вая на ее одежду. В ответ она язвительно сообщила, что прекрасно знает, как грязно на рудниках, и что сегодня утром забыла надеть бальное платье. - Вы устанете, - попробовал Дженкс другой довод, - вам не хватит воздуха, чтобы подняться обратно наверх. Чтобы все посмотреть, понадобится несколько часов - и зачем вам это, в конце концов, нужно? - Его отношение к ее затее разозлило Софи не потому, что было проявлением дерзости с его стороны, а потому, что она сама еще недавно думала почти точно так же, как он. Теперь, поняв это, она поразилась тогдашнему своему равнодушию и высокомерию. Поэтому Софи сдержанно, но твердо произнесла:
     - Я бы хотела спуститься ниже, мистер Дженкс.
     И дородный горный мастер фыркнул, пожал плечами и полез по очередной лестнице вниз.
     Увиденное не было, конечно, откровением. Она представляла, каково в самом низу. Но одно дело смотреть на карту рудных жил или схему подземных галерей, слушать рассказы шахтера о том, как он неделю копает глинистый сланец, чтобы добраться до медной руды, и совсем другое - самой всеми пятью чувствами ощутить темное, сырое, задымленное, грохочущее взрывами нутро рудника. В этом смысле увиденное явилось для нее откровением, и у нее было более чем достаточно времени поразмыслить над этим, пока она, превозмогая усталость, карабкалась по отвесным, скользким от грязи, опасным лестницам, отдыхая на каждой площадке, а Дженкс, на почтительном расстоянии в десять ступенек от нее, глядел в стену, отворачивая багровое лицо, на котором было написано: "Я же предупреждал, нечего было вам делать внизу".
     Спустя два бесконечных дня и три бессонные ночи Софи приняла решение. Дженкс прочитал о нем в меморандуме, который она вручила ему, Эндрюсону и Дикону Пинни.
     Среди прочего в меморандуме говорилось, что управление рудника (в лице Софи) намерено привлечь средства, используемые при финансировании разведочных работ, для устройства подъемников, которые заменят наиболее длинные лестницы, и для установки новой вентиляционной системы на самых глубоких уровнях. С ноября по март каждый желающий может в обеденное время получать на поверхности горячий суп по цене три пенни за порцию. Для тех, кто работает наверху, будет устроено зимнее обогреваемое помещение, а душевая будет расширена и переоборудована. Кроме того, она санкционирует создание комитета из шести человек (из которых трое простые шахтеры), призванного изучить условия труда и оценить степень безопасности на руднике, включая возможность несчастных случаев, и в трехнедельный срок подготовить доклад с рекомендациями по улучшению положения на руднике.
     Новость распространилась по деревне с быстротой молнии Утренняя смена еще не успела закончиться, как Софи увидела в пыльное окно кабинета дядю Юстаса, въехавшего на рудничный двор на своей крупной гнедой кобыле. Софи было совершенно ясно, что он не одобрит перемен, которые она собиралась произвести на руднике, но не предполагала, насколько яростным будет его неприятие.
     - Ты лишилась рассудка, - объявил он не терпящим возражения тоном, расхаживая, как тигр, по ее кабинету, настолько возбужденный, что даже забыл снять цилиндр. - Если собираешься прогореть, то лучшего способа ускорить этот процесс нельзя и придумать. Капитал нельзя использовать таким образом - он должен первым делом быть вновь вложен в производство, по крайней мере, пока ты не будешь крепко стоять на ногах. Никогда не думал, что придется говорить тебе такие прописные истины. "Калиновый"...
     - Вам не нужно ничего мне говорить...
     - "Калиновый" всего два года как стал приносить доход. Еще всякое может случиться. Если завтра жилы, которые ты разрабатываешь, иссякнут, где ты возьмешь деньги для разведочных работ? Какой будет толк от твоих подъемников, если они станут опускать людей в пустые забои? То, как поставлено дело у тебя сейчас, отвечает требованиям закона, и никто в мире не может заставить тебя начать работы по улучшению условий труда.
     Она от греха подальше осталась сидеть за своим рабочим столом и отвечала со всем спокойствием, на какое была способна:
     - Простите, но я не согласна с вами. Я считаю, что сейчас самое время для усовершенствований, пока цены на медь и добыча руды стабильны. Если в дальнейшем добыча начнет падать, по крайней мере, фундамент производства - его безопасность и сносные условия работы, не будут вызывать беспокойства, и я смогу сконцентрировать усилия целиком на разведке новых рудных жил.
     - Ты хотя бы представляешь, во сколько обойдется новое оборудование?
     - Думаю, это будет недешево.
     - Сотни... тысячи фунтов!
     - На "Фауни-консолс" установили подобное оборудование, и вложения окупили себя через год. Еще и принесли прибыль.
     - "Фауни-консолс" вдесятеро больше "Калинового"!
     - Знаю. Я не могу сделать всего сразу; оборудование для подъемников и вентиляторы будут устанавливаться постепенно. Тем не менее придется вложить определенные средства - не слишком большие, полагаю, но ради того, чтобы предупредить несчастные случаи, стоит...
     - Ты не можешь предупредить несчастных случаев, - загремел он, стукнув об пол тростью, словно дубинкой. - Подумай своей головой, Софи. Что Пинни говорит обо всем этом?
     - Он... обдумывает. Хочет еще раз обсудить все вопросы. - Дикон Пинни, ее агент, был слишком ошеломлен ее решением, чтобы составить свое мнение.
     - Ага! Уверен, он пришел в восторг, узнав, что ты расшаркиваешься перед шахтерами.
     - Это всего лишь...
     - Что дальше? Учредишь профсоюз? Будешь делиться прибылью с "рудничными девушками"?
     - Вы знаете, я...
     - Ты не только себя гробишь. Я мог бы стоять в стороне и смотреть, как ты погибаешь, если это произойдет, - но то, что ты намерена сделать, отзовется на каждом владельце рудника в округе.
     - Вот и прекрасно, - мрачно согласилась Софи. - Все эти меры давно пора было принять. Это вопрос не только здравого смысла, но и обычной порядочности.
     - Ты заблуждаешься.
     - Как давно вы спускались в собственный рудник последний раз? - осмелилась спросить Софи.
     Вэнстоун стукнул ладонью по столу и приблизил к ней красное от гнева лицо.
     - Я слышал об этом. Все в графстве только и говорят об этой твоей экскурсии. И ты еще смеешь мне напоминать о порядочности.
     - О чем вы, дядя? Что я такого сделала, что...
     - Хочу тебе сказать, что мне безумно стыдно за тебя.
     Она стиснула руки под столом, отчаянно стараясь совладать с собой.
     - Извините, но я думаю, вы сердитесь потому, что я не посоветовалась с вами, прежде чем принять решение. Скажу вам правду, я не попросила вашего совета, потому что знала, что вы скажете. Простите, если это оскорбит вас, но "Калиновый" принадлежит мне, и я делаю то, что, по моему разумению, принесет ему пользу. А также мне и людям, которые на меня работают.
     Его холодная, сдерживаемая ярость была несравненно хуже прежнего нескрываемого гнева.
     - Я знаю, кто виноват во всем этом, - бросил Вэнстоун язвительно. - Не считай меня глупцом, Софи.
     Она встала из-за стола.
     - Не желаю продолжать наш разговор.
     - Этот иуда соблазнил тебя. - Сердце у Софи упало, а он гневно продолжал:
     - Он отравил твое сознание своими социалистическими бреднями. Я могу понять, как это случилось. Ты - женщина, чувства у тебя на первом месте, ты не можешь видеть действительность так, как ее видит мужчина.
     - Это самое нелепое...
     - Я был против, чтобы Толливер оставлял рудник на тебя, о чем, уверен, тебе известно, и за эти годы ничто не смогло изменить моего мнения. Скорее напротив, я еще больше убедился в своей правоте.
     - Значит, мы становимся врагами?
     - Врагами? - Он недоуменно нахмурился. - Нет, конечно же, нет. Думаю, ты совершаешь непростительную глупость, Софи, которая повлечет за собой ужасные последствия для всего графства. Но ты все же моя племянница, - закончил он, будто этим все было сказано.
     Ей нечего было ответить ему. Они холодно расстались, и Софи долго сидела в кресле, приходя в себя после неприятного разговора. Постепенно сумбур в голове улегся, и она смогла рассуждать трезво. Худшее, как можно было надеяться, осталось позади. Решение было принято; она сделала свой первый бесповоротный шаг, чтобы совершить перемены, которые в душе считала правильными. Больше не имело значения, что мысль об этом в нее заронил Джек... нет, скорее Коннор. Сейчас она чувствовала себя лучше, чем во все предыдущие дни. Может быть, она сможет хотя бы думать о нем спокойно, и это поможет постепенно забыть его.
     Вечером Марис постучалась к ней в кабинет, где она сидела над новым бюджетом, пытаясь взглядом воздействовать на неумолимые цифры расходных статей.
     - Там кое-кто хочет видеть вас, я провела ее в малую гостиную.
     - Кто это, Марис?
     - Да та девица Тиммс.
     - Кто?
     - Сидони Тиммс, из Линтон-холла.
     Испытывая непонятный страх, Софи вышла к поздней посетительнице.
     Разговор длился недолго. Сидони, хорошенькая и робкая, пришла с единственным вопросом.
     - Я подумала, мэм, может быть, вы случайно знаете, где теперь живет мистер Джек Пендарвис.
     Софи стоило больших усилий ответить спокойно.
     - Нет, я этого не знаю.
     - Ох! - девушка повесила голову. - Я надеялась, вы знаете, потому что его брат работал у вас.
     - Нет, не знаю.
     - Кон... то есть Джек, - вспыхнув, поправилась она, - сказал, что напишет, когда устроится на новом месте. Но еще не написал, и я... я... - Ее черные глаза наполнились слезами.
     Софи было искренне жаль и девушку, и себя. Неловко гладя ее по плечу, она думала, что обе они, хозяйка рудника и молочница, оказались в одинаковом положении. Если Коннор Пендарвис хотел унизить ее, ему это прекрасно удалось.
     - Я не знаю, куда они уехали, Сидони, - мягко сказала Софи. - Если... если услышу что-нибудь о мистере Пендарвисе, - добавила она с кривой улыбкой, очень сомневаясь в том, что это случится, - я обязательно сообщу тебе.
     - Спасибо, мэм. Я бы не стала вас беспокоить, если бы не подумала, что вы можете что-то знать. Кон... - она скривилась, - Джек обещал, что напишет. Ведь он очень болен, и я думала, что ему, может, стало хуже, может, даже... - Она закрыла лицо руками и расплакалась.
     Софи не знала, что ей делать.
     - Мне так жаль, - сказала она беспомощно. - Я думала... простите, но я считала, что вы и Уильям Холиок... что вы... - она смущенно замолчала.
     Сидони подняла заплаканное лицо.
     - Я знаю, знаю, в том-то все и дело, это все осложняет. Уильям - лучший мой друг, и, пока я не повстречала Джека, я думала, мы поженимся. Ох, я совсем запуталась, - прошептала она с несчастным видом, утирая слезы. - Я принесла столько горя Уильяму, а теперь и Джек уехал, и я даже не знаю куда. Перед отъездом он сказал, что недостаточно хорош для меня и что мне лучше забыть его. Но я не могу, даже если бы и захотела. - Она достала платочек из кармана платья и громко высморкалась. Она была очень мила: хрупкая, с длинными черными волосами, которые в свете лампы отличали синим блеском. Софи вспомнила, как на день Иоанна Крестителя Сидони краснела и смеялась, когда брат Коннора что-то нашептывал ей на ушко. Отдала ли она Джеку все, что должна беречь девушка? Интуиция подсказывала Софи, что отдала. Братья Пендарвис добивались того, чего хотели, каждый своим способом, но оба способа были убийственно эффективны.
     Сидони ушла вскоре после того, как Софи вторично и так же неискренне пообещала, что сообщит ей все, что сможет узнать о местопребывании Джека. Оставшись одна, она долго размышляла над тем, что старший Пендарвис, какие бы ни были у него недостатки, по крайней мере, поступил относительно порядочно, сказав женщине, которую использовал, что она слишком хороша для него. Его лживый, вероломный брат оказался не способен на такой благородный поступок.

***

     - Хочу выставить свою кандидатуру на дополнительных выборах на место, которое сейчас занимает Клайв Ноултон, - сообщил Софи Роберт Кродди как-то вечером неделю спустя после ее затворничества. Они стояли в холле ее дома, куда он привез ее в своей коляске, когда кончился наконец тоскливый, безрадостный обед у дяди Юстаса в Уикхаузе.
     Новость удивила ее.
     - Клайв Ноултон подает в отставку? Но почему? В любом случае он ведь либерал, - наивно удивилась она. - А ты по убеждениям консерватор, разве не так, Роберт?
     Он снисходительно улыбнулся.
     - Главное, что я член либеральной партии. Ноултон уходит в отставку, чтобы принять духовный сан, и он вправе назвать своего преемника. Если я заручусь его поддержкой, никакие выборы не понадобятся.
     - Понимаю, - сказала Софи задумчиво. - И ты думаешь, он предпочтет тебя? - Ноултон, один из двух членов парламента от тэвистокского округа, был богатым, влиятельным и уважаемым человеком, который неизменно избирался в палату общин с тех пор, как Софи помнила себя. То, что он назовет своим преемником Роберта Кродди, казалось... гм... мало-вероятным. Не то чтобы Роберт был совсем неподходящей фигурой. Но все же. Он придвинулся ближе и понизил голос:
     - То, что я сказал тебе, Софи, должно оставаться между нами. Только несколько человеке знают, что Ноултон собирается в отставку. Так что сейчас поле свободно, и я во что бы то ни стало намерен этим воспользоваться.
     - Ясно. Что же, конечно, я желаю тебе удачи.
     - Твой дядя поддерживает меня.
     - Неужели? - Это было понятно. Дядя Юстас голосовал за либералов, потому что в их округе это было политически выгодно, но сам он всей душой принадлежал к консерваторам, во всяком случае, так всегда считала Софи. - Тогда у тебя действительно очень большие шансы занять место Ноултона.
     - Да, я тоже так думаю.
     - Ну, хорошо, - сказала она, когда несколько секунд прошло в молчании, но Роберт, видно, не собирался уходить. - Спасибо, что проводил меня. Когда мы снова... - Она не договорила. Роберт положил руку ей на плечо. Никогда прежде он не прикасался к ней. Она вздрогнула, поняв, что он хочет поцеловать ее. - Роберт... - Он неловко ткнулся губами; она не сопротивлялась, не отталкивала его. Это был сухой, без намека на нежность, деловитый поцелуй, не сказать чтобы совсем неприятный. Когда он оторвался от ее губ, она осознала, что ничего не почувствовала. Совершенно ничего.
     Но Роберт чувствовал что-то.
     - Софи, выходи за меня замуж.
     - О! - только и могла воскликнуть ошеломленная Софи. - О!
     - Ты не пожалеешь. Дело моего отца отойдет в свое время ко мне, и тогда я стану по-настоящему человеком с положением. Место в парламенте только упрочит его. Пивоварню я продам и вложу капитал в какое-нибудь уважаемое предприятие. Я на подъеме, Софи. Выходи за меня, и я приложу все силы, чтобы ты гордилась мной.
     Она знала, что он не кривит душой, потому что оговорился и назвал дело своего отца "пивоварней", каким оно, по сути, и было; прежде он всегда называл ее фирмой, иногда - "семейным предприятием".
     - Роберт, - запинаясь, проговорила Софи, - я... я не знаю, что ответить тебе.
     - Ответь "да".
     - Нет... нет. Это так... - она чуть не сказала: так неожиданно. Но не имело никакого смысла подавать ему ложную надежду или притворяться, что со временем она может изменить свое решение. - Я чрезвычайно польщена твоим предложением и тронута тем, как ты ко мне относишься. Но...
     - Не говори "но", Софи. Просто выходи за меня. Я очень тебя люблю.
     Возможно ли, чтобы это было правдой? Она всмотрелась в него новым взглядом, проницательность которому придавал ее горький опыт. Софи видела его крепкую фигуру, застывшую в ожидании, обычно спокойное знакомое лицо сейчас выражало, пожалуй, не более чем... беспокойство. Нет-нет, это не может быть правдой. Какое облегчение; значит, ее отказ не разобьет ему сердца.
     - Ты оказываешь мне большую честь, - скромно потупившись, проговорила Софи. - Пожалуйста, пойми меня, дело не в тебе - ты мне очень симпатичен, Роберт. Я, разумеется, отношусь к тебе с чрезвычайным уважением, и наша дружба много значит для меня. - Как бы не перестараться, подумалось ей, пора его охладить. - Но не думаю, что я вообще выйду замуж. Я уже определилась в своем жизненном пути, и из меня получилась бы никудышная жена. Особенно для тебя.
     - Почему? Почему "особенно" для меня?
     Потому что он будет слишком многого ожидать от нее - захочет, чтобы она жила в его тени. Иного он не представляет. Она была уверена в этом, почему - и сама не знала.
     - Потому, что ты заслуживаешь лучшего. Я предчувствую, что, если мы поженимся, ты скоро пожалеешь об этом. Я ничуть не сомневаюсь, что ты все сделаешь ради того, чтобы я была счастлива, Роберт, но я совершенно уверена, что сделаю тебя несчастным. Пожалуйста, пусть мой отказ не помешает нашей дружбе.
     Его желтоватые глаза сузились, и она подумала, что он злится. Но он просто размышлял, как повести себя в сложившейся ситуации.
     - Хорошо, - согласился он почти бодро и уж точно не испытывая сердечной боли. - Оставим пока все так, как есть, если хочешь.
     - Нет, что я хочу, так...
     - Но я буду просить твоей руки снова и снова. Ты именно та женщина, которая нужна мне, Софи. И ты ошибаешься насчет нас - я нужен тебе. Но если ты сейчас этого не понимаешь, хорошо, я могу подождать.
     Она улыбнулась и покачала головой, но ничего больше не сказала, потому что было бы жестоко спорить с ним. Они попрощались с большей теплотой, чем, как ей казалось, было допустимо, учитывая новые обстоятельства, и она поднялась к себе, чтобы обдумать происшедшее.
     Она могла бы ответить согласием. Было бы это так уж ужасно? Может, он был прав и они подходят друг другу? Что из того, что они не влюблены друг в друга? Любовь - только помеха. Лишнее беспокойство. От нее одни неприятности.
     Прежде она никогда не думала о любви так цинично. За это тоже надо благодарить Контора, вернее, винить его. Тот факт, что она могла теперь вообще думать о нем, должен был свидетельствовать о начале выздоровления. Это спокойствие, это онемение души помогло ей оглянуться назад, на последние недели, включая трудные часы, проведенные под землей, когда она спускалась в забои "Калинового". Предложение Роберта... как бы распахнуло дверь, впуская воспоминания о Конноре. Сегодня вечером она поверила, что сможет вынести их.
     Весь фокус состоял в том, чтобы взглянуть на историю их любви со стороны, как на приключившуюся с кем-то другим, и попытаться извлечь из нее урок. Превратить из мучительного, разрушительного эпизода своей жизни в нечто позитивное. Она сумела пережить эту неприятную историю. Ей удалось сохранить свое общественное лицо, что явилось настоящим чудом; вспоминая риск, которому подвергалась, Софи понимала, что легко могла сойти с ума. Теперь она смотрела на случившееся как на болезнь, период помутнения разума, когда она настолько ослепла, что не видела опасности разоблачения, - и все это ради человека, который не стоил ее.
     Конечно, у нее много недостатков, и благодаря Коннору она ясно увидела в себе немало новых. Но он гораздо хуже. Он лгал ей со дня их первой встречи. Если быть честной, он не соблазнял, но, безусловно, предал ее. Пойдя на то, чтобы выдать себя за другого, допустив, что подобный маскарад может быть морально оправдан, - хотя одного этого более чем достаточно, мрачно подумала она, - он еще совершил ужасный грех, позволив развиться их интимным отношениям. Может, не устояв, она тоже согрешила, но по крайней мере с ее стороны это была подлинная любовь, подлинная страсть. Она принесла в жертву все, включая добродетель и незапятнанную репутацию, потому что считала, что действительно любит его. У него не было такого оправдания, ибо им руководили вожделение и коварство, и она никогда не сможет простить его. Она постарается больше не думать о нем - только о горьком уроке, который он ей преподал: не доверять мужчинам, не отдаваться им ни на каких условиях, кроме заключения брака. Будь живы ее мать или отец, она, может, знала бы об этом раньше. Ей следовало догадаться самой, ведь ей уже двадца