, пока громкий выстрел не расколол тишину ночи. Об этом никто никогда не узнает. Это дело останется сугубо на ее совести.
     Она стояла в сторонке, чтобы не мешать полицейским, терпеливо ожидая, когда детектив Эйлбемарл доставит ее обратно в участок. Она бы хотела присутствовать при освобождении Брэндинга. Ее работа здесь была почти завершена, но вопрос с Брэндингом все еще не был решен. Как, мысленно обращалась она к нему, веришь ли ты мне по-прежнему? Любишь ли меня?
     Ей не терпелось поскорее узнать ответы на эти вопросы.

***

     Сендзин наблюдал, как Николас и Жюстина занимаются любовью, с завистью, которую порой чувствуешь к ровеснику, чья коммуникабельность делает его душой компании. И именно эта зависть быстро перешла в желание убить Николаса прямо сейчас, позабыв свое первоначальное намерение организовать полномасштабное возмездие, которое могло бы полностью удовлетворить его растущий аппетит к разрушению.
     Жажду немедленного убийства остановили не логические рассуждения, а некий новый элемент, который он почувствовал в Николасе. Выставив щупальца своего сознания, как он это делал в кабинете д-ра Ханами, Сендзин почувствовал не замкнувшееся в себе, неуверенное существо, как тогда. К его величайшему удивлению, его щупальца наткнулись на черную, безликую стену, за которой ничего не разобрать. Психика Николаса оказалась непроницаемой для дара Сендзина. Что бы это все значило? Сендзин был уверен, что единственный путь к спасению, который еще оставался у Николаса, он уничтожил, совершив ритуальное убийство Киоки - тандзяна, жившего в замке на Асамских горах. Куда потом пошел Николас? Он ведь не вернулся в Токио, поджав хвост, как можно было ожидать, а направился вглубь гор. Зачем? Но в конце концов эти вопросы имели лишь теоретическое значение. Он сосредоточил внимание на практическом аспекте: Николас, очевидно, тоже тандзян. Эта безликая стена, окружившая его психику от вторжения, - это же фирменный знак тандзяна.
     Как же так случилось, что он об этом не знал раньше? Но, с другой стороны, и это не важно. Сендзин достаточно подготовлен для того, чтобы пробить и эту стену. Надо только заново оценить ситуацию и выработать новую тактику. Кшира, светозвуковой континуум, учит: янь, мужское начало, порождает энергию, которая дает свет и мысль, а свет порождает огонь; гром порождает звук, а гнев порождает гром. Инь, женское начало, текучее, уступчивое; земля, являющаяся восприемницей мысли и энергии, плавильный тигель мысли. Одно не существует без другого. Но Сендзин знал, что инь дает яню не только силу, но и слабость, а слабость - это конец. Поэтому Сендзин потратил столько времени, освобождая себя от инь - уступчивой, преданной, нежной.
     Он поставил себе целью остановить вечный поток двух форм жизни, когда инь вливается в янь. Поэтому он стал дорокудзаем, бичом тандзянства.
     Со своего наблюдательного пункта Сендзин, как сова, примостившаяся на сучке, смотрел на спящих Николаса и Жюстину. Он устроился поудобнее, позволив себе слегка расслабиться, подумал о себе словами Жюстины как об облаке, парящем над землей, где негде дышать от скученности, - об облаке, отрешенном от радостей, забот и желаний тех, за кем он наблюдал. Кшира позволила ему видеть все это, его собственная философия - сделать это.
     Он глубоко втянул в себя воздух. В воздухе не было запаха смерти. Во всяком случае пока. Есть состояния похуже смерти, и Сендзин позаботится о том, чтобы Николас насладился ими, прежде чем он, Сендзин, позволит ему вкусить смерть.
     А пока в воздухе пахнет другой целью, от которой ноздри Сендзина затрепетали. Он пришел за изумрудами тандзянов. Он надеялся, что Жюстина будет в состоянии сказать ему, где они. Но появился Николас. Теперь можно будет одновременно нанести мощный удар и узнать наверняка, не спрятаны ли изумруды внутри дома. Этот удар будет первым в серии, которыми будет изобиловать путь Николаса к гибели.
     Тихий, как смерть, Сендзин спустился со своего наблюдательного пункта и, скользя среди теней, занялся своим делом. Когда он закончил его, появился свет там, где прежде его не было, а за светом - жар, с шипением всасывающий кислород из дома.
     Через мгновение после того, как Сендзин ушел, Николас, вздрогнув, проснулся. Его легкие наполнились дымом, и он закашлялся. Пламя лизало пол, пожирало темноту ночи.

***

     Киллан и Негодяй стояли на углу улицы в обшарпанном районе на окраине Токио. На другой стороне освещенной, но безлюдной улицы они могли видеть мигающие неоновые иероглифы, возвещающие, что в данном здании размещается отель под названием "Кан".
     - Кузунда сказал, что я должна прийти сюда, - сообщила Киллан в четвертый или пятый раз. Она стояла на одной ноге, то на другой - верный знак, что нервничает. - Наверное, тебе не стоило идти со мной.
     - Я не могу взвалить все это на тебя одну, - возразил Негодяй, тоже, наверное, в четвертый или пятый раз. - Ты уверена, что он даст нам то, что нам нужно?
     - Конечно, даст, - уверила его Киллан с непоколебимой убежденностью революционерки. Она провожала глазами каждую редкую машину, в каком бы направлении она ни двигалась. - У него ведь нет выбора.
     Негодяй на это ничего не возразил, только потрогал рукой оттопыривающийся карман нейлоновой ветровки.
     Когда Киллан прокрутила запись, которую они с Негодяем составили из тщательно отобранных мест пленки, найденной Негодяем в соседней квартире, Кузунда Икуза улыбнулся.
     - Где ты это раздобыла? - спросил он.
     - Это неважно, - ответила Киллан авторитетным тоном. - Главное, она у меня. Интересно?
     - Естественно, - ответил Икуза, поглядывая на нее из-под жировых складок неподвижным взглядом рептилии.
     - И ты хочешь знать, что я хочу за нее? - спросила Киллан, едва сдерживая нетерпение.
     - Наверно, опять что-нибудь экстравагантное? - Опять улыбка, будто его ничто на свете не огорчало.
     - Мне нужно солидное положение. Не работа по самому низкому разряду в "Накано", не работа рекламного агента, убеждающего клиентов покупать вашу новую продукцию.
     - Я думал... - начал Икуза, затем с лязгом захлопнул челюсти. Улыбка исчезла с его лица.
     - Беда твоя, Кузунда, - сказала Киллан, - состоит в том, что ты смотришь на меня как на женщину. Ты красиво говоришь о моих способностях, уме, честолюбии, но всегда добавляешь, что, мол, жаль, что я не мужчина. Неужели ты не понимаешь, как это меня унижает? Наверное, нет. Такое тебе в голову и прийти не может.
     Но теперь ты должен будешь это понять, потому что я хочу потребовать за эту пленку нечто значительное - хотя бы, чтобы спасти лицо. Мне нужно солидное положение в "Накано".
     - А как же с твоими революционными идеями, Киллан? - укоризненно произнес Кузунда. - Должен сказать, ты меня разочаровываешь. - Он надул свои толстые губы. - Теперь я тебя хорошо знаю. Как всякие революционеры, ты жаждешь власти, которую не можешь получить, оставаясь революционеркой. Потому что, получив ее, ты оказываешься в положении человека, купленного истэблишментом. И где же тогда, скажи на милость, твоя революционность? - Он сделал примирительный жест. - Ладно, бери свое солидное положение. Любое в коммерческом отделе. Какое хочешь?
     Киллан улыбнулась одними губами, но долго сдерживаемый яд все же просочился наружу.
     - Ты думаешь, что хорошо знаешь меня, но ты ошибаешься. Мне нужен пост не в коммерческом отделе, который является всего-навсего изящным фасадом концерна, а в отделе, где действительно что-то происходит: в научно-исследовательском. Я хочу получать прибыль от того, что может дать ИУТИР. Десять процентов.
     Киллан показалось, что вся кровь отлила от лица Икузы. Она ждала, что он спросит, откуда ей известно про ИУТИР. Но он не спросил. Только назвал ей адрес и время.
     - Приноси с собой пленку, и я дам тебе контракт на подпись.
     Все прошло на удивление гладко...
     - А что если он не покажется? - спросил Негодяй.
     - Покажется, - заверила его Киллан, переминаясь с ноги на ногу. - У него ведь нет выбора.
     - Надо было настоять на том, чтобы он показал контракт до встречи, - сказал Негодяй. - И вести переговоры лучше было бы мне.
     - Ты что, шутишь? - возмутилась Киллан. - Тебе надо оставаться невидимкой. Кузунда не должен знать, откуда мне стало известно про ИУТИР. То, что я тебя знаю, одновременно является моей силой и моей слабостью. Так что лучше отойди в тень, когда увидишь Кузунду. Я не хочу, чтобы он тебя узнал.
     Уже прошло две минуты после времени, назначенного Икузой для обмена верительными грамотами. Из-за угла появился черный "Мерседес" и направился в их сторону. Негодяй отступил в тень. Когда машина приблизилась, они обратили внимание, что стекла у нее сильно затененные.
     Вот она уже на расстоянии одного квартала.
     - Это он, - убежденно произнесла Киллан и перестала переминаться с ноги на ногу.
     "Мерседес" внезапно начал резко набирать скорость.
     - Они что, спятили? - закричал Негодяй. "Мерседес" прыгнул на тротуар и мчался прямо на них.
     - Господи боже мой! - выдохнула Киллан, с ужасом глядя на приближавшуюся машину, не в силах пошевелиться. Негодяй бросился к ней, обхватил одной рукой за талию, а другую сунул в оттопыривающий карман ветровки, выхватил оттуда пистолет и прицелился в лобовое стекло приближающегося "Мерседеса".
     Сделав два выстрела по стеклу, он спрыгнул с тротуара, увлекая за собой Киллан. "Мерседес" все-таки задел его за плечо, проносясь мимо, но оба они были через секунду на ногах и мчались прочь во всю прыть. Сердце в груди Негодяя так колотилось, что, он думал, его сейчас хватит кондрашка. За спиной раздался звук, похожий на тот, что бывает при аварии автомашины, но они не оглянулись посмотреть, что случилось. За углом их ждала собственная машина. Рычаг передачи заскрежетал, когда Негодяй врубил скорость. Машина с визгом сорвалась с места и понеслась по пустынной улице. Негодяй все еще хватал воздух ртом, Киллан разрыдалась от ужаса и облегчения.

***

     Дым заполнил дом. Он был такой густой и такой едкий, что Николас сразу понял, что это - умышленный поджог.
     - Пригнись пониже! - прокричал он в ухо Жюстине. - Ложись на пол!
     Они были уже в гостиной, но дым и искры пожара уже заполнили дом. Было невозможно дышать и ничего не было видно. Николас на мгновение даже затруднился сообразить, в какую сторону надо бежать: план дома, в котором он прожил столько лет, помнился смутно.
     Везде полно окон - запасных выходов - но вот проблема: как добраться до них. Кругом огонь, и они - посередине. Не менее серьезная проблема - дым. Чем дольше они находились здесь - тем опаснее становилась ситуация.
     Он взглянул вверх. Морские ангелы, будто чувствуя опасность, сгрудились в центре аквариума, плавники их так ходуном и ходили от волнения. Зубатка, как сумасшедшая, тыкалась носом в камушки на дне, будто что-то искала.
     Николас схватил Жюстину за руку. В ее глазах застыл ужас, но в них было и доверие. Он закрыл глаза, сосредоточился. Нашел "гецумей но мичи" - состояние, при котором он мог видеть не глядя, при котором он находил выход, не ища его. И он увидел выход.
     - Пошли! - крикнул Николас, увлекая Жюстину за собой через пламя, чувствуя отвратительный запах паленых волос. Он знал, что еще шесть футов - и они будут у раздвижной стеклянной двери, за которой - спасение. Он бросился вперед, но внезапный резкий треск наполнил воздух. Огонь проел деревянную балку, и она стала падать. Никола-су не требовалось поднимать голову, чтобы увидеть опасность. Он отдернул Жюстину и отскочил сам. Горящая балка рухнула, задев его левую руку. Запахло паленым, и Жюстина с криком бросилась к нему на помощь, закрывая его своим телом от осколков стекла, начавшего трескаться от жара.
     Дыму еще больше прибавилось, Жюстина закашлялась и начала оседать на пол. Николас схватил ее на руки и прыгнул через горящую балку. Плечом вышиб закаленное стекло, закрывающее дверь веранды. Ночь рассыпалась на миллиарды стекляшек, но они не ранили, а лишь осыпали Николаса и Жюстину, как град. Уже на берегу Жюстина согнулась пополам, задыхаясь и хватая воздух широко открытым ртом. Ее стошнило. Николас делал медленные и глубокие вдохи. С того самого момента, как он проснулся и почувствовал дым, он дышал особым способом, известным тандзянам, то есть почти не дышал.
     Поддерживая Жюстину за плечи, он гладил ее по волосам, успокаивая, как маленькую девочку. У него только волосы на левой руке обгорели, а в остальном он не пострадал. Издалека уже доносился вой сирен приближающихся пожарных машин. Наверно, соседи позвонили. Со всех сторон бежали люди. Кто нес аптечку скорой помощи, кто одеяло. Николас взял одно из принесенных одеял и набросил Жюстине на плечи. Кто-то мазал ему руку антиожоговым кремом. Больше вроде погорельцам было нечем помочь. Все стояли и смотрели на бушующее пламя. Дом был деревянный, как и все другие дома в восточной части Лонг-Айленда, и пламя пожирало его со страшной скоростью
     - Что случилось? - спросил кто-то. - Из-за чего возник пожар?
     - Не знаю? - ответил Николас. Но он, конечно же, знал. Он носом чуял дорокудзая, Сендзина Омукэ, который и поджег дом. Но зачем? Чтобы убить их? Таким обезличенным способом? Вряд ли. Тогда зачем? Препоручивши свое сознание "гецумей но мичи", позволив ему свободно скользить от ассоциации к ассоциации, он скоро получил ответ. Изумруды! По реакции Николаса Сендзин мог судить о том, не спрятаны ли они внутри дома? Жюстина стояла рядом с ним, склонив голову на его плечо, и вздрагивала. Он обнял ее. - О Ник! - тихо сказала она. - Не могу этому поверить. Ничего уже не осталось!
     Подъезжали пожарные машины, пожарные суетились, разматывая шланги, присоединяя их к источникам воды, начиная поливать пожарище сразу с нескольких сторон. Они самоотверженно боролись с огнем, но все было напрасно. Огонь с жадностью пожирал остатки дома, не обращая никакого внимания на водяные струи. Его ярость сконцентрировалась в середине здания и совершенно вышла из-под контроля.
     - Осторожнее! - крикнул один из пожарников, видя, как центральные балки, переломившись, рухнули внутрь, вызвав целый шквал искр и пепла, взметнувшийся ввысь. Толпа охала и ахала, будто наблюдала фейерверк в честь Четвертого июля.
     - Поберегись! Здесь опасная зона!
     Николас грустно смотрел на частичку своего прошлого, пожираемого пламенем. Жюстина права, подумал он, ничего уже не осталось.

***

     Детектив Эйлбемарл открыл дверь камеры предварительного заключения, отступил в сторону.
     - Вы свободны, сенатор. Искренне сожалею, что пришлось причинить вам некоторые неудобства. Что поделаешь? Работа такая. Иногда бывает весьма неприятной. Как, например, сейчас.
     Коттон Брэндинг молча посмотрел на полицейского. Встал, набросил на плечи смокинг. Рукава закатаны по локоть, галстук и кушак, полагающиеся к смокингу, засунуты в карман. Он вышел из камеры и осведомился: - Не будете ли вы так любезны объяснить, что за чертовщина происходит?
     Шизей, которая до этого стояла в затененном коридоре полицейского участка, вышла на свет. Эйлбемарл провел ее сюда через боковой вход, потому что парадное крыльцо и прилегающая к участку улица были ярко освещены поспешно сооруженными юпитерами телесъемки, забиты репортерами, требующими свежей информации о Брэндинге.
     - Твой приятель Хау умер, Кок, - объяснила Шизей. - Застрелился сегодня вечером.
     - Что?
     - Очевидно, Хау не давал покоя твой успех, - продолжала Шизей, - и он решил предпринять что-нибудь радикальное. В подпитии он подрался с Дэвидом Брислингом и прибил его насмерть. И вот ему пришла в голову фантазия взвалить на тебя это преступление.
     - Великий Боже!
     - Вполне логичная версия, - подвел итог Эйлбемарл, провожая их по коридору. - Вам надо подписать несколько бумаг, сенатор, и вы сможете забрать свои личные вещи. - Он повернулся к Брэндингу лицом. - Если хотите пригласить на этот торжественный акт кого-нибудь из своих друзей из средств массовой информации, то не стесняйтесь, будьте моими гостями. Там их целый букет собрался. на крыльце. Не знаю, как вы захотите с ними поступить, но, если вы предпочтете проскользнуть незамеченным, то и это можно устроить.
     Брэндинг кивнул:
     - Это очень любезно с вашей стороны, лейтенант.
     Они покончили со всеми положенными формальностями в кабинете Эйлбемарла.
     - Он не очень шикарный, - скромно сказал детектив, - но все-таки личный.
     - После камеры, - заметил Брэндинг, - он мне кажется чертовски уютным.
     Эйлбемарл оставил их на минуту, чтобы подшить к делу подписанные Брэндингом бумаги и принести его вещи.
     Оставшись одни, Брэндинг и Шизей посмотрели друг на друга.
     - Я все время здесь думал только о тебе, - признался он. - И ненавидел тебя всеми силами души.
     Шизей спокойно встретила его взгляд:
     - Значит ли это, что теперь ты думаешь иначе?
     - Можно подумать, тебе до этого есть дело! - с горечью воскликнул Брэндинг. - Ты держала меня за полного дурака!
     - Неужели ты действительно так думаешь?
     - Пожалуйста, не надо! Не отпирайся. Я прекрасно все понимаю!
     Тут Брэндинг заметил, что Эйлбемарл вернулся и стоит в дверях. Воцарилось неловкое молчание.
     Детектив сочувственно оглядел их.
     - Немного поцапались? - Он присел на угол стола. - Но мое дело сторона, верно? - Он распечатал большой конверт из бурой манильской бумаги и передал его Брэндингу: - Проверьте, все ли на месте.
     - Все, - коротко бросил Брэндинг, рассовывая по карманам бумажник, записную книжку, ключи и прочие предметы, на полицейском жаргоне называемые "личными вещами".
     - Подпишите здесь. - Затем Эйлбемарл кивнул, давая понять, что официальная часть закончена. - Я вот что хотел сказать вам, сенатор. Вы, конечно, вольны воспринять мои слова, как вам заблагорассудится. Это ваше дело. Но не могу умолчать, что эта девушка - крепкий орешек. Не знаю, какие у вас с ней отношения, да и знать не хочу. Может, уже слишком много воды утекло... - Он пожал плечами. - Но все равно, я хочу, чтобы вы знали. Она, как львица, боролась за ваше освобождение, не боясь даже себя подставить под мои выстрелы.
     Он положил листок, подписанный Брэндингом, в ящик стола.
     - Что там ни говори, а это что-то значит, когда люди себя не жалеют. Во всяком случае, мне так кажется. - Он улыбнулся: - А там кто знает?
     Он слез со стола.
     - До свидания, сенатор, и всего вам доброго. - В дверях он обернулся: - Пользуйтесь моим кабинетом пока. Я выйду к этим индейцам, что собрались снаружи, и объясню им, что и как. А потом вернусь, если нужна моя помощь. Пользуйтесь телефоном, если надо. В город мы звоним через девятку. А в общем, поступайте, как считаете нужным. Работа с прессой - это ваше амплуа. Оставшись опять одни, Шизей и Брэндинг долго смотрели друг на друга. Наконец, поняв, что ему ей нечего сказать, она взяла со стола свою сумочку.
     - Подожди, - попросил Брэндинг, - не уходи.
     - Ты уже говорил такие слова однажды, - напомнила Шизей. - И сам видишь, что из этого получилось.
     - А что именно? - осведомился Брэндинг. Не дождавшись ответа, он взялся за телефон. Первым делом, полистав свою записную книжку, он связался со всеми своими друзьями из средств массовой информации - на работе и дома. Многие из них были уже здесь, перед зданием полиции, и поддерживали связь со своими редакциями по телефону. Эти люди работали без отпусков, новости для них - что зелье для наркомана. Они жить без них не могли.
     Через сорок пять минут он обзвонил кого надо. Осталось поговорить с пресс-секретарем, дать ей соответствующие указания.
     - Я проведу полномасштабную пресс-конференцию завтра. Нет, не утром. Я уже дал предварительное заявление - пока с них хватит. Займемся шоковой терапией. Ага. Давно пора. Начнем в С-14. - Он имел в виду свое секретное "укрытие" в самом здании Капитолия. - Установим там камеры и напустим побольше интиму. Ну, ты знаешь, что я имею в виду. Фотографии крупным планом не помешают.