о сжаты. В его глазах Софи прочла покорность судьбе и еще усмешку. Но что хуже всего, они говорили ей: "Прощай!"
     - Я здесь, - снова крикнула она, хотя в этом не было необходимости, потому что дядя уже увидел ее. - Я здесь... с мистером Пендарвисом.
     Сейчас все было иначе, чем в тот раз, когда она демонстративно выставляла напоказ дружбу с ним перед несносной своей кузиной, которая восприняла ее поведение как вызов или даже пощечину. В теперешнем жесте Софи была удалая бравада, что-то от непокорной девушки, отрицающей правила хорошего тона, условности, авторитет - все, что олицетворяла собой импозантная фигура Юстаса Вэнстоуна, владельца рудника, мирового судьи и городского мэра. Но в этот раз Коннор не мог бы рассердиться на нее, потому что в этом ее поступке не было снисходительности, одолжения ему, одна только смелость.
     Но чего она добилась этим? Коннор поднял с земли камешек и с досады запустил им в пожелтевшую скошенную лужайку, примыкавшую к дорожке, на которой он стоял, переминаясь с ноги на ногу, наблюдая за физиономией приближающегося Вэнстоуна, появившегося вслед за Софи из яблоневого сада. Замешательство, подозрение, испуг и, наконец, ужасающая уверенность - все эти чувства, промелькнувшие на холодном, горделивом лице Вэнстоуна, читались легко, как вывеска на таверне.
     - Мистер Пендарвис до сегодняшнего дня держал меня в курсе некоторых дел на руднике, - торопливо говорила Софи, но свидетельства противоположного красноречиво говорили сами за себя, а Вэнстоун был отнюдь не дурак. На ее юбке даже зеленели травяные пятна. К тому же она прихрамывала, но была без трости; Коннору пришлось подать ее, сознавая, что галстук его распущен, а пиджак расстегнут. Вид у обоих был виноватый.
     Но при ее дяде Коннор не мог ничего ей сказать. Он медлил, пытаясь понять состояние Софи, понять, помогает он ей своим присутствием или, наоборот, лишь усугубляет чувство неловкости. В конце концов он решил, что верно последнее, но и уйти сразу было неприлично.
     Хотя, конечно, ничего другого не оставалось. Просто удивительно, как они не попались раньше. Они играли с огнем как дети, и чем дольше это сходило им с рук, тем они становились беззаботнее и безрассуднее. Коннор во всем винил себя, потому что мог в любой момент прекратить навещать ее и тем уберечь от неприятностей. Софи была пассивной стороной, терпела его присутствие, потому что не видела другого выхода; может, она поощряла его визиты в какой-то степени ради забавы. Но он, как страус, спрятал голову в песок, не желая прислушаться к голосу разума, потерял ощущение нереальности происходящего, чувство здравого смысла изменило ему. Как это случилось? Как мог он забыть, хотя бы на время, о тех целях, которые поставил перед собой и которые всегда были поддержкой ему, не позволяя иллюзорным, неосуществимым мечтам взять власть над собой? Теперь он очнулся, спасибо Юстасу Вэнстоуну, и испытал жгучий стыд за себя.
     Он с самого начала все делал не правильно. Лгал Софи, кто он такой. Лгал Радамантскому обществу, что нужно еще время - он мог закончить доклад о "Калиновом" неделю, две недели назад. Своим поведением он поставил себя в безвыходное положение. Если он признается Софи, что его даже зовут не Джек и что все рассказанное им о себе выдумка, не правда, ничего хорошего из этого не выйдет. От правды ей будет еще горше, чем от прежней лжи. Единственным достойным выходом из создавшегося невыносимого положения было уехать. Ей не понадобится много времени, чтобы воскресить свое плохое мнение о нем; она почувствует, что была слепа, но теперь прозрела, и вскоре забудет его, будет оглядываться назад и удивляться, что за затмение нашло на нее этим летом. Но он, он никогда не забудет ее.
     Джек поджидал его, лежа на кровати, но не спал, а изучал потолок.
     - Тебе опять письмо от радамантов, - сказал он, прервав свое задумчивое молчание, протянул руку к ночному столику и бросил письмо в изножье кровати. Он выглядел хуже, чем обычно: лицо серое, изможденное, к тому же он в последнее время опять начал худеть.
     - Как ты себя чувствуешь, Джек?
     Джек пожал плечами и привычно ответил:
     - Почти нормально. Тебе не интересно, что они пишут?
     - Я и так знаю. - Обществу требовался доклад о "Калиновом", причем немедленно. Несколько дней назад он отослал дополнение к так называемому предварительному докладу с извещением, что владелица рудника "энергично устанавливает подъемники" вместо опасной и устаревшей системы лестниц, прослуживших не менее четверти века. "Энергично устанавливает" - было, конечно, большим преувеличением, говорил он себе, но не прямой ложью. "Тебе стоит подумать над этим", - убеждал ее Коннор, когда они еще разговаривали о разных посторонних вещах вроде рудника, и он пытался обмануть себя, что приходит к ней ради того, чтобы просветить ее, тонко и ненавязчиво, насчет новейшей техники безопасности на рудниках. Но, услышав, во что обойдется установка подъемников, Софи не стала даже продолжать разговор на эту тему. "Все же ты подумай над моими словами", - настаивал он, и наконец она подняла руки и со смехом обещала подумать. После этого он решил, что почти вправе написать в докладе об "энергично устанавливаемых подъемниках".
     - Чем ты занимался весь день? - спросил он брата, теребя его за штанину.
     - Все больше валялся на твоей кровати и думал о прошлой ночи.
     - А чем знаменательна прошлая ночь?
     Джек заложил руки за голову.
     - Я был с Сидони. Мы... короче говоря, это произошло. На лугу близ Линтон-холла, при лунном свете. Она была со мной почти до самого утра. Кон, она оказалась девушкой.
     - Неужели? - Он взглянул на брата с любопытством. Джек был не из тех, кто хвастается победами, но и скромником тоже не был. Сейчас он не казался ни гордым, ни застенчивым, а... взволнованным. И смущенным. - Только не говори мне, что ты влюбился, - сказал он мягко.
     - Влюбился! - фыркнул Джек, но взгляд у него был беспокойный. - Это для меня слишком большая роскошь. Я - и влюбился! О да!
     - И как она, понравилась тебе?
     Джек порывисто сел, кровь прилила к его лицу, так что на минуту он показался здоровым.
     - Не говори так, не надо. Она не такая, понял, Кон?
     - Хорошо.
     - Она необыкновенная, тебе понятно?
     - Да.
     Джек сконфуженно отвел глаза и вновь небрежно развалился на кровати с таким видом, словно ничего общего не имел с тем парнем, который только что так рьяно защищал Сидони Тиммс.
     - А ты как провел время с красоткой мисс Дин?
     Но Коннор сделал вид, что его страшно интересует письмо, и вскрыл конверт.
     - Ну, что там? О чем пишут?
     Коннор поднял на него ошеломленный взгляд.
     - Им нужен я.
     - Что им нужно? - немедленно переспросил Джек.
     - Они хотят, чтобы я приехал в Лондон и работал на них.
     - Ну и ну!
     - Шейверс не будет вносить свой законопроект на этой сессии парламента, так что вся моя работа над докладом пошла насмарку. Теперь они желают, чтобы я переехал и писал для них речи.
     - В Лондон, говоришь?
     - Да, писать речи для Шейверса, с которыми он будет выступать в рабочих клубах, а также статьи, листовки - мне будут платить за "обработку" членов парламента.
     - О, Кон! Это замечательно.
     - Похоже на то.
     Это было решением всех проблем, он и мечтать не мог о таком повороте событий. Его "профессиональная" работа заканчивалась рудником в Уикерли, и после того, как Общество решило не финансировать исследований рудника в Бакфастли, он не знал, какое будущее ждет его или Джека, когда он покинет "Калиновый". У него было такое чувство, будто жизнь не движется, застыла на месте с того момента, как умер фалмутский адвокат, у которого он два года назад работал клерком. Теперь прерванная было нить вновь восстановлена, продвижение в карьере становилось видимым, возможным. Он должен был бы чувствовать облегчение, радость, однако на душе у него кошки скребли. Слишком высока будет цена, которую придется заплатить за продвижение в карьере.
     - Мне придется уехать.
     - Конечно, придется. Когда собираешься отправляться?
     - Как можно скорее. Они пишут: немедленно. Ты ведь едешь со мной?
     Джек водил пальцем по складке на своих плисовых брюках и с большим интересом разглядывал ее.
     - Не знаю, Кон, не могу сказать. Дай подумать. Уж больно все неожиданно.

10.

     В пятницу утром было пасмурно. Сквозь стеклянные двери солярия Софи глядела на тоскливые серые тучи, несущиеся с юга, и настроение ее с каждой минутой падало. Ветер с Ла-Манша обычно предвещал ненастье. Если будет дождь, Джек не придет.
     Вся терраса была усыпана лепестками роз, пунцовыми и розовыми, желтовато-белыми и кроваво-красными, которые порывистый ветер гнал по каменному полу, охапками швырял в стекла. Софи глядела на свое бледное, с опустошенными глазами отражение в стекле и, казалось, вопрошала: "Кто ты?" Она с трудом узнавала свое лицо - лицо незнакомки.
     Он должен прийти. Не могут они расстаться вот так, не выяснив отношений, ведь это их последняя возможность. А завтра, завтра ей придется вернуться к прежней жизни... той, что была до встречи с ним. Она чуть было не подумала: "нормальной жизни", но нормальной теперь была для нее такая жизнь, в которой она могла ежедневно видеть Джека. Сегодня эта жизнь кончится - если он придет, - и завтра она уже будет принимать за чаем гостей, в воскресенье пойдет в церковь, а в понедельник вернется на рудник. А дальше?
     Так далеко она не отваживалась заглянуть. Единственное, что она знала: Джек должен прийти, обязан. Вчера дядя Юстас ничем не оскорбил его, ни единым словом, но слова и не требовались. Всем своим видом он продемонстрировал, что возмущен присутствием Джека в ее доме и раздражен тем, что Софи поощряет его. Ей самой становилось больно при мысли о том, что должен был испытывать Джек. Теперь, лучше узнав его, она чувствовала его душевное состояние и понимала, как страдала его уязвленная гордость. Она жаждала увидеть его, утешить и сказать: все это не имеет никакого значения, она не такая, как ее дядя, и ничего не изменилось, они по-прежнему могут... могут...
     "О боже!" - с отчаянием прошептала она, прижимаясь щекой к прохладному стеклу. Она распахнула дверь и подставила лицо сильному порыву ветра, принесшему запах дождя. "О боже!" - вновь прошептала она, и ветер подхватил и унес ее слова.
     Около полудня ветер стих, тучи замедлили бег и постепенно поредели. К двум часам проглянуло солнце.
     В пять Джека еще не было.
     "Не придет", - безнадежно твердила она, уткнув лицо в ладони. Софи нервно ходила по саду, не желая, чтобы Ма-рис или миссис Болтон, если она им понадобится, увидели, что она разговаривает сама с собой. Она не находила себе места от волнения. Ей казалось, что, если проговаривать мучающие ее мысли вслух, становится немного легче. "Вот так, наверное, и сходят с ума", - пробормотала она в ладони. Что происходит с ней? Она безумно хотела видеть его, но не могла бы с уверенностью объяснить, зачем это нужно. На первый взгляд ничего не изменилось. Их застали вместе, но их встречи в саду и без того должны были прекратиться. Она испытывала необъяснимое, внушающее страх чувство, что теряет его, но не это было причиной странного, неистового желания видеть его. Она просто не готова была потерять его.
     На террасе раздались шаги. Боясь надеяться, она медленно повернула голову, прогоняя с лица выражение тревоги и отчаяния.
     Это он! Джек стоял на верхней ступеньке и выжидающе смотрел на нее, и сердце у нее затрепетало, как птица, душа возликовала. Слишком поздно притворяться или пытаться контролировать себя, свои слова. Все в нем было прекрасно для нее, и все это она теряла. И все же Софи не могла сдержать радостную, благодарную улыбку, которая была как раскрытая ладонь, как свеча в окне, чье мягкое сияние манит путника: "Ты желанный гость в этом доме".
     Джек улыбнулся в ответ, но не сразу и притом грустно. Софи была слишком взвинчена, чтобы обратить на это внимание, и заторопилась ему навстречу. Ей нравилось смотреть, как он ходит, развернув сильные плечи, нравились его изящные руки, черные волнистые волосы. Она остановилась перед ним, подавляя желание обнять его.
     - Я думала, ты не придешь, - взволнованно проговорила она, стиснув руки у подбородка. - Я так рада тебе.
     - Я не собирался приходить.
     - Знаю, - согласно кивнула она, не отдавая отчета в том, что говорит. - О боже, ну какое все это имеет значение? Джек, мне все равно, что думает дядя, правда все равно. Мне важно лишь видеть тебя!
     - Софи, - прошептал он, протягивая и тут же опуская руку. - Мы можем сесть? Мне нужно кое-что сообщить тебе.
     Она подумала, что он хочет пойти в сад, где никто не сможет помешать им. Там разговаривать было, конечно, удобнее, - но все же ее охватило чувство разочарования.
     Они сели на обычном месте, у садового домика. Ей уже не нужен был табурет с подушкой для больной ноги; теперь она крайне редко пользовалась тростью. Странно, конечно, чувствовать сожаление, что ты почти выздоровела, и тем не менее это было так.
     - Что произошло после того, как я ушел? - Коннор подался вперед и глядел на нее с участием.
     - Ничего. Ты имеешь в виду, не устроил ли он мне сцену? Нет, ничего такого не было. Дядя мне не опекун, - она невесело рассмеялась, - а я не...
     - Что он сказал тебе? Я хочу знать.
     - Неважно, что он сказал. Мне совершенно безразлично, что он думает.
     - Я хочу знать.
     - Джек, можем мы сменить тему? Не желаю повторять то, что он говорил. Он не сказал ничего ужасного и, уверена, ничего такого, о чем ты сам не мог бы догадаться. Но не заставляй меня повторять его слова. Зачем портить наш последний день?
     - Да, это действительно наш последний день, Софи, - согласился он тихо. - Но как ты узнала?
     - Я не то имела в виду. Вовсе не обязательно. Но это... - Она махнула рукой в сторону сада, дома. - Возможно... Не знаю, как мы... - Она вспыхнула от замешательства и отчаяния. Она полюбила человека, которого даже не могла пригласить в дом.
     - Нет. Нет, это наш последний день, - начала она снова, но Джек, наклонившись к ней, не дал ей договорить:
     - Послушай. Существует организация, которая называется "Радамантское общество". Может быть, ты слышала о нем.
     Она кивнула.
     - Они социалисты, ведь так?
     - Они реформаторы.
     - Дядя утверждает, что они социалисты.
     - Твой дядя и супруга королевы считает социалистом, - мрачно усмехнулся он. - Но не будем сейчас спорить об этом.
     - Не будем. Какое они имеют отношение к тебе, Джек?
     - Они предложили мне работать на них.
     Она ошеломленно откинулась на спинку плетеного кресла.
     - Они что?..
     - Они считают, что я могу быть им полезен, - ответил он несколько высокопарно, - в их попытках улучшить условия труда на рудниках. Поскольку имею богатый опыт в этой области. Как шахтер.
     - Но... как они узнали о тебе? Он отвел взгляд и засмеялся.
     - Ну, я... написал им однажды письмо, это было очень давно. Они напечатали его в своей листовке. И с этого началась наша переписка.
     - Ты никогда не говорил мне об этом.
     - Как-то не было случая.
     У нее мелькнула мысль, что он что-то недоговаривает, но ее тут же вытеснила другая, более тревожная.
     - Но ведь это лондонская организация?
     - Да.
     - И тебе придется ехать туда?
     - Придется.
     Она невольно прижала руку к горлу.
     - И ты поедешь? - чуть слышно спросила Софи.
     - Думаю, что должен поехать.
     - Когда?
     - Не откладывая.
     - Понимаю. Значит, ты пришел попрощаться?
     - Софи!
     Она встала и нетвердой походкой пошла прочь, прижимая ладони к пылающим щекам. Позади раздались его шаги, и она ускорила шаг. У выхода из сада она бесстрастно бросила через плечо:
     - Не ходи за мной, Джек, пожалуйста...
     Он не послушался. Ей не терпелось остаться одной, но, когда Джек остановил ее слепое бегство, обняв и прижав к себе, она с радостью повиновалась.
     - Все хорошо, Джек, не беспокойся обо мне, - повторяла она, крепче прижимаясь к нему спиной. - Все хорошо. О, Джек. - Она повернула голову, чтобы поцеловать его, его волосы, висок. - Я не виню тебя. Это прекрасная возможность для тебя, и ты должен ею воспользоваться, я это знаю. - Она развернулась к нему. - Но... что, если попрошу тебя работать на меня? Не шахтером - в каком-нибудь другом качестве. Ты мог бы быть помощником Дженкса или Дикона Пинни. - И, когда он отрицательно замотал головой, добавила:
     - Кем угодно... ты мог бы работать кем угодно, Джек, ты так умен...
     - Нет, Софи, нет. Я не могу работать на тебя.
     - Но почему? - чуть не плача, вскричала Софи.
     - Не могу. Это невозможно. Не проси меня.
     Его глаза и пальцы, сжимавшие ей плечи, убедили ее больше слов, что спорить бесполезно. Вместо того чтобы заплакать, она прижалась к нему и крепко обняла. Значит, он с самого начала знал, что это конец. Но терять его вот так, по-настоящему, и никогда больше не видеть - это невозможно!
     - Не уезжай, - умоляла она, уткнувшись в отворот его пиджака. - Джек, неужели ничего нельзя придумать?
     Он крепко, до боли, обнял ее.
     - Софи, мы никогда не смогли бы быть вместе. Ты и я... как я могу остаться?
     - Останься.
     - Дорогая. - Он прижался щекой к ее щеке. - Не могу.
     Софи вздохнула протяжно, безнадежно и отодвинулась, чтобы взглянуть на него. На его лице было написано то же страдание, те же муки, что испытывала она. Софи в отчаянии стиснула его ладонь.
     - Тогда останься со мной хоть на эту ночь. Его брови сошлись у переносицы, и он очень ласково переспросил:
     - Что ты сказала?
     Она засмеялась. Ощущение было под стать тому, как если бы она нырнула в ледяную воду с большой высоты, - самый трудный момент был позади. Вот только дыхание перехватило.
     - Приходи ко мне этой ночью, Джек. Ты ведь желаешь меня, правда?
     - Я... - Слова не шли у него с языка.
     - Ты не можешь покинуть меня вот так.
     - Софи, нет.
     - Да. Приходи. Моя домоправительница по пятницам ночует у сына, и я буду одна. Не считая Томаса, но он ничего не узнает - он никогда не заходит в дом после обеда. Ты можешь прийти, когда стемнеет.
     Он хотел было снова возразить, но она поспешно прижала пальцы к его губам.
     - Пожалуйста. Я так хочу. Больше я тебя ни о чем не прошу. Приходи, Джек, приходи, когда взойдет луна.

***

     Ей не сиделось на месте. Дважды она устраивалась ждать его на софе в гостиной и оба раза, не выдержав и двух минут, вскакивала и принималась мерить комнату шагами. Она поправила книги на полке, смахнула пыль с подсвечников на столе, набросила носовой платок на сделанные в форме кристалла часы с восьмидневным заводом на каминной полке. Может, переодеться? Не будет ли это глупо? Ну зачем она так волнуется? Ей хотелось быть спокойной, уверенной в себе - а она металась, не находя себе места.
     Может, выпить шерри? Или бренди; в шкафчике в кабинете отца еще стоит бутылка. Она направилась было в кабинет, но вовремя опомнилась. Какая нелепость. Искать смелость на дне бокала - сейчас это нужно было ей меньше всего.
     Она опять принялась расхаживать по гостиной. Господи, что я натворила! Несколько часов назад все ей казалось таким ясным и простым, но теперь ее поступок выглядел полным безумием. Она вознамерилась вручить свою невинность шахтеру. Она могла влюбиться в него, и он мог быть самым умным из шахтеров, из всех, какие ей попадались, но он был не более чем шахтер и таким останется всю жизнь. Имеет ли это значение для нее?
     Конечно, имеет. Она не могла лгать себе, как не могла перестать быть тем, кем являлась. В эксетерской школе она была членом клуба "Дочери Виктории", то есть - королевы Англии, и одна из заповедей, касающихся поведения истинной леди, гласила, что общение с людьми низших сословий допустимо только при совершении покупок или благотворительных акций. Мысль о том, что леди может быть владелицей рудника, конечно, не приходила в г