ветра лице темнели огромные испуганные глаза. Она не произнесла еще ни слова, но в этом не было необходимости; он и так знал, о чем она думает. Его одолевала та же мысль, но он вышел из комнаты, так ничего, не сказав о ребенке.
     В ванной комнате внизу стояла большая чугунная ванна, но он решил принести ванну поменьше, медную, и поставить ее на кухне, где было теплее. Он уложил ее так, что над водой оставались только голова и колени, и растирал ее негнущиеся руки и ноги, пока она наконец не перестала дрожать и все ее тело не порозовело. Потом растер ее полотенцами возле плиты и заставил надеть самую толстую фланелевую ночную рубашку.
     - Я могу идти сама, - запротестовала Софи, когда он подхватил ее на руки. Коннор накрутил полотенце у нее на голове, как тюрбан, и она лежала у него на руках, как усталая расслабленная султанша.
     - Знаю, что ты можешь идти сама, но я хочу тебя отнести.
     Софи вздохнула, положила голову ему на плечо, и никто из них ни словом не обмолвился о том, что их больше всего тревожило: о ребенке.
     Коннор заботливо уложил ее в постель и продолжал поить горячим чаем, пока она не взмолилась слабым жалобным голосом: "Хватит!" Софи казалась маленькой и хрупкой при неверном свете свечи, мерцавшей на столике возле кровати. Он натянул одеяла ей до подбородка и с любовью глядел на ее неподвижное лицо. Ему хотелось признаться: "Я люблю тебя, Софи, прости меня", но он только спросил:
     - Как ты себя чувствуешь?
     - Прекрасно, - прошептала она устало, не открывая глаз.
     Он наклонился и коснулся щекой ее щеки.
     - Спи, милая. Не беспокойся ни о чем. Все будет хорошо. - Она слабо кивнула, потом повернулась на бок и свернулась калачиком.
     Он долго сидел рядом, слушая ее тихое дыхание. Постепенно напряжение отпустило его. Бешеный ветер стих, он даже не успел заметить, когда это произошло; страшный ливень перешел в обычный дождь, непрерывный, нудный. Он через одеяло погладил хрупкое плечо Софи. Сон ее был глубок и спокоен. С ней все должно быть хорошо.

***

     Кровотечение началось перед самым рассветом. Она проспала всю ночь, видя тяжелые, неприятные сны, и проснулась в холодный серый предрассветный час, почувствовав потребность в ночной вазе. Темное пятно на белом фарфоре поначалу озадачило ее, но тело раньше разума поняло, что произошло, став ледяным. Софи зажала ладонями рот, чтобы не закричать. Мгновенно она осознала, что случилось и что будет дальше.
     Прижав руки к животу, она осторожно вернулась в спальню.
     - Кон! - позвала она слишком тихо, чтобы он услышал сквозь сон. Ей хотелось закричать в голос. Она легонько потрясла его за плечо:
     - Коннор! - И он проснулся. Прежде чем она успела что-нибудь сказать, он откинул одеяло и сел, протягивая к ней руки.
     - Что случилось?
     Он уже все понял, Софи видела это по его лицу.
     - Мне кажется, что-то не так. - Скажи она это не шепотом, а громче, он услышал бы, как дрожит ее голос.
     - Почему? В чем дело?
     - У меня кровотечение, - выдавила она через силу.
     Он побелел, как простыня, но тут же овладел собой, взял ее за руку и уложил в постель. Тепло его тела немного успокоило ее.
     - Это может ничего не значить, - стараясь успокоить Софи, сказал Кон, склоняясь над ней.
     - Знаю.
     - Возможно, это пустяки.
     Она кивнула. Ей хотелось вцепиться в его руку, но тогда он бы понял, как она испугана. Это может ничего не значить.
     Он стал одеваться, быстро, но спокойно.
     - Хочу съездить за доктором, Софи. Прежде чем уйти, разбужу Джека. Не пройдет и часа, как я вернусь.
     - А нельзя послать Томаса?
     - Будет быстрее, если я поеду сам.
     Софи не хотела расставаться с мужем в этой непростой ситуации. Когда он подошел и сжал ее лицо ладонями, она схватилась за его запястья.
     - О, Кон! - вырвалось у нее. - Ты нужен мне.
     - Ну, ну, успокойся, - мягко сказал он и прижался к ней щекой. Ему не хотелось, чтобы она расплакалась. - Я постараюсь вернуться как можно быстрее. Тебе что-нибудь нужно?
     - Нет.
     - У тебя ничего не болит, Софи?
     Она покачала головой и прошептала:
     - Нет, нет... это, наверное, пустяки.
     Они обнялись и долгую минуту молчали, затем он поцеловал ее и вышел.
     Вскоре в дверь просунулась голова Джека.
     - Софи?
     Она слабо помахала ему и улыбнулась, едва шевельнув губами.
     - Хочешь чаю? Я заварю, - сказал Джек и добавил, когда она собралась отказаться:
     - Это я умею.
     - Нет, Джек, иди ложись. Подождем, когда Коннор вернется. В любом случае скоро придет Марис.
     Он вошел в комнату. Вид у него был заспанный, из-под длинной пижамы торчали босые ноги.
     - Я могу сварить яйцо, если хочешь, или приготовить его как-нибудь по-другому, но сварить могу и с закрытыми глазами.
     Когда она не смогла (не хватило сил) ответить на его нерешительную улыбку, он посерьезнел:
     - Кон рассказал мне о том, что случилось ночью. Мне так жаль, Софи. Иногда он бывает жутко вспыльчив и упрям, как осел.
     - В этом нет его вины. - Ей не хотелось говорить, особенно на эту тему. - Иди ложись, Джек. Я прекрасно себя чувствую... мне просто хочется спокойно полежать.
     - Ну, тогда ладно. Крикни, если что понадобится, - озабоченно предложил он. Софи с готовностью кивнула, сомкнула веки и услышала, как дверь с легким стуком затворилась за ним.
     Она лежала, глядя в потолок, и отчаянно молилась, когда начались схватки.

***

     Коннор проходил по узкому коридору между комнатой Джека и детской, в это время дверь спальни отворилась и вышел доктор Гесселиус. Он скорбно посмотрел на Кона своими большими карими глазами сквозь стекла очков, но Коннор упрямо твердил себе, что это еще ничего не значит. У Гесселиуса вечно вид побитой собаки.
     - Ну, что? - спросил он решительно, шагнув к доктору, остановившемуся у лестницы.
     - Очень сожалею, но Софи потеряет ребенка.
     Коннор яростно дернул головой. Говорить он не мог. Слова доктора отозвались в нем физической болью, хотя в глубине души он уже знал об этом. Он враждебно смотрел на доктора, который, как обычно, достал из кармана трубку и принялся набивать ее табаком. Коннору хотелось ударить его. Запах табака, витавший вокруг Гесселиуса, вызывал отвращение, и с вспыхнувшей на мгновение надеждой Коннор подумал, что доктор сам не знает, что говорит, что он не прав, что это какая-то ошибка.
     - Плод мертв. Выкидыш может произойти через несколько часов или несколько дней. Софи...
     - Откуда вам известно, что мертв? Можете вы чем-нибудь помочь?
     Доктор скорбно покачал головой.
     - Очень сожалею. Ребенок не подает признаков жизни, мистер Пендарвис. Я останусь с Софи, если она того пожелает, но при теперешнем положении вещей я мало чем могу ей помочь.
     Коннор застыл на месте, растерянно моргая, пытаясь справиться с охватившим его отчаянием. Что же делать? Известие поразит Софи в самое сердце.
     - Насколько это опасно для нее? Она будет сильно страдать от боли?
     Гесселиус положил руку ему на плечо и, опустив глаза, сказал:
     - Плоду почти четырнадцать недель. Софи придется потрудиться, но роды скорее всего произойдут намного быстрее, чем при нормальном сроке, и менее болезненно. - Он отпустил руку Коннора. - Мне очень жаль, но она оправится, и в дальнейшем нет причин волноваться, что она не сможет забеременеть и родить ребенка... по истечении определенного времени.
     Софи лежала, свернувшись калачиком, на своей половине кровати. Марис находилась с ней, но, увидев вошедшего Коннора, сразу же встала со стула возле кровати и направилась к двери. Ее простое, доброе лицо было печально. Она ничего не сказала, но, проходя мимо, сочувственно покачала головой.
     Коннор присел рядом с Софи на край кровати. Она не плакала, но, едва он взял ее за руку, глаза ее наполнились слезами, и подушка сделалась мокрой. Рукавом ночной рубашки она промокнула лицо и слегка повернулась, чтобы лучше видеть его. Она выглядела ужасно бледной и несчастной. Кон не знал, что сказать, чтобы утешить ее, чем помочь ей. Поделать ничего было нельзя.
     - Прости меня. - Он должен был это сказать, но от произнесенных вслух слов ему стало еще хуже.
     - Доктор говорит, никто в этом не виноват. Малыш... - она крепко зажмурилась, не в силах говорить. - Мы так и так могли ее потерять.
     - Ее?
     Голос Софи звучал хрипло, словно у нее саднило горло.
     - Я всегда думала, что это девочка. Не знаю почему, но была почти уверена в этом.
     Кон не думал о ребенке с такой определенностью. Для него тот еще не был реальным. Но теперь, когда они теряли его, все переменилось. Он уткнулся лбом в руку Софи.
     Вдруг Софи заскрипела зубами, вся напряглась и выгнулась. Испуганный, Коннор судорожно соображал, чем ей помочь. "Софи!" Она больно вцепилась ему в руку. Это было похоже на родовые схватки; минуту спустя она расслабилась и лежала без движения, часто и тяжело дыша.
     Так повторялось на протяжении нескольких часов. Гесселиус, верный своему слову, остался с ней, но помочь ничем не мог. Коннор, доктор, Марис и даже Джек, меняясь, несли тревожное дежурство у постели Софи. Она лежала молчаливая и словно безжизненная, не замечая сидящего у ее постели. После полудня схватки стали регулярнее и сильнее, и Гесселиус выслал всех из комнаты. Джек хотел остаться с Коннором, но тот больше не мог говорить о происходящем. Не мог и дальше изображать из себя сильного, спокойного и стойкого мужчину, ему не терпелось остаться одному.
     Он вышел в сад. Ночной ураган завалил дорожки сломанными ветвями, сорванными листьями. Розы, вившиеся по кирпичной стене садового домика, распластались по земле. Повсюду виднелись следы разрушения; холодный сырой ветер шевелил вырванные из земли растения, шелестя мокрой палой листвой. Одинокий дрозд пел об ушедшем тепле в голом саду. Коннор попытался вспомнить, как сад выглядел летом, - веселый и благоухающий, в радуге цветов. Софи называла ему старинные сорта роз: "дамасская", "румянец девы", "Йорк", "Ланкастер". Они медленно прогуливались по дорожкам, и она опиралась на его руку. Они делали вид, что упражняют ее лодыжку, но на самом деле упивались близостью друг друга. В те недели и расцвела их любовь, именно здесь, среди цветов, и хотя тогда он назывался чужим именем и сам страдал от своей лжи, воспоминания о тех днях были дороги ему, ибо это были лучшие дни его жизни.
     Плющ, густой и глянцевый летом, теперь цеплялся за каменную кладку дома, словно скрюченные костлявые почерневшие пальцы. Серый шифер крыши потемнел от дождя. Серый дым из труб. растворялся в таком же сером небе. Коннор посмотрел на окна спальни, где лежала Софи, но шторы на всех окнах дома, кроме окон Джека, были задернуты. Его пробирала дрожь - от холода и от пустоты в сердце. Из всех, кого он потерял за свою не столь долгую жизнь, потерю этого безликого, безымянного создания он переживал больше всего.
     Дверь веранды скрипнула, на пороге показалась Марис и позвала: "Мистер Пендарвис!" По ее убитому голосу и лицу он понял, что все кончилось, и, медленно, тяжело ступая, пошел к дому, поднялся по ступенькам, шаркая, как старик.
     Софи больше не плакала. Лицо ее было восковым, рука, когда он взял ее, - холодной и безжизненной. Она не отвечала на его вопросы, как он ни старался расшевелить ее, в ее глазах застыло отсутствующее выражение. Она позволила ему обнять себя, но оставалась безучастной. Внутри у него тоже был холод, и они не могли согреть друг друга.
     Коннору необходимо было ощущать рядом присутствие Софи, поэтому он остался, даже когда она отвернулась и заснула. Ночью он несколько раз просыпался от внутреннего холода, но она по-прежнему была далека от него.
     Проснувшись в очередной раз, он не обнаружил Софи рядом с собой и, встревоженный, встал - оказалось, что он лежал одетый. За дверью послышался слабый шум, похоже, звуки доносились из детской. Софи была там, сидела в качалке бледная и похожая на призрак.
     - Софи, что с тобой?
     Ее пустой взгляд смотрел сквозь него, словно он был бесплотным.
     - Ты замерзнешь, - сказал он строго, властно. - Пойдем в постель.
     Она не пошевелилась и, похоже, даже не слышала его. Кон наклонился, чтобы поднять ее на руки. Софи отпрянула, но была слишком слаба или безразлична ко всему, чтобы сопротивляться. Он легко поднял ее и отнес назад в спальню, уложил в постель, натянул одеяло до подбородка и стоял, глядя на нее с нарастающим беспокойством. Ее широко раскрытые невидящие глаза наконец сосредоточились на его лице, и она произнесла бесцветным голосом:
     - Я видела ее.
     Коннор подумал, что ослышался.
     - Что? - переспросил он.
     Зажмурившись, Софи прижала к ушам ладони и отвернулась. Сердце у него тревожно забилось. Он боялся прикоснуться к ней. Взяв еще одно одеяло, он завернулся в него и уселся в кресло возле окна. В комнате царила полная тишина; он даже не слышал дыхания Софи. Казалось, он погрузился в пустоту, что окружающий мир исчез. Он ударил себя кулаком по ноге, чтобы почувствовать хоть что-нибудь, пусть даже боль. Тишина, тьма, холод. Огонь в камине погас, но он даже не попытался разжечь его. Лучше от этого не станет.

     Дорогой папочка, последнее время я так много думаю о тебе. Наверное, потому еще, что завтра Рождество. Я помню, как ты подарил мне санки, желтые с красными полозьями, они были такие чудесные, как раз какие я хотела. На "День подарков" выпал снег, и ты взбирался со мной на горку, выше и выше, а потом смотрел, как я мчусь вниз, и курил трубку. Я помню даже запах твоего пальто: оно пахло мокрой шерстью и табаком, и помню ощущение от шерстяной перчатки, когда держала тебя за руку.
     Я помню тебя летом. Ты в саду, освещенный солнцем, делаешь вид, что пьешь чай из игрушечной чашечки среди кукол, что подарил мне. Я представляла, что мы муж и жена, а куклы - наши дети.
     Мне так не хватает тебя, папа! Я не могу ни с кем поговорить. Как мне хочется, чтобы ты оказался со мной, тогда я кое-что рассказала бы тебе.
     Это секрет. Только доктор Гесселиус знает об этом, но он не в счет. О, папа...я видела мою девочку, я видела ее! Она была такая маленькая, не больше моей ладони, и она свернулась, как хвост морского конька, а цветом она была как песок. У нее были такие изящные локотки и коленочки, а ноготки - как кончики травинок. И твои ушки. Глазки у нее были закрыты, и она как будто спала, так мирно. Она была настоящей! Я прикоснулась к ней пальцем, осторожно пошевелила ручку. О, папа, в душе я все время плачу и не могу остановиться. Никто не знает, как мне тяжело. Я не могу слышать, что люди говорят мне, потому что все это совершенно ничего не значит. Там, где она была во мне, там теперь пустота. Такое ощущение, будто я тоже умерла. Я так одинока! Мое одиночество как смерть, и оно невыносимо, невыносимо!

     Софи покинула рождественскую службу, когда детский хор, которым вместо нее теперь руководила Маргарет Мэртон, запел "Колыбельную", как раз перед проповедью преподобного Моррелла. Коннор решил не ходить за ней, думая, что ей нужно немного побыть одной, что ей слишком больно слушать колыбельную и она вернется, когда пение закончится. Но Кристи взошел на кафедру и говорил уже пять минут, а ее все не было. Джек сидел рядом с братом на скамье, которую обычно занимала семья Дин. Это был его первый выход с тех пор, как он поселился в их доме. Братья обменялись обеспокоенными взглядами. Коннор тихо встал и отправился на поиски Софи.
     Он нашел ее на церковном кладбище, идя по следам на легком снежке, первом в этом декабре. Ворота она оставила приоткрытыми, и он неслышно приблизился к ней в тот момент, когда она достала из кармана пальто что-то маленькое и белое - сложенный лист бумаги? - и сунула в сухую траву возле мраморного надгробия на могиле отца.
     - Софи!
     Она резко обернулась, глядя на него так, словно видела впервые. Потом отряхнула руки, выпрямилась и молча направилась мимо него к выходу с кладбища.
     - Что ты тут делаешь?
     - Ничего. - Софи пошла дальше, но он остановил ее, положив руку на плечо. Она спокойно ждала, что он скажет.
     - Ты хорошо себя чувствуешь?
     - Да.
     - Я беспокоился о тебе. Почему ты ушла?
     - Мне нужно было подышать свежим воздухом.
     Щеки ее порозовели от холода. Она сильно похудела за последние дни; лицо заострилось, взгляд был отрешенным, а прежняя открытая улыбка больше не появлялась на ее губах. Этот взгляд и холодная, отчужденная манера как бы отгораживали ее от всего мира плотной стеной.
     - Зачем ты пришла сюда? - Кон сделал другую попытку, встав перед ней, чтобы видеть ее глаза.
     - Просто так. Подышать воздухом. Какое это имеет значение?
     - Никакого. Просто я хотел знать.
     Она ответила раздраженным смешком. Потом резко добавила:
     - Тут нечего знать. - Она, дернув плечом, сбросила его руку. - Мне холодно, можем мы пойти домой?

***

     В этот рождественский вечер они обедали у Вэнстоунов.
     Юстас был необычайно нежен с Софи, и впервые со дня их встречи Коннор не испытывал к нему неприязни. Даже Онория вела себя прилично. Никто не заговаривал о ребенке, эту тему вообще никто из их знакомых не поднимал; ребенок словно никогда и не существовал, кроме как в сознании Коннора и Софи. По мере того как продвигался обед, ею овладевала какая-то нервная веселость. Коннор с болью смотрел на Софи, слушая ее деланный смех, резкий и дребезжащий, неестественно возбужденный голос.
     Когда Софи с Онорией встали из-за стола и удалились в гостиную, Юстас откинулся на стуле и сказал, глядя в бокал, который вертел в руках:
     - Племяннице очень трудно пришлось эти последние несколько недель. Очень трудно. Мне так хотелось помочь ей, как-то поддержать ее, подбодрить. Думаю... вам тоже.
     Коннор промолчал.
     - Я понял... - выдержка изменила Юстасу, голос его дрогнул. Он откашлялся и продолжил:
     - Я рад, что вы все время находились с ней. Не предполагал, что со мной случится такое, но я почувствовал, что был несправедлив к вам, Пендарвис. И теперь хочу сказать, что сожалею об этом.
     Коннор поднял бровь, стараясь скрыть легкую улыбку. Но неохотное извинение Вэнстоуна тронуло его; если это было предложение мира, он должен принять его с благодарностью.
     - Поскольку нас с вами не объединяет ничего иного, - ответил он, тщательно подбирая слова, - полагаю, надежда на счастье Софи может сблизить нас. Потому что мы оба любим Софи. Вероятно, это может стать... основой для своего рода дружеских отношений.
     Вэнстоун не отрывал глаз от бокала, его строгое лицо не изменило выражения. Так, в молчании, прошла минута.
     - Думаю, может, - сдался наконец Вэнстоун.
     По дороге домой, правя коляской, Коннор попробовал было рассказать Софи, что ее дядя предложил ему мир и он принял предложение. Но ее неестественная веселость прошла, и она вновь стала, как всегда в последнее время, молчаливой и отчужденной. Он не мог добиться от нее ни слова в ответ. Закутавшись в плащ и низко надвинув капюшон, она смотрела на черную землю, бегущую под колесами. Дома он сказал:
     - Нам нужно поговорить.
     - Я устала.
     - Софи...
     - Я устала, Кон, я так устала. Позволь, я пойду лягу.
     Она выглядела бледной и измученной, вся неестественная живость бесследно исчезла. Он взял ее ладони и стал дышать на них, чтобы согреть. Голова ее была опущена, распущенные волосы плащом закрывали лицо. Он отвел их за уши и поднял ее голову за подбородок. Но прежде, чем успел поцеловать, она отвернулась.
     - Покойной ночи, - бесстрастно сказала она и вошла в свою комнату.
     - Веселого Рождества, - с тяжелым вздохом ответил Кон в закрывшуюся дверь.

***

     Комитет снял комнату в Тэвистоке под свою контору, и Брайтуэйт вручил Коннору ключи. Коннор проводил там большую часть своего времени, встречаясь с людьми из комитета, работая над статьями и листовками, изо всех сил стараясь уйти с головой в работу. Однажды под вечер повалил густой снег, и он решил не возвращаться домой - можно было переночевать