ифорнии  с  целым  сундуком
бесценных сокровищ!
   Порой она сама себе удивлялась.  С  какой  великолепной  небрежностью,  с
каким безупречным тактом, без малейшей шероховатости или натяжки ей  удалось
перевести разговор на меры предосторожности, предпринимаемые им  для  охраны
своей коллекции! Искусно подготовив почву, она наконец смогла задать  прямой
вопрос: сдает ли он экспонаты  в  камеру  хранения  компании  "Уэллс-Фарго",
останавливаясь  на  ночлег?  Или  считает  более  безопасным   доверить   их
администрации отеля?
   - Ни то, ни другое, - ответил Суини, сияя самодовольством. - У меня  есть
свои собственные методы охраны, куда более совершенные, чем могут предложить
любые наемные сторожа.
   - В самом деле?
   - Можете не сомневаться. Начнем с того, что я ни на миг не выпускаю  свою
коллекцию из виду. Ведь я лицо заинтересованное, не то что посторонние люди,
от которых смешно было бы ожидать ревностного исполнения долга.
   - Но неужели вы нисколько не опасаетесь ночного нападения?
   Суини снисходительно рассмеялся, блеснув полным набором золотых зубов.
   - Хотел бы я посмотреть, кто на это отважится. Я им не завидую.
   - Стало быть, вы вооружены? - предположила сестра Августина.
   Это означало бы конец разговора.
   - Ну что вы, у меня имеется кое-что получше! У меня с собой целый чемодан
специальных запоров для  окон  и  дверей.  Сделаны  на  Заказ.  Ничего  даже
отдаленно похожего  "Уэллс-Фарго"  предложить  не  может,  не  говоря  уж  о
гостиничных  сейфах.  Моя  комната  превращается  на  ночь  в   неприступную
крепость, сестра.
   - Сделаны на заказ? - переспросила она, стараясь ничем не  выдать  своего
разочарования.
   -  Вот  именно!  Изготовлены  в  специальной  мастерской.  Правда,  заказ
обошелся нашему музею в целое состояние, но ведь безопасность прежде  всего,
не так ли?
   Описывать устройство запоров он, разумеется,  не  стал,  а  расспрашивать
сестра Августина не решилась. Не вызывая подозрений,  такой  вопрос  мог  бы
задать разве что слесарь, но уж никак не монахиня.
   Что ж, очень жаль, но ничего  не  поделаешь.  Генри,  конечно,  начал  бы
обвинять ее в том,  что  она  не  желает  совершенствоваться  в  необходимых
навыках, но, если уж на то пошло, она могла бы и покопаться в  патентованных
запорах мистера Суини. Знать бы только, какой  они  системы!  Цилиндрический
замок с пружиной она могла бы открыть даже с  завязанными  глазами,  но  вот
новые системы с зубчатым барабаном... нет, это было слишком сложно.
   Ну и шут с ним! По правде говоря, она была скорее рада, чем разочарована.
Да, деньги ей нужны позарез, но откровенная кража все-таки  не  в  ее  духе.
Слишком примитивно, слишком грубо. Интересно, знает  ли  Генри  хоть  одного
скупщика краденого? Он  никогда  об  этом  не  говорил.  Насколько  ей  было
известно, сам он никогда взломщиком не был. И  ей  казалось,  что  даже  при
самых отчаянных обстоятельствах, будь он сейчас  здесь,  он  посоветовал  бы
действовать  старым  проверенным  способом  -  мошенничать,  не  прибегая  к
воровству.
   После ужина мистер Суини заявил, что хочет слегка размяться, поэтому  они
пожелали ему доброй ночи в холле гостиницы,  после  чего  мистер  Кордова  -
нет-нет, просто Эдуард! - проводил ее до  дверей  номера.  Там  они  немного
задержались: казалось, он не меньше, чем она сама, жалеет о том,  что  вечер
кончился так скоро. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы пригласить
его в комнату, но... Не будь на ней монашеского  облачения...  Что  бы  было
тогда? А? Если бы они встретились как обычные  путешественники,  одинокие  и
ничем не связанные, устроившиеся на ночлег в  отеле  "Саратога"?  При  одной
мысли об этом сердце у нее забилось учащенно, а щеки запылали румянцем.  Она
скорчила гримаску в досаде на собственную глупость. Хорошо,  что  он  ее  не
видит!
   Правило номер один, которое Генри заставил ее затвердить много лет назад,
гласило: никаких личных чувств, пока ты на работе.  До  сегодняшнего  вечера
соблюдать его было совсем нетрудно. Но раз уж у нее вообще появился  соблазн
нарушить  запрет,  это  могло  означать  лишь   одно:   во   всем   виновато
"Шато-Дю-Как-Его-Там". Она явно выпила на бокал больше, чем следовало.
   После многозначительной паузы Эдуард произнес с подкупающей  вежливостью,
доходившей до самого ее сердца:
   - Мне не хотелось бы вас обидеть, но... могу я сказать вам нечто личное?
   - Обидеть? Я уверена, что вы на это не способны.
   - Я лишь хотел заметить, что у вас совершенно особенный аромат...  тонкий
букет, если можно так выразиться. Он напоминает мне лучшие  марки  вин.  Раз
услышав, я его никогда не забуду.
   Она стояла, прислонившись к стене. Эдуард был на полголовы выше и  теперь
склонился над ней, опираясь  рукой  о  низкую  притолоку  двери  у  нее  над
головой. Его признание в том, что он ощущает "тонкий букет",  ее  ничуть  не
удивило: она тоже слышала его аромат. Никаких  сомнений,  это  действительно
была лавровишневая вода.
   - И как бы вы определили сущность этого "тонкого букета"? - спросила  она
беспечно, хотя втайне почувствовала себя польщенной.
   Он сложил большой и указательный пальцы щепоткой. Ей этот жест  показался
утонченным, набожным и в то же время безумно волнующим.
   - Запах и его сущность - это совсем не одно и то же. Запах сам по себе...
это хорошее мыло с абрикосовой или апельсиновой отдушкой. Думаю,  речь  идет
об абрикосе. Но вот сущность...
   Сестра Августина ждала, затаив дыхание.
   - Его сущность я определил бы как... дуновение благодати.
   Она ахнула. Эдуард Кордова  напрягся,  чутко  прислушиваясь.  Его  черные
брови сошлись на переносье.
   - Что-то не так?
   - Благодать, - прошептала она с долгим вздохом. -  Вы  угадали  мое  имя.
Грейс<Имя Грейс по-английски означает "благодать"> - так меня звали до того,
как я дала обет.
   - Какое поразительное совпадение!
   Лицо Эдуарда Кордовы придвинулось так близко, что  она  различила  жилку,
бьющуюся у него на шее чуть ниже левого уха. Ей хотелось коснуться кончиками
пальцев одной из чарующих ямочек  в  уголках  его  чудесного  рта.  В  синих
стеклах очков отражались ее собственные полуоткрытые губы и полные телячьего
восторга глаза. Это ее немного отрезвило.
   - Спокойной ночи, - прохрипела она. На сей раз "очаровательная  хрипотца"
гласных была ясно слышна даже ей самой.
   - Спокойной ночи.
   Но он так и не сдвинулся с места, поэтому она тоже решила не шевелиться.
   - Это был незабываемый вечер. Спасибо, что провели его со мной.
   - Это я должна вас благодарить! .
   Его выразительный рот буквально завораживал ее. Сестра Августина даже  не
сразу заметила, что Эдуард Кордова  протягивает  ей  руку  для  прощания,  и
сообразила что к чему лишь после того, как он поднял руку  повыше,  нечаянно
коснувшись кончиками пальцев ее груди. Она отшатнулась.
   У него на лице промелькнуло  недоуменное  выражение,  быстро  сменившееся
беспокойством, но сестра Августина была готова на все, лишь бы  уберечь  его
от смущения. Вжавшись в стену, чтобы он не догадался, как  мало  между  ними
места, она сунула ему руку для  пожатия.  На  секунду  его  сильные  длинные
пальцы сжали и тотчас же выпустили ее ладонь.
   - Спокойной ночи, - повторили они хором. Лишь много  позже,  ворочаясь  в
постели в тщетной попытке уснуть, сестра Августина  вспомнила  об  обещанном
пожертвовании для сиротского приюта. Она так и не  достала  для  него  бланк
перевода. Не говоря уж о том, чтобы помочь ему вписать сумму прописью.

Глава 2

   Многие вещи кажутся забавными, пока случаются  не  с  нами,  а  с  кем-то
другим.
   Уилл Роджерс

   Решение   прикинуться   слепцом   осенило   Рубена   на   полпути   между
принадлежавшим  Баду  Уайти  салуном  "Лови  момент"  и  конечной   станцией
дилижансов "Уэллс-Фарго" в Монтерее. И виной  всему  была  гора  сундуков  и
чемоданов на крыше почтовой кареты.
   Поначалу никакого четкого плана у него не было: подвернулся благоприятный
случай, вот он и подумал, что нельзя его упустить. Почему именно слепцом? Да
просто потому, что он никогда раньше этого не делал. Вернее, был в его жизни
случай, когда ему было лет восемь или девять и он  ,в  течение  двух  недель
довольно успешно изображал попрошайку на деревянной ноге на  углу  Четвертой
улицы и Второй авеню, но с тех пор ему ни разу не приходилось  прикидываться
инвалидом, и он решил, что пора попробовать себя в новой роли. К тому же при
нем случайно оказались все необходимые  принадлежности:  толстая  ротанговая
трость, выигранная накануне вечером в покер у Брайди Макколла, и синие  очки
для считывания фосфоресцирующих меток на крапленых картах.
   Ну и, наконец, он пребывал  в  приподнятом  настроении,  располагающем  к
новым приключениям. А  все  потому,  что  после  трехдневного  пребывания  в
Монтерее карманы у него потяжелели на две тысячи долларов. Правда, до сорока
пяти  сотен,  которые  он  задолжал  братьям  Крокерам,  не  хватало  больше
половины, но по крайней мере теперь они его не убьют. Во всяком  случае,  не
сразу.
   Да и что еще ему оставалось делать? До Сан-Франциско было два дня пути по
пыльной дороге. Не сидеть же сложа  руки!  Он  по  опыту  знал,  что  аферы,
основанные на чистой импровизации, имеют не  меньше  шансов  на  успех,  чем
тщательно обдуманные заранее. А главное,  чему  научила  его  жизнь  в  этом
грешном мире, - доверять  своим  инстинктам.  Чувствуя,  что  ему  привалило
везенье, Рубен Джонс решил попытать счастья в новом деле.
   Увы, приманка оказалась пустышкой: сундуки и чемоданы на крыше  дилижанса
были набиты не пожитками какого-нибудь жирного гуся, которого он намеревался
ощипать, прикидываясь немощным слепцом, а побрякушками из китайского  музея.
И пусть они, как  утверждал  мистер  Суини,  "бесценны",  Рубен  никогда  не
опускался до  воровства  и  гордился  этим.  Он  был  свободным  художником,
мастером игры на доверии, а не вульгарным взломщиком.
   Но хотя очки и трость не пригодилась ему для дела, Рубен ничуть не  жалел
о затеянной игре. Будучи "слепым", он мог беспрепятственно любоваться  через
проход тряского экипажа на сестру Августину, пытаясь на досуге угадать, куда
она этим утром заткнула свой изящный пистолетик двадцать второго калибра: за
правую подвязку или за левую?
   Смешно было думать, что это одна из немногих вещей, которые он о  ней  не
знает. То есть он, конечно,  не  стал  бы  утверждать,  будто  знает  о  ней
абсолютно все, но уж по сравнению с мистером Суини или ковбоем  мог  считать
себя настоящим академиком. Рубен, к примеру, знал, что на самом деле она  по
крайней мере лет на пять моложе, чем  выглядит  в  своем  монашеском  черном
балахоне. Застав ее в натуральном виде, он дал ей не  больше  двадцати  двух
лет, ну самое  большее,  двадцать  три.  И  еще  он  знал,  что  под  черным
апостольником, или как там называется это  дурацкое  покрывало,  она  прячет
целую гриву длинных вьющихся волос изумительного цвета старого золота.
   Ему было известно и  то,  что  грубые  черные  чулки  напялены  на  самые
восхитительные ножки,  какие  ему  когда-либо  приходилось  видеть  у  особы
женского пола, если не считать Чаринг-Кросс, резвой  кобылки,  выигравшей  в
прошлом году тройной заезд в Бризуэе. И вообще он  знал,  что  за  "кот",  а
вернее, "кошечка" прячется в бесформенном мешке из черной парусины: стройные
женственные бедра, тонкая  талия,  которую  он  мог  бы  запросто  обхватить
ладонями, и груди - удивительно щедрые для такой изящной малютки - высокие и
гордые,  как  пара  чистокровных  рысаков  на  призовом  кругу.  Но  в  этой
прекрасной груди билось коварное сердце мошенницы.
   Как бы то ни было,  нынешним  утром  телесные  прелести  сестры  Гусси  -
мысленно он окрестил ее этим уменьшительным именем -  занимали  Рубена  куда
больше, нежели ее заблудшая душа. Он  с  умилением  вспомнил,  какая  у  нее
прелестная  ямочка  на  правой  ягодице,  точь-в-точь   отпечаток   чьего-то
шаловливого пальца. Ноги у нее были по меньшей мере  в  Милю  длиной,  бедра
соблазнительно покачивались при  ходьбе,  а  когда  она  наклонилась,  чтобы
достать из чемодана халат, ее задорная кругленькая попка...
   Внезапно ход его похотливых мыслей прервался на самом  интересном  месте:
сестра Гусси вдруг уставилась прямо на него,  и  ее  взгляд  ему  совсем  не
понравился.
   Она смотрела даже не на Рубена, а на его руки. Ничего удивительного:  сам
того не замечая, он снял очки и принялся рассеянно протирать стекла  носовым
платком. Выражение на ее ангельском  личике  -  цепкое  и  настороженное,  с
подозрительно прищуренными голубыми глазами - подсказало ему, что от нее  не
ускользнул истинный смысл этого жеста.
   Уронив голову на грудь, Рубен опустил руки. Губы  у  него  искривились  в
безнадежно горькой усмешке.
   - О Господи, опять я за свое! - воскликнул он, ни  к  кому  конкретно  не
обращаясь.
   - Простите, вы о  чем?  -  спросил  мистер  Суини,  очевидно,  ничего  не
заметив.
   - Да вот - по привычке протираю очки. Просто немыслимая глупость! Раньше,
когда я ловил себя на этом, на меня  нападала  беспросветная  тоска.  Я  был
близок к... ладно, не будем об этом.
   Он  помолчал,  не  желая  углубляться  в  подробности  своей   борьбы   с
саморазрушением.
   - Слава Богу, с этим покончено. Это...  это  тяжелое  время  уже  позади.
Иногда мне даже удается посмеяться над собой.
   В подтверждение своих слов Рубен издал нервный смешок и вновь надел очки.
Под их надежной защитой он воровато скосил глаза на сестру  Гусси.  Ее  лицо
смягчилось от жалости, ему даже показалось, что  в  глазах  у  нее  блеснули
слезы. Он отвернулся к окну и невидящим взглядом уставился  на  проплывающие
на горизонте заснеженные вершины Сьерры.
   Прошедшим вечером на одну-единственную секунду  у  него  мелькнула  мысль
предложить сестре Гусси партнерство, и, хотя его рассудок тут же отверг  эту
безумную идею, сейчас он почувствовал, как она вновь пробуждается, не  давая
душе покоя. Несколько лет назад ему  пришлось  однажды  работать  в  паре  с
женщиной. Она называла себя Хейзел Мэйн. Кончилось  тем,  что  она  сбежала,
прихватив с собой все, что у него было, включая одежду.  Это  послужило  ему
хорошим уроком.
   А все-таки жаль. Ему понравилось, как работает сестра Гусси. Правда,  его
самого ей раскусить не удалось, но Рубен не стал бы  ее  этим  попрекать:  в
конце концов, он был гроссмейстером в своем деле и умел оставлять в  дураках
самых  прожженных  мошенников,  не  то  что  дилетанток   вроде   нее.   Ему
вспомнилось, как она вчера вечером водила его по комнате,  подсчитывая  шаги
от кровати к окну и к умывальнику. А сейчас чуть было  не  расплакалась  при
мысли о том, что его время от времени посещают мысли о самоубийстве. Вот это
его и подкупало в сестре Гусси:  сочетание  ловкости  и  артистизма  опытной
мошенницы с добрым и отзывчивым сердцем. Такое нечасто встречается, особенно
у женщин.
   Непросыхающий ковбой по фамилии Блейлок неожиданно толкнул его  локтем  в
бок.
   - Пропустим по одной? - предложил он, сунув Рубену под нос пинту виски.
   - Нет уж, спасибо, - брезгливо поморщился Рубен.
   У Эдуарда Кордовы были куда более изысканные вкусы в  отношении  выпивки,
да и у Рубена Джонса тоже, если на то пошло. По приезде домой  он  собирался
непременно отпраздновать свою удачу  в  Монтерее,  откупорив  бутылочку  "От
Брийон Грав" урожая 1880 года. Возможно,  он  даже  пригласит  на  вечеринку
миссис Финни, свою квартирную хозяйку. Вот уж кто точно обрадуется, когда он
заплатит ей все, что задолжал за квартиру!
   Рубен мечтательно улыбнулся, глядя на  проплывающие  за  окном  невысокие
холмы,  покрытые  зарослями  ежевики  и  ломоноса,  на  развалины  какого-то
почерневшего от времени саманного строения, на яркие пятна маков и люпина на
полянах посреди дубовых рощ.
   Первые выстрелы громом отдались у него в ушах. Он подскочил  на  сиденье,
едва не ударившись макушкой о потолок кареты.
   За окном проскакал всадник. На голове у него было что-то вроде  капюшона,
скрывавшего лицо. Рубен бросился вниз,  намереваясь  распластаться  на  полу
дилижанса, но монахиня его опередила, и он с размаху врезался подбородком  в
ее остренькое плечико. Пришлось растянуться поверх нее.  Ее  зад,  обтянутый
черной парусиной, торчал вровень  с  сиденьем,  Рубен  обхватил  его  обеими
руками. Ковбой Блейлок изрыгал проклятия, Суини причитал тоненьким голоском,
словно  набожная  старушка,  застукавшая  парочку  любовников  на  церковной
скамье.
   Послышалось еще несколько выстрелов. Карету занесло;  Рубена  и  монахиню
швырнуло влево, они навалились на ковбоя и Суини. Возница крикнул:  "Тпру!",
и дилижанс, едва не опрокинувшись, внезапно остановился. Никто из пассажиров
не двинулся с места.
   Чей-то грубый голос приказал Уиллису слезть с козел и поднять руки вверх.
Снаружи  послышалась  возня,  потом   тяжелый   прыжок:   очевидно,   Уиллис
повиновался приказу. А потом раздался удар, крик боли и  опять  глухой  стук
упавшего на землю тела. Рубен нахмурился: события приняли  скверный  оборот.
Кто-то рванул наружу дверь с его стороны:
   - Всем выйти! А ну-ка вылезайте живо! Низкорослый, коренастый грабитель с
мешком  на  голове,  в  котором  были  сделаны  прорези  для  глаз,  замахал
револьвером тридцать восьмого калибра перед носом у Рубена.
   Рубен повиновался. Следом за ним из кареты  выбралась  сестра  Августина,
потом Суини. Блейлок оказался последним. На  его  грубом,  заросшем  щетиной
лице застыло тупое упрямство, как у заартачившегося мула.
   - Да пошел ты! - огрызнулся он, приняв боксерскую стойку.
   Уважение Рубена к  ковбою  возросло  многократно,  когда  Блейлок  грозно
зарычал и бросился на  вооруженного  револьвером  коренастого  громилу.  Тот
спустил курок, и отважный пьянчуга-ковбой растянулся в пыли, получив пулю  в
плечо.
   Раздался визг, и Рубен повернулся к монахине,  чтобы  ее  успокоить.  Она
была бледна, но держалась стойко, и он понял, что это кричал Суини. К чертям
его, пусть утешается сам.
   Нападающих было трое: двое спешились, один все еще сидел верхом. Все были
вооружены, у всех троих на головах красовались мешки с прорезями для глаз.
   - Шевелись! - скомандовал тот, кто стрелял. Этого  коренастого  коротышку
Рубен мысленно окрестил Пивным Бочонком. И вот теперь Пивной Бочонок  махнул
своей пушкой в сторону от дилижанса, по направлению к неглубокому овражку  у
обочины дороги.
   Сестра Гусси взяла руку Рубена и крепко сжала его пальцы у себя на плече.
Он уже чуть было не забыл, что ему не полагается видеть, и взглянул на нее в
замешательстве, но быстро пришел в себя.
   - Держитесь рядом со мной, Эдуард, - проговорила она мужественным,  почти
не дрогнувшим голосом и повела его туда, куда указывал бандит.
   Один из грабителей у них за спиной уже вскарабкался на крышу дилижанса  и
начал сбрасывать к ногам своего сообщника сундуки и саквояжи.  Заметив  это,
Суини вновь захныкал.
   - Деньги, деньги давай. Все деньги, живо! Пивной Бочонок начал  с  сестры
Августины, которая судорожно, словно грудного младенца,  прижимала  к  груди
свой кошель. Она отрицательно покачала головой, и бандит вскинул  револьвер.
Дуло уперлось ей прямо в нос. Деваться было некуда. Она протянула  коротышке
кошель, что-то едва слышно прошептав при этом. Рубен готов  был  поклясться,
что не "Отче наш".
   - Теперь ты. Суини уже  успел  вытащить  бумажник  и  сунул  его  Пивному
Бочонку, как будто это была бомба, готовая взорваться в любую минуту.
   - Ты!
   Рубен  окинул   грабителя-недомерка   мрачным   взглядом.   Он   был   на
восемь-девять дюймов выше, да и весил фунтов на двадцать больше. Чего ему не
хватало, так это пушки. Не далее как в сорока шагах от них Блейлок лежал  на
земле, истекая кровью. Возможно, он был уже  мертв.  К  тому  же  Рубену  не
понравился подозрительный блеск в глазах, видне