как стальная пружина, он проник в нее одним ударом. Она ахнула и испуганно вскрикнула.
     - Вот и все, - успокоил он ее, когда дар речи вернулся к нему после пережитого немыслимо острого наслаждения.
     - Все? - разочарованно протянула Софи. Коннор не удержался от улыбки.
     - Больше не будет больно, - объяснил он, обхватив ее лицо ладонями и целуя снова и снова. - Все остальное тебе понравится, вот увидишь. Я обещаю.

11.

     Бренди в полночь - поистине порочное наслаждение. И его крепость, привкус дымка - лишь часть удовольствия, главное же в том, что пьешь его маленькими глоточками, когда на тебе лишь ночная рубашка и ты только что провела возлюбленного по дому, показывая ему, как ты живешь.
     - Это моя детская, - объявила Софи, прислонившись к его плечу, чтобы чувствовать его близость, и подняла свечу выше, освещая просторную комнату, оклеенную голубыми с желтым обоями. - Не мешало бы вытереть пыль, - заметила она. А заодно и проветрить; в комнате стоял запах сырости. Заполненные игрушками полки вызвали волну воспоминаний. - Вот эта кукла, Нора, была у меня самой любимой. - Она показала на желтоволосую фарфоровую куклу в голубом парчовом платье, восседающую на миниатюрном кожаном кресле в самом центре кукольного мирка.
     - Она похожа на тебя.
     - Услышь я это, когда мне было семь лет, я была бы в восторге.
     Коннор нежно обнял ее за талию и привлек к себе.
     - О, я вижу, у тебя был деревянный конь!
     - Его зовут Миднайт. Какие скачки мы с ним устраивали!
     - Нору вы брали с собой?
     - Иногда. Повар клал мне с собой завтрак в коробку, и я съедала его, не слезая с Миднайта, воображая себя американским ковбоем, скачущим по обширному пастбищу. - Джек улыбнулся. - Я, наверное, была избалованным ребенком. По сравнению с другими детьми. - По сравнению с ним, подумала она. У нее были сотни игрушек; большинство их пылилось в этой комнате - книжки и головоломки, кубики, игры, мелки и краски, куклы из папье-маше, стереоскопы. Она подумала о книге, которую учитель подарил Джеку, - книге о мальчике, который мог становиться невидимым. Его братья высмеяли эту книгу, но у него, по крайней мере, были братья. И никакое обилие игрушек не в состоянии заменить ребенку живое человеческое общение.
     Похоже, она была ненамного счастливее Джека. Тот хотя бы не был одинок в детстве.
     - В этой комнате жила миссис Тернер, - показала Софи другую комнату. - Она была моей няней. А это - спальня отца. - Она невольно понизила голос, как всегда, когда входила в эту комнату. Большую часть его одежды она отдала церковному приходу, но сама просторная, строгая спальня выглядела так, как в ту ночь, когда он умер. Тяжелый темно-красный полог кровати был задернут, и порой - теперь не так часто - ей казалось, стоит его отвести в сторону, и она увидит спящего отца; вот она приносит ему чай или газеты, и он, зевая и потягиваясь, говорит, как обычно: "Доброе утро, солнышко".
     Джек нежно поцеловал ее в макушку.
     - Тебе по-прежнему не хватает его.
     - Да. Хочешь увидеть его кабинет? Или... тебе неинтересно, Джек? Это ничего,