м людей зависят от их достатка. Но уверен, что до тех пор, пока трезвомыслящих людей из низших классов, чьим трудом создается богатство страны, не будут допускать к разработке законов, рабочему человеку не дождаться справедливости.
     Фолкнер громко фыркнул, Торнбулл откровенно засмеялся. Карнок, единственный консерватор среди собравшихся или, по крайней мере, единственный, кто был достаточно честен, чтобы признаться в этом, произнес: "Фу ты!" - и налил себе портвейн.
     - Вы говорите "дымовая завеса"! - воскликнул Кродди с наигранной веселостью. - Дело в том, что закон препятствует избранию в палату людей, не имеющих средств, потому что члены парламента должны посвящать все свое время законотворческой работе. Измените этот порядок, и вы измените сам характер палаты общин.
     - Как раз это и необходимо сделать. Перемены в парламенте давно назрели.
     - Надеюсь, это не относится к теперешней избирательной кампании, сэр, - заметил Ноултон с огоньком в глазах. Коннор любезно улыбнулся ему.
     - Вы вовремя подали в отставку, сэр, - засмеялся Кродди. - Если в парламенте оказались бы люди, подобные Пендарвису, видит бог, вы не захотели бы там дольше оставаться.
     Коннор откинулся на спинку кресла и выпустил кольцо дыма. Сопернику не удастся так легко выбить его из седла.
     - Полагаю, вы на стороне реформистов, - продолжал Кродди с нескрываемой неприязнью. - Согласитесь, что на этом вы не остановитесь. Вероятно, вы и вам подобные - чартисты и радикалы, надевшие маску либералов, так я вас называю, - будете последовательны и замахнетесь на отмену имущественного ценза для избирателей.
     - Я бы непременно попытался.
     Карнок был явно шокирован, но доктор Гесселиус одобрительно кивнул лысой головой, хотя Коннор не имел представления, каких политических взглядов он придерживается. Лорд Мортон, поглаживая подбородок, с живым интересом смотрел на Коннора. Клайв Ноултон по-прежнему был невозмутим и молчалив, как сфинкс.
     - Вы удивляете меня, сэр. Люди, подобные вам, обычно не настолько простодушны, чтобы открыто объявлять об этом. По мне, это опасно, - театрально заявил Кродди, бросив быстрый взгляд на Ноултона. - Есть какая-нибудь статья в Хартии, против которой вы выступаете? Хоть какая-нибудь? Я осуждаю подобные радикальные взгляды. Наступление демократии должно быть остановлено. Я говорю: всеобщее избирательное право - последний шаг на пути к анархии.
     - Я готов в любое время поговорить с вами о демократии, - спокойно ответил Коннор, стряхивая пепел с сигары, - но давайте сначала закончим наш спор. Как вы помните, речь шла об имущественном цензе. - Кродди засопел, раздувая ноздри. - Я убежден, что быть членом палаты общин - это ответственное дело, требующее врожденных способностей, а не нажитого богатства. Состоятельность парламентария не является гарантией его ума и неподкупности. Настоящая гарантия - в свободном волеизъявлении избирателей. Почему...
     - Пфф!
     - Почему человек, унаследовавший отцовский особняк, непременно должен быть лучшим законодателем, чем тот, кто зарабатывает на жизнь, строя такие особняки? Что касается меня, то я предпочел бы видеть в палате общин умных людей, а не бездельников. - Кродди многозначительно фыркнул. - Если мы выбираем себе архитектора, или генерала, или капитана корабля по его профессиональным достоинствам, почему не избирать законодателями людей, которые способны создавать закон? Я утверждаю, что таких людей можно найти где угодно, и среди людей с достатком, и без такового.
     - Уверен, вас бы это устроило, будь это так. И даже очень устроило.
     - Джентльмены, прошу...
     - Вы на что-то намекаете? - холодно спросил Коннор, медленно ставя на стол бокал.
     - Я ни на что не намекаю. Я говорю то, что знает каждый из присутствующих, - вы преодолели имущественный барьер благодаря вашей жене.
     - Роберт!..
     - И вряд ли я единственный, кто считает, что вы и женились на ней ради этого.
     Коннор вскочил, отшвырнул стул, который ударился о стену, не в силах сдерживать обуявшие его эмоции. Другие тоже оказались на ногах. Поднялся и Кродди - стиснув кулаки и выставив вперед подбородок. Себастьян Верлен встал между ними, спиной к Кродди. "Спокойно", - тихо сказал он Коннору и медленно и твердо сжал его руку. Решительность в его строгом взгляде достаточно охладила пыл Коннора, чтобы желание разбить Кродди нос стало менее жгучим, чем секунду назад.
     - Думаю, пора нам присоединиться к дамам, как вы считаете? - предложил Ноултон хозяину. Вэнстоун изящно поднялся и повел гостей из комнаты.
     "Черт бы вас всех подрал", - выругался про себя Коннор, беря стакан с бренди с подноса, который поднес ему один из вездесущих слуг Вэнстоуна. Софи с другого конца комнаты старалась поймать его взгляд. Но он, раз посмотрев на ее обеспокоенное лицо, избегал встречаться с ней глазами. Она всегда могла понять, когда с ним творилось что-то неладное, и Кон представлял себе, какой угрюмый сейчас у него вид. Пусть подождет, пока он не расскажет ей, как Роберт Кродди едва не довел его до бешенства в первой схватке в столовой. Ей это понравится. В три обжигающих глотка он осушил стакан и, когда мимо проходил слуга с подносом, потянулся за другим. Ублюдки!
     Дамы вели беседу об опере, но ему потребовалось несколько минут, чтобы понять, о чем идет речь. Его смутили названия "Лукреция Борджиа", "Марта" и "Норма", но когда кто-то произнес: "Женитьба Фигаро", тут ему все стало ясно. Себастьян Верлен с удовольствием принял участие в беседе; оказалось, он был большим любителем оперы.
     - Были вы на "Риголетто"? - без задней мысли спросил он Коннора, стоявшего рядом.
     - К сожалению, нет.
     - Я был на премьере в Венеции лет семь назад. Восхитительно. Вы знаете Верди: "Травиата", "Трубадур"?
     Коннор покачал головой.
     - Я плохо знаю оперу.
     Его услышал Кродди.
     - В самом деле? Что же вы тогда делаете, бывая в Лондоне? - спросил он с невинным видом, словно забыл, что пять минут назад они едва не подрались.
     Коннор весь подобрался. Будь он проклят, если солжет.
     - По правде говоря, я никогда не был в Лондоне.
     В комнате воцарилась звенящая тишина.
     - Господи! - произнесла после невыносимо затянувшейся паузы Лили Гесселиус, ветреная жена доктора.
     - Я была там лишь однажды, - мягко сказала добросердечная миссис Карнок.
     - Вы не много потеряли, - доброжелательно поддержал ее преподобный Моррелл.
     Коннор почувствовал, как его лицо багровеет. Он с болью отметил, как напряглась Софи, силясь разглядеть что-то несуществующее на дне бокала с шерри.
     Кродди вскинул голову и переглянулся с Фолкнером. Они нашли, что искали, - брешь в защите противника.
     - Но я думал, вы учились в университете, - с притворным удивлением сказал Кродди.
     - Если вы имеете в виду Оксфорд или Кембридж, то, боюсь, разочарую вас.
     - Тогда где же, разрешите узнать?
     - Я посещал Рабочий университетский колледж Брюса Пеннона в Манчестере. - Реакция была известна заранее. Одно упоминание о Манчестере, центре пролетарского радикализма в последние пятьдесят лет, заставило нежные буржуазные сердца испуганно забиться.
     - Я и не знал, что существует такой колледж, - задумчиво проговорил Вэнстоун.
     - Я слышал о нем, - сказал Кродди, с трудом скрывая ликование. - Он уже закрыт, не так ли?
     Коннор медленно кивнул.
     - Да, - ответил он, потом решился и не без вызова добавил:
     - Я учился там на стипендию.
     - О, конечно!
     - Потому что моя семья не имела возможности платить за мою учебу. Мой отец работал на руднике шахтером. Как и все мои братья, что хуже всего, мистер Кродди.
     Прежняя неловкая тишина была ничто по сравнению с той, что повисла сейчас. Все, кроме Кродди, отвели глаза. Даже когда Энни Моррелл, спасая положение, завела разговор на другую тему, Софи продолжала с особым вниманием разглядывать рисунок на своем лаковом веере. Но заставить исчезнуть предательские алые пятна со своих щек она была бессильна. Ей было неловко за него. Стыдно. Посмотри на меня, мысленно приказал он ей, когда вокруг вновь возобновилась непринужденная пустая болтовня. Но она даже не шевельнулась.
     В груди Коннора разгорался огонь; так, прожженный искрой, вспыхивает сухой лист бумаги. До сих пор он думал, что она поддерживает его: Коннор и Софи против всего света, вместе. Какой он был дурак! Понадобилось совсем немного, чтобы она отмежевалась от него. Да и была ли она когда-нибудь его союзницей?
     А может, это бренди распаляет его обиду? Коннор увидел, что Софи смеется, слушая, что дядя говорит ей на ухо. Коннор подошел к столу с напитками и наполнил себе высокий стакан.
     Он расхаживал среди гостей, которые разбились на маленькие группки и оживленно болтали, но не присоединялся ни к одной. Софи нашла его, погруженного в раздумья, у окна, за которым чернел поздний вечер.
     - Ты слишком много пьешь, - тихо сказала она, стоя спиной к залу и еле шевеля губами.
     - Ты так считаешь? - Он посмотрел на свой стакан, в котором коньяка осталось на донышке, залпом допил его, прежде чем она успела забрать стакан, и с преувеличенным удовольствием причмокнул. То, как нервно передернулось его лицо, немного улучшило ее настроение.
     - Боюсь, я вновь тебя смущаю, дорогая, не так ли?
     - Говори потише, - зашипела она, стараясь загородить его собой от любопытных глаз, - Что с тобой происходит? Почему ты так много пьешь?
     - Не знаю. - Он со стуком поставил пустой стакан. - Это, конечно, ни черта не поможет. Софи, мы уходим.
     - Что? Нет, это невозможно... слишком рано!
     - Я сказал: мы уходим, - угрюмо повторил Коннор.
     - Но мы не можем взять и уйти, это неприлично.
     - Тогда оставайся, я уйду один.
     Он достаточно выпил для того, чтобы паника, вспыхнувшая в ее глазах, показалась ему смешной. Отстранив ее, он направился к двери. "Рад был встрече с вами", - сказал он, проходя мимо Ноултона, вздрогнувшего от неожиданности, и крепко пожал ему руку. Онория была хозяйкой вечера, поэтому он подошел к ней, сидевшей в двойном кресле с женой доктора, проговорил: "Благодарю за ужин", и зашагал дальше.
     - Коннор! - если возможно кричать шепотом, то Софи крикнула именно так. Он услышал позади ее шаги. Выйдя за ним в холл, она схватила его за пиджак, чтобы остановить.
     - Так ты идешь? - спросил Кон, прежде чем она успела открыть рот.
     По ее глазам видно было, какая в ней происходит борьба. Наконец Софи решила бросить ему вызов.
     - Нет.
     - Тогда оставайся со своими дружками, раз они тебе важнее собственного мужа. Оставайся здесь всю ночь, почему бы и нет? Уверен, дядя рад будет приютить тебя. Вы с Онорией можете спать вместе. - Он круто повернулся на каблуках и зашагал прочь. Удивленный дворецкий издали увидел его и стал открывать дверь, но Коннор, не дождавшись, оттолкнул его.
     Холодный влажный ветер слегка привел его в чувство. Он свернул на мощеную дорожку. В дверях показалась Софи, и ее золотистые волосы, освещенные сзади, полыхали как нимб.
     - Идем со мной, - повторил Коннор, на сей раз как просьбу, а не приказ.
     - Черт возьми! - воскликнула Софи. Гордость ее была оскорблена. - Возвращайся назад, Кон, немедленно! Неужели не понимаешь, что они именно этого и ждут?
     - Так ты идешь со мной?
     - Нет.
     - Тогда я приеду за тобой утром, - бросил он через плечо. - Или можешь попросить Кродди отвезти тебя домой. Как в прежние времена. - Кон отвязал вожжи и вскочил в коляску. Вал радостно заржал, и в ответ ему, словно выстрел, хлопнула закрывшаяся дверь.
     - Коннор неважно себя почувствовал, - объявила Софи с порога гостиной. - Он... просил меня извиниться, что вынужден был покинуть вас столь поспешно. До свидания... дядя, Онория, спасибо за чудесный вечер. Нет, не провожайте, он ждет меня... оставайтесь с гостями. До свидания... до свидания!
     Все смотрели на нее озадаченно и неуверенно, особенно Энни, но, слава богу, она настояла, чтобы ее не провожали, и после того, как дворецкий с каменным лицом помог ей накинуть шаль на плечи и распахнул перед ней дверь, она плотно закрыла ее за собой перед носом этого ненужного свидетеля. Ведь если кто-нибудь узнает правду, что Коннор, разозлившись, уехал домой, бросив ее одну, она этого не переживет.
     Луны почти не было видно за торопливыми тучами, гонимыми сильным холодным ветром, который трепал ее волосы и не давал выйти из ворот. Ругаясь вполголоса, она пригнула голову и пошла вперед, с трудом преодолевая напор ветра, радуясь, что хотя бы улица пустынна и никто не видит ее одинокой фигуры.
     Дорога была едва различима в темноте, и несколько раз она натыкалась на черный колючий кустарник, росший вдоль обочины. Опавшие листья, поднятые в воздух вихрем, били ее по лицу, цеплялись за бахрому шелковой шали. Трещали и скрипели деревья, жутко выл ветер. Он принес запах моря, пробуждая в душе знакомый восторг перед бурей, Перед дикой и необузданной стихией. Сильный порыв ветра заставил ее еще ниже пригнуть голову и чуть не сорвал шаль с плеч. "Дьявол!" - крикнула она, но ветер мгновенно унес ее слова. Она проходила эти две мили до дому сотни, если не тысячи, раз, но никогда ей не приходилось оказываться на дороге такой непроглядной, ветреной ночью, в тонком платье и легких туфельках, без плаща с капюшоном. Ярость подгоняла ее. Она не могла дождаться, когда окажется дома и изольет ее на мужа.
     Неожиданно хлынул дождь.
     Софи мгновенно вымокла до нитки. Полдороги было уже позади, так что возвращаться не имело никакого смысла. С таким бешеным ветром ей еще не приходилось сталкиваться. Она обмотала голову шалью и попыталась передвигаться задом наперед, повернувшись к ветру спиной, стиснув зубы и смахивая слезы, пока ветер вдруг не переменился и вновь ударил ее в лицо. Она споткнулась об огромный сук, отломившийся от дерева, и упала на четвереньки, больно ободрав ладони об острый щебень и испачкав юбку. Поднималась она медленно и осторожно. Вся злость мгновенно прошла, уступив место липкому холодному страху. Как это все скажется на мне? - пришла в голову запоздалая мысль. Как это отразится на ребенке? О боже!
     Пошатываясь, она побрела дальше под нескончаемым ливнем, пока сплошная стена ледяной воды, хлеставшей сбоку, не заставила ее укрыться в зарослях облетевшего боярышника на обочине. Конечно, голые ветки были не в состоянии защитить ее от дождя и порывистого ветра, но Софи остановилась, съежившись и дрожа от холода, стуча зубами, проклиная Коннора и умоляя его спасти ее. Но он не появлялся, и, когда ливень немного ослабел, она нашла в себе силы и, с трудом переставляя ноги, поплелась вперед, терзаемая ветром.

20.

     Дождь настиг Коннора, когда, пригнув голову, он бежал от конюшни к дому. Коннор успел вымокнуть до нитки еще до того, как он ворвался в кухню. Прошла, казалось, вечность, прежде чем ему удалось зажечь фонарь, потому что руки были мокрые и со шляпы тонкими струйками стекала вода, попадая на спички. Хорошо, что Софи осталась у дяди, не то промокла бы, еще, глядишь, простудилась. Так что его идиотское поведение имело свою положительную сторону.
     Была пятница, день, когда миссис Болтон уходила ночевать к сыну. Разжигая огонь в плите и ставя чайник, Кон мог шуметь, не боясь разбудить ее. Он подумал было, не продолжить ли пить всю ночь или хотя бы до тех пор, пока жгучие воспоминания о вечере у Вэнстоунов не растворятся в пьяном тумане. Но утром они появятся снова, да еще в придачу будет трещать голова. К тому же отчасти из-за чрезмерного количества алкоголя он вел себя так отвратительно; не выпей он столько бренди у Вэнстоунов, не бросил бы Софи, как вздорный мальчишка. Окончательно остыв и коря себя, он положил ложку сахара в кружку с чаем и поднялся из кухни в гостиную.
     В камине еще тлели головешки. Коннор раздул угли ручными мехами, подбросил щепы, а потом и поленьев. Стянув с себя мокрый пиджак, он развернул одеяло, которое Софи положила на валик дивана, и накинул на плечи. Кон решил посидеть, не зажигая лампы - достаточно света от огня в камине, - в тишине, нарушаемой лишь воем и воплями бури за стенами дома, и поразмышлять о своих прегрешениях. Чем больше он думал над своей выходкой, тем отчетливее понимал, что выглядит в этой ситуации малопривлекательно, потворствуя своим желаниям. Он вел себя как идиот и в качестве наказания за это, хотя бы частичного, должен взглянуть на себя трезво, без всяческих романтических глупостей. Поэтому он зажег масляную лампу на столе и свечи на каминной полке.
     Почему он так поступил? Он простил себе то, что хотел ударить Кродди; то был благородный порыв, может, не столь возвышенный, но совершенно объяснимый. Но почему он накинулся на Софи? Чтобы отплатить за то, что ей было стыдно за него? Нет... он, конечно, не хотел обидеть ее. Но она унизила его своим замешательством, задела самое уязвимое место - его гордость. Поэтому он вспылил, как ребенок. Неужели так и будет повторяться всю жизнь? Как выйти из этого порочного круга? Конечно, надо уметь объясняться, но как этого достичь, если обоих охватывает такой безудержный гнев, такая жгучая обида, что они не в состоянии оставаться рассудительными?
     Но сегодня вечером он поставил под угрозу не только их супружескую жизнь. Как он объяснит Иену Брайтуэйту, что его первая встреча с Ноултоном, человеком, в чьих руках находится его судьба как политика, окончилась полным крахом? Тот факт, что Кродди тоже не слишком отличился, служил небольшим утешением. Лично Коннор не стал бы осуждать Клайва Ноултона, если бы он посоветовал обоим партийным комитетам поискать новых кандидатов.
     Но больше всего его волновала Софи. Даже если бы Ноултон возложил на его голову корону и обратился к нему "Ваше высочество", это не имело бы ровно никакого значения. Когда между ним и Софи возникает, размолвка, весь мир для него становится серым, безжизненным и неинтересным. Даже если бы ему представилась возможность пройти в парламент, без Софи его бы это уже не заботило.
     Часы на каминной полке пробили без четверти одиннадцать. Потоки дождя струились по стеклам окон, ветер задувал дым обратно в трубу и дальше в комнату. Кон поднялся и пошел на кухню налить еще чая. Возвращаясь, он услышал какой-то звук. Как будто кто-то колотит в парадную дверь, но больше походило на стук сорвавшейся с петли ставни, что такому сильному ветру было вполне под силу. На всякий случай Кон пошел взглянуть, в чем дело.
     Сперва он даже не узнал ее. В мокрой шали на голове, с прилипшими к лицу прядями волос, по которым струилась вода, Софи была похожа на бродяжку, на мокрую кошку. "Софи!" Ее ледяные руки не разгибались. Он втащил ее в холл, в гостиную - к огню. "Софи, неужели ты шла пешком!" Она не могла говорить; подбородок ее трясся, зубы выбивали громкую дробь. Ответ был и без того ясен. "До чего же ты у меня глупенькая!" - упрекнул он ее с грубоватой нежностью, скрывая страх.
     С ее полинявшей от дождя юбки на пол тут же натекла голубоватая лужица. Кон сорвал с нее мокрую шаль и бросил ее на каминную решетку, повернул спиной и стал расстегивать платье. Влажная спина была ледяной и синевато-белой; он пытался растирать ее одной рукой, а другой продолжал снимать одежду: платье, шемизетку, корсет, туфли, чулки - все насквозь мокрое и тяжелое. "Оставайся тут", - велел он, заворачивая ее в одеяло и усаживая в кресло, которое придвинул ближе к огню. Подумав, он положил ее босые ноги на подушку и бросился к двери за горячим чаем, потом вспомнил о своей только что принесенной чашке. "Пей!" - приказал он, протягивая ей чай. Но окоченевшие пальцы не держали чашку. Он поднес ее к синеватым губам Софи, испуганно глядя, как ее сотрясает крупная дрожь. Он помог ей выпить весь чай, разворошил поленья в камине, так что пламя, вопреки случившемуся, весело вспыхнуло, разбрасывая искры. "Я принесу"ще одеяла", - озабоченно сказал он и торопливо направился к двери, но на полдороге остановился. "Нет! Нужно ванну, горячую ванну. Я согрею воду. Да, и бренди, принесу бутылку". На ее покрасневшем от