аседания в суде - он и дядя Юстас, как и Себастьян Верден, были мировыми судьями.
     Миссис Джессика Карнок выглядела очень модно в элегантном зеленом платье и шелковой мантилье, небрежно накинутой на плечи. Софи вспомнила, что они с мужем недавно вернулись из Саутгемптона, куда ездили отдохнуть и развлечься; в программу, конечно, входили и походы Джесси по магазинам. Она, как обычно, ловила каждое слово мужа, несмотря на то, что сейчас он мучил доктора Гесселиуса воспоминаниями о военной кампании 1846 года. Доктор, человек со сдержанными манерами, лысый, в очках с толстыми стеклами, которые скрывали проницательный взгляд карих глаз, выдававший острый и живой ум, посылал жене улыбку, сопровождая ее незаметным жестом - поглаживая диван рядом с собой, призывая присоединиться к нему или, возможно, спасти от разговорчивого Карнока. Лили не видела или предпочитала не замечать его сигналы; так или иначе она проигнорировала его и принялась рассказывать Энни о каком-то необыкновенном столе, который заказала краснодеревщику в Бейте.
     Софи кивала и улыбалась, что-то отвечала, когда к ней обращались, разливала чай и помогала Марис передавать тарелки. Стрелки часов на каминной полке, казалось, застыли на месте; она дважды сверяла их с маленькими часиками, приколотыми к ее лифу. Она поймала себя на том, что смотрит на гостей - друзей и соседей, многих из которых знала всю жизнь, - отрешенным взглядом, представляя их реакцию, узнай они всю правду о ней и Джеке, и как повели бы себя в первый момент, как поступили бы потом. Шокированы были бы все без исключения, многие посчитали бы ее поведение возмутительным и позорным; кое-кто счел бы себя обязанным порвать с ней все отношения. Смогла бы она вынести это? Да, если бы пришлось. Но она молила бога, чтобы до этого не дошло.
     Софи услышала звук подъехавшего экипажа и увидела в западное окно, как Томас идет к парадному крыльцу. Дядя Юстас и Онория наконец прибыли. Она изобразила приветливую улыбку, но в душе чуть ли не проклинала их: из-за их опоздания прием затянется как минимум еще на час.
     В холле раздались быстрые громкие шаги. Софи, пристроившись на подлокотнике кресла, на котором сидела Энни, не успела встать, как дядя появился в дверях гостиной. Разговоры внезапно стихли, все обернулись к нему. На его красивом лице выступили багровые пятна, глаза пылали. В одной руке он держал трость, в другой - свернутую в трубку тонкую брошюру в бумажной обложке и нервно постукивал ею себя по бедру. Он знает, пронеслось в голове Софи. Он знает о Джеке. Софи охватило нехорошее предчувствие.
     Юстас глядел на собравшихся, словно не узнавая их, словно забыв, что был приглашен к ней на чай.
     - Дядя, что стряслось? - отважилась спросить Софи, сделав несколько шагов ему навстречу.
     Он остановил на ней яростный взгляд, и она замерла на месте.
     - Надеюсь, теперь ты удовлетворена.
     В гостиную торопливо вошла Онория.
     - Ты сказал ей? - требовательно спросила она отца; ее черные глаза горели от возбуждения.
     - Господи, да что случилось? - не выдержала Софи. - Несчастье на руднике?
     - Могла бы догадаться сама.
     Значит, дело в другом. Тем не менее паника не покидала ее.
     - Кто-нибудь пострадал?
     - Прочти вот это! - прогремел дядя, сунув ей в руку брошюру.
     Она взглянула на обложку с золотой эмблемой, прочитала название: "Журнал Радамантского общества", и ее вновь охватило дурное предчувствие. Негнущимися пальцами она нашла оглавление и прочитала заголовок первой статьи: "Англичане в опасности: свидетельства очевидца..."
     - Это написал Пендарвис! - прорычал дядя. - Читай, читай!
     - Джек? - переспросила она, оцепенев. - Джек это написал?
     - Джек! - Казалось, мэра Вэнстоуна сейчас хватит удар. - Ты зовешь его Джеком?
     Кристи Моррелл молча встал рядом с ней, готовый в любую минуту броситься на ее защиту. Она почувствовала благодарность к нему: ей не приходилось слышать, чтобы дядя прибегал к физическому насилию, но сейчас, судя по виду, он готов был на все.
     - Вы тоже попали в этот пасквиль, преподобный отец. Он не называет вас прямо, но порочит, делая прозрачные намеки. Прочти это, Софи, черт возьми! Самое интересное начинается на десятой странице - там он пишет о твоем руднике.
     Она сделала над собой усилие, чтобы овладеть голосом.
     - Почему вы считаете, что это написал мистер Пендарвис?
     - Он сам говорит об этом. Кого ты взяла на работу двенадцатого июня? Прочитай сама.
     Она уже начала читать: "Я приступил к работе как сдельщик на руднике "Калиновый" в Уикерли, приход св. Джайлса, графство Девоншир, 12 июня 1857 года. Владелица рудника, мисс Дин, предложила мне по 5 фунтов за шесть кубометров вынутого грунта и 2 фунта аванса в счет зарплаты, которые я вернул 30 июля из второго недельного заработка..." Она продолжала листать страницы, едва в состоянии понимать написанное. Все плыло перед глазами, изредка выхватывавшими ужасные фразы: "...жара, отнимающая силы, люди падают в обморок чуть ли не ежедневно... туберкулез шахтеров является прямым следствием тяжелого, нездорового воздуха в забоях... полное равнодушие даже к минимальным удобствам для работающих на поверхности, например: отсутствие кипятка в обеденное время зимой". Резкий голос дяди отдалился, стал нечетким. Она не помнила, как очутилась в кресле, но увидела тревожное лицо Энни Моррелл, склонившейся над ней.
     - Это ошибка, - услышала Софи свой собственный голос, - он не мог сделать такого. Это кто-то другой. Как у вас оказалась эта брошюра?
     - Мне дал ее Клайв Ноултон, - раздраженно ответил Юстас. - Каждый член палаты общин получил этот пасквиль, так что они будут знать, как голосовать, когда Радамантское общество, - он презрительно скривил губы, - примется на следующей сессии размахивать этим рупором своих социалистических идей, чтобы протолкнуть законопроекте реформе на рудниках. Они разослали доклад и в газеты. К понедельнику вся страна сможет прочитать его!
     Ей стало плохо. Перед глазами плыли слова: "опасно", "невыносимо", "бесчеловечно". Она стиснула пальцами виски.
     - Что тебе известно о нем? - требовательно спросил Юстас, нависая над ней. Софи не знала, что ответить. - Ты взяла его на работу. Кто он? Разве ты не знала, что он мошенник?
     - Он не мошенник. Он тот, за кого себя выдавал.
     - А ты пыталась это проверить? Потребовала хоть каких-нибудь доказательств того, что он...
     - Да! Я написала в "Карн-Барра", и они ответили, что знают его. Он был болен, полгода не работал. Все, что он сказал мне о себе, оказалось правдой. - Она встала. - Тут явная ошибка, это, должно быть, кто-то другой. Я знаю его, - сказала она отважно. - Он не поступил бы так со мной. С нами. - Позади нее охнула шокированная Онория. Софи не обратила на нее внимания и сказала не слишком уверенно:
     - Если на "Калиновом" и был шпион... то это не Джек Пендарвис.
     - Нет, это не Джек Пендарвис.
     Единый удивленный возглас вырвался из груди каждого, когда они повернулись на голос и увидели на пороге гостиной человека, смотревшего на них прямым и твердым взглядом. Софи с трудом удержалась, чтобы не броситься ему навстречу. Она прижала руки к груди, почувствовав неимоверное облегчение. Ноги едва держали ее. Она не произносила ни слова, но глаза ее, устремленные на Джека, говорили: я это знала.
     - Доклад написал я, - сказал он хриплым от волнения голосом, глядя только На нее. - Я Коннор Пендарвис. Я воспользовался именем моего брата, чтобы получить работу на вашем руднике.
     Время остановилось. Софи не могла понять, что он говорит, и сначала пыталась найти в его словах какой-то иной смысл.
     - Нет, Джек, - прошептала она, качая головой. - Не говори так. О нет, Джек.
     Коннор не видел никого и ничего, кроме нее. Он смотрел, как ее бледное лицо начинает пылать по мере того, как до нее доходит правда. До этого ее глаза были испуганными, теперь ее взгляд стал пустым, невидящим. На губах появилась неестественная, застывшая улыбка; она нервно качала головой и пристально смотрела на него, не моргая, не плача. Коннор не мог подойти к ней, не мог и продолжать стоять в дверях, видя, что происходит с ней.
     - Софи, прости меня.
     Он не увидел трости, только услышал, как она рассекла воздух за миг до того, как белая, слепящая боль обожгла щеку; раздался женский крик. Другой удар пришелся по руке, заставив его пошатнуться. Он увидел, как Кристи Моррелл резким движением вырвал трость из руки Вэнстоуна.
     Коннор занес руку, чтобы обрушить на Вэнстоуна ответный удар, но какой-то человек встал между ним и Юстасом. Коннор выругался, чувствуя, как горячая струя крови бежит по лицу и шее за воротник. Моррелл оттолкнул его.
     - Убирайся! - вопил Вэнстоун, пытаясь наскочить на Коннора, а незнакомый мужчина сдерживал его, схватив за руки. - Убирайся!
     Софи стояла не двигаясь. Лицо - застывшая маска, в распахнутых глазах потрясение. Медленно, очень медленно она повернулась к нему спиной. Видно было, как она вся дрожит. Коннор с болью смотрел на ее поникшие плечи, хрупкую шею и с ужасом понимал, что между ними все кончено.

***

     - Ее нет дома.
     Служанка Софи надежно загородила собою дверь, высокая, как дерево, злая, как бультерьер. Марис, так ее звали. Коннору она всегда нравилась. Он любил обмениваться с ней шутками, когда она приносила ему в сад стакан чаю или тарелку с сандвичами. У нее было удлиненное неинтересное лицо и добрые глаза, долговязая тощая фигура и удивительно изящные кисти рук. Преданность - прекрасное качество, если говорить абстрактно; преданность Марис хозяйке была, на взгляд Коннора, невыносима.
     - Она дома, - возразил он. - Я вижу свет в ее окне. - Мысленно он в мельчайших подробностях видел ее комнату.
     Служанка не шелохнулась.
     - Ее нет дома.
     - Ты передала мое письмо?
     - Передала.
     - Она прочитала его? - Он покраснел, разгневанный и смущенный оттого, что опустился до такого - выведывать у служанки подробности о хозяйке.
     - Ну, уж этого я не знаю. - Она взялась за створки, готовясь закрыть дверь у него перед носом - в третий уже раз. Он стиснул зубы, стараясь сдержаться, не вспылить, помня, как несдержанность не раз ставила его в затруднительные положения.
     - Передай ей, что я не уйду. - Он просунул ногу в дверь, не давая закрыть ее, к черту сдержанность. - Передай, я не двинусь с места, пока она не спустится и не поговорит со мной. Тебе все понятно? - Он подался вперед и зло улыбнулся. - Скажи, что я пришел и останусь здесь, черт побери, хоть до зимы.
     Марис побелела, но осталась стоять на месте. Он видел ее колебания: дверь она закрыть не могла, мешала его нога, но если она покинет свой пост и пойдет передать хозяйке его слова, он может ворваться в дом. Отлично, ему давно следовало так поступить.
     - Говорю же, нельзя вам сюда, - повысила голос Марис. - Она не желает вас видеть. - Он не отступал. - Я позову Томаса, - пригрозила Марис. - Не глядите, что он такой неказистый, силой его бог не обидел, так что лучше вам уйти.
     - Ладно, Марис, впусти его.
     Служанка обернулась на голос хозяйки, и Коннор воспользовался моментом, чтобы распахнуть дверь настежь. Софи стояла на нижней ступеньке лестницы, ведущей на второй этаж. Весь его гнев улетучился, когда Коннор увидел, как она бледна. Она была одета как для выхода, тщательно причесана, но покрасневшие веки красноречиво говорили, что она недавно плакала. Сердце у него забилось от волнения.
     Марис стояла в нерешительности, покусывая губы.
     - Вы уверены, мисс Софи? Я могу сбегать за Томасом. Между нами...
     - Нет, не надо. Я поговорю с мистером Пендарвисом в комнате, где мы принимаем гостей.
     Еще позапрошлой ночью это была просто "гостиная". Коннор боялся, что в "комнате для приемов" его позиция будет более уязвимой.
     Он смотрел, как Софи пересекает холл, не глядя на него, а когда последовал за ней в гостиную, она встала подальше, чтобы он не мог прикоснуться к ней. Софи притворила двери, повернулась к нему и заложила руки за спину. Вид у нее был измученный и неприступный.
     Последние двадцать четыре часа Коннор думал о том, что скажет ей, какие подберет слова. Но, оказавшись наедине с ней, он не мог сказать ни единого слова в свое оправдание. Что ж, потеря невелика; все эти слова звучали глупо и эгоистично. Внезапная мысль, что проступок его не может быть оправдан, привела его в ужас; Коннор растерялся, не зная, что предпринять.
     - Софи, я виноват перед тобой.
     Никакого результата. Она продолжала пристально смотреть на него, ожидая, что еще остроумного он скажет. Он принялся нервно расхаживать по гостиной, машинально беря в руки безделушки и вновь ставя их на место. Она по-прежнему стояла как каменная, и ее молчание было невыносимо. Он заставил себя остановиться перед ней и сказал:
     - Я лгал тебе, лгал хладнокровно, и в этом мне нет оправдания. Что-то в статье написано мною, но не все. Кроме того, Общество опубликовало лишь предварительный доклад. Они не имели права так поступать, и я порвал с ними.
     Он взъерошил волосы, нервничая оттого, что она молчит, никак не реагирует на его слова.
     - Прошлой ночью я собирался признаться тебе во всем. Я заставил тебя страдать, но клянусь, я сделал это не намеренно. Я думал, что еще успею все объяснить тебе и ты поймешь меня, но, к сожалению, опоздал, и ты узнала обо всем не от меня.
     Он шагнул к ней. Софи вся сжалась и, глядя на него округлившимися глазами, судорожно принялась шарить позади себя, ища ручку двери.
     - Ради бога, Софи! Неужели ты не хочешь мне ничего сказать?
     - Ты закончил?
     Коннор не сводил с нее глаз.
     - Да.
     - Тогда можешь идти.
     Ее ледяное спокойствие было лишь маской, но он по-настоящему испугался.
     - Прекрати! - грубо воскликнул он. - Не делай этого.
     - Я хочу, чтобы ты ушел.
     - Уйду, но не раньше, чем мы поговорим. Скажи что-нибудь, Софи, скажи, что ты думаешь.
     - Убирайся из моего дома. - Она повернулась, и он, подумав, что она уходит, схватил ее за руку. Софи вырвалась и неистово замахала на него руками.
     - Не прикасайся ко мне, - произнесла она замогильным шепотом. - Мне становится дурно от одного твоего прикосновения.
     Ее лицо было совершенно чужим - невозможно смотреть. Он перевел взгляд на золотой медальон на цепочке, уходящей под золотистые волосы, которые падали на шею.
     - Не говори так. Все... Софи, все остальное не было ложью, только...
     - Все было ложью.
     - Нет.
     - Ты был моим любовником. Ты лежал со мной в кровати и позволял называть тебя "Джек".
     Софи была права.
     - Я...
     - В такие минуты! Ты допустил, чтобы я называла тебя именем другого человека. Ты трус и лжец. Я буду ненавидеть тебя за это всю жизнь.
     Все, что она говорила, было справедливо. Кон не признался ей, потому что боялся ее потерять, следовательно, проявил малодушие. Ему было так стыдно и горько, что он почувствовал злость.
     - Что изменилось от того, что я назвался другим именем? Я говорил тебе то, что думал и чувствовал сам. Ты тоже мне кое-что говорила. Если твои слова были правдой, ты не можешь так просто отвергнуть меня. Это гордость твоя пострадала, а не чувства.
     - Ты прав, - вспыхнула она, - но ты продолжаешь лгать. Все, чего ты добивался, это соблазнить меня.
     Он протянул к ней руку, но вновь бессильно опустил.
     - Ты сама не веришь в то, что говоришь.
     Но Софи не слушала его.
     - Небольшое летнее приключение. Кого еще тебе удалось обольстить? Как жаль, что владельцы рудников в Трегурте и Лоо, где ты работал до этого, не женщины, иначе и они стали бы твоими жертвами.
     - Ты заблуждаешься, - резко возразил Кон. - Вспомни, Софи. Кто просил меня прийти сюда ночью? "Приходи, когда взойдет луна", - сказала ты. Я никогда не обольщал тебя, и ты это знаешь.
     - Голодранец! Мне стыдно, что я вообще связалась с тобой. Знаешь... я себя ненавижу больше, чем тебя, потому что ты показал мне, сколь низко я пала. Всю свою жизнь я буду каяться - как грешник в веригах. Ты был ниспослан мне в наказание. Я совершила ужасный грех, согрешила с таким ничтожеством, как ты, и настолько унижена, что даже не могу исповедаться священнику.
     Взор ему словно застил туман; он едва различал ее силуэт.
     - Мое первое впечатление о тебе было правильным. Ты пуста, тщеславна и самонадеянна, типичная представительница буржуазии. Статья в журнале еще слишком безобидна - ты представляешь собой худший вид капиталиста, потому что лицемерно пытаешься успокоить свою совесть пустяками вроде церковного хора, чтений раз в неделю так называемой "литературы" перед горсткой сонных, обожающих свою Софи бюргерш, веришь, что ты - сама леди Щедрость, в то время как ни черта не делаешь, чтобы люди на твоем руднике не теряли жизнь и здоровье. А ты могла бы это пресечь, если бы попыталась, если бы для тебя важна была забота о людях, а не желание быть первой красоткой этой захудалой, провинциальной, безмозглой деревушки, которой ты так чертовски гордишься...
     Она ударила его по лицу. Коннор отшатнулся, потому что удар пришелся по не зажившей еще ране, нанесенной ее дядей. Он не предполагал, что она может побелеть еще больше, но это было именно так.
     - Убирайся, - прошептала Софи, отступая, потрясенная своим поступком.
     Коннор не в силах был дольше оставаться в ее доме, не в силах говорить с нею, хотя знал, что больше они не встретятся. Слишком больно было смотреть на ее лицо. Он толкнул дверь и вышел.

13.

     Несчастный случай на руднике вернул Софи к жизни, или к видимости ее. Потом она задавалась вопросом, как долго оставалась дома, не появляясь на руднике под тем предлогом, что вновь повредила ногу, и никого не принимала? Слишком апатичная, она была не в состоянии одеться и привести себя в порядок, не выходила даже в сад, поскольку там ей становилось невыносимо от воспоминаний. Но Муни Донну едва не снесло голову взрывом. Хотя он оправился и обрушившаяся в результате взрыва порода больше никого не задела, происшествие показало Софи, что ее уединение не может длиться вечно.
     К тому же потрясение, которое поначалу убило в ней все чувства, стало понемногу проходить. С каждым днем ей все труднее становилось не думать о том, что, возможно, она ошибалась относительно себя и на деле не такая замечательная, какой себя считала. Чтобы окончательно не увидеть в себе чудовища, она с радостью прекратила затворничество и вернулась на "Калиновый".
     Но к прежнему не было возврата. Когда однажды несчастье принесло ей горе, рудник помог пережить трагедию. На сей раз было иначе. Прошло несколько дней, пока Софи поняла, почему этого не происходит, и открытие привело ее в еще большее отчаяние. С детских лет она глядела на "Калиновый" глазами отца, но теперь она видела его глазами Джека Пендарвиса.
     Это все изменило. Она сопротивлялась, как мученик, подвергаемый пыткам, но не была слепа и не могла отрицать того, что видели ее глаза. Или того, что слышали ее уши: она спрашивала людей - не тех, кто работал в конторе, а самих шахтеров, - насколько тяжело им приходится, и, когда они отделывались бодрыми, уклончивыми фразами, не отставала от них, стараясь добиться правды, не удовлетворяясь вежливыми отговорками или неловкими оправданиями. Естественно, никто не хотел показаться жалобщиком; это она могла понять. Иногда, правда, у нее возникало малоприятное чувство, что некоторые шахтеры просто щадят ее и, как галантные кавалеры, не говорят правды, чтобы не огорчать ее. Все больше ее смущало, что она спускалась под землю один-единственный раз, и то как туристка.
     Поэтому она решила повторить спуск. Дженкс, едва скрывая неодобрение, играл роль провожатого. Они спустились на двадцатый уровень, Дженкс провел ее по двум галереям и приготовился было подниматься наверх. Когда она объяснила, что хочет спуститься ниже, до шестидесятого уровня, и все увидеть своими глазами, он не сдержался.
     - Вы вся перепачкаетесь, - запротестовал он, поднимая свечу повыше и показы