т меня?" - подумал Николас.
   Странно, глядя на  ее  теплое  тело,  которое  мерно  колебалось  в  такт
дыханию, он чувствовал, что  снова  возвращается  в  Японию,  в  прошлое,  в
которое не смел вернуться...
   Николас проснулся от необычайно  приятного  ощущения.  Открыв  глаза,  он
увидел бедра Жюстины у своего лица. Ее язык ласкал его нежно, сладострастно,
и Николас застонал. Он протянул руки, но ее бедра ускользнули. Он видел  как
набухает бугорок среди влажных вьющихся волос.
   Его наслаждение вилось бесконечной лентой уходящего вдаль  шоссе.  Всякий
раз, когда Николас приближался к вершине блаженства, Жюстина отводила рот  и
принималась нежно гладить его руками, и его напряжение  спадало.  Тогда  все
начиналось сначала, снова и снова, пока его сердце не застучало как молот  и
сладкий жар не разлился по всему телу.
   Николас почувствовал ее грудь на своем животе, и, охватив ее соски,  стал
ласкать их до тех пор, пока Жюстина невольно не развела бедра.
   Он остро ощущал каждое  прикосновение.  Она  сделала  какое-то  движение,
заставившее его вскрикнуть. Николас притянул Жюстину к себе и уткнулся лицом
в ложбинку между ее бедер, сотрясаясь в последнем экстазе.

***

   Винсент Ито приехал в патологоанатомическое  отделение  в  четыре  минуты
восьмого. Поднявшись по  ступенькам,  он  кивнул  дежурному  полицейскому  и
поздоровался с  седовласым  Томми,  шофером  Нейта  Граумана.  До  утреннего
совещания оставалось времени ровно столько,  чтобы  успеть  второпях  выпить
чашку кофе.
   Винсент пересек небольшой холл и вошел в огромный,  переполненный  людьми
кабинет главного патологоанатома.
   Нейт  Грауман,  главный  патологоанатом  Нью-Йорка,  был   очень   тучным
человеком. Его черные  блестящие  глаза  прятались  в  узких  щелочках,  под
полукруглыми складками обвисшей  кожи;  широкий  нос  был  когда-то  сломан,
видимо, в ночной драке на улицах  Южного  Бронкса,  где  Грауман  родился  и
вырос; волосы тронула седина, зато усы оставались черными как смоль.  Короче
говоря, Нейт Грауман выглядел  весьма  внушительным  соперником,  что  легко
могли подтвердить мэр и несколько членов городского финансового совета.
   - Доброе утро, Винсент, - поздоровался Грауман.
   - Доброе утро, Нейт.
   Винсент поспешил к высокому металлическому куполу кофеварки, торжественно
возвышавшейся в углу комнаты. "Поменьше сахара, - думал он мрачно. - Сегодня
утром мне нужен кофеин в чистом виде".
   - Винсент, задержись на минутку, - обратился к нему Грауман  после  того,
как окончилось совещание по ассигнованиям.
   Винсент опустился в зеленое кресло возле  заваленного  бумагами  стола  и
протянул Грауману заранее приготовленные бумаги.
   Они были когда-то близкими друзьями, но те времена давно прошли, и теперь
их связывала только работа. Когда Ито приехал в  Нью-Йорк,  Грауман  работал
заместителем главного патологоанатома; тогда у них было  больше  времени.  А
может, просто не было нужно столько денег. После того как на них  обрушилось
сокращение бюджетных ассигнований, работы резко прибавилось. У  города  были
дела поважнее, чем забота о  людях,  которых  ежедневно  убивали  дубинками,
резали ножами, душили, топили, разрубали или разрывали на  куски  на  улицах
города. "Каждый  год  в  Нью-Йорке  умирает  восемьдесят  тысяч  человек,  и
тридцать тысяч из них попадает к нам", - подумал Винсент.
   - Чем ты сейчас занят? - спросил Грауман.
   - М-м... Дело Моруэя, - начал  Винсент,  нахмурив  брови.  -  Потом  этот
зарезанный в Холлуэе -  я  жду  вызова  в  суд  в  любую  минуту.  Случай  с
директором школы практически закрыт. Осталось собрать кое-что для  окружного
прокурора - анализ крови б у дет т ото в сегодня после  обеда.  Ах  да,  еще
Маршалл.
   - Кто это?
   -  Труп  доставили  вчера.  Маккейб  предупредил,  что  дело  не   терпит
отлагательства, и я сразу же за него взялся. Утопление в  бассейне.  Маккейб
предполагает, что его голову придержали под  водой.  Кого-то  уже  взяли  по
подозрению в убийстве, так что им позарез нужны улики.
   Грауман кивнул.
   - Работаешь на всю катушку?
   - Более того.
   - Я хочу, чтобы ты на несколько дней съездил на побережье.
   - Как? Именно теперь?
   - Если бы это не было важно, я бы тебя не просил,  -  терпеливо  объяснил
Грауман. - Верно?
   - Но как же?..
   - Я лично займусь твоими делами. А это, - Грауман кивнул в сторону бумаг,
которые принес Винсент, - я передам Майкельсону.
   - Майкельсон - осел, - едко заметил Винсент.
   Грауман ответил ему хладнокровным взглядом.
   - Он действует по инструкции, Винсент. На него можно положиться.
   - Но он такой медлительный, - не сдавался Винсент.
   - Скорость - это еще не все.
   - Скажите это Маккейбу. Он напустит сюда целую свору помощников окружного
прокурора.
   - Это их работа.
   - Что же я должен делать на побережье?
   - Вчера поздно вечером позвонил Док Дирфорт. Помнишь его?
   -  Мы  встречались  с  ним  в  прошлом  году,  когда  я  у  вас   гостил.
Уэст-Бэй-Бридж?
   - Да... - Грауман подался к столу.  -  Похоже,  у  Дирфорта  проблема,  с
которой ему одному не  справиться.  -  Грауман  посмотрел  на  свои  длинные
заостренные ногти, потом снова перевел взгляд  на  Винсента.  -  Он  просил,
чтобы прислали именно тебя.

***

   Вдоль стены гостиной в доме  Николаса  стоял  большой  аквариум,  по  его
прикидкам - литров на двести. В  аквариуме  обитали  не  обычные  гуппи  или
гурами: хозяева оставили  на  попечение  летнего  жильца  множество  морских
рыбок, которые переливались в воде яркими цветами,  подобно  стайке  пестрых
птиц в густых тропических джунглях.
   Николас наблюдал  за  Жюстиной  сквозь  линзу  аквариума,  словно  слуга,
подсматривающий сквозь густую листву за своей госпожой.
   Она надела красный купальник с открытыми бедрами,  напоминающий  балетное
трико  и  подчеркивающий  ее  длинные  стройные  ноги;  обмотала  шею  белым
полотенцем, будто только что вышла из спортивного зала. Жюстина слизывала  с
пальцев яичный желток, а второй  рукой  подчищала  тарелку  остатком  тоста.
Отправив его в рот, она повернулась к Николасу.
   - Это ведь не твои рыбки?
   Он уже закончил  их  кормить,  но  по-прежнему  вглядывался  в  аквариум,
зачарованный причудливо искажаемыми движениями рыб и пузырьков воздуха.
   - Нет, не мои. Они  здесь  настоящие  хозяева.  -  Николас  рассмеялся  и
выпрямился. - Во всяком случае, в большей степени, чем я.
   Жюстина встала и отнесла тарелки в кухню.
   - Боже мой, идет дождь. - Она оперлась локтями на раковину и выглянула  в
окно. - А я хотела сегодня поработать на воздухе.
   Дождь негромко барабанил по окнам гостиной и плоской крыше.
   - Работай здесь, - предложил Николас - Ты ведь все взяла с собой?
   Жюстина вошла в гостиную и вытерла руки об полотенце.
   - Не знаю, что и делать.
   Она смущала его, но ничего не предпринять в эту минуту  было  равносильно
неверному шагу. Николас презирал нерешительность.
   - Ты принесла свои эскизы?
   - Да, я... - она перевела взгляд на холщовую сумку возле  дивана.  -  Да,
конечно.
   - Можно взглянуть?
   Жюстина кивнула и протянула ему большой блокнот в синей обложке.
   Пока Николас перелистывал страницы, она расхаживала по  комнате.  Шипение
воздуха в аквариуме; приглушенный шум прибоя.
   - Что это?
   Жюстина стояла перед низким ореховым шкафчиком, сцепив руки за спиной,  и
смотрела на стену, где висели два слегка изогнутых меча  в  ножнах.  Верхний
был в длину дюймов тридцать, нижний - около двадцати.
   Какое-то мгновенье Николас любовался изгибом ее спины,  сравнивая  его  с
линиями лежавшего перед ним эскиза.
   - Это старинные мечи японского самурая, -  объяснил  он,  -  Длинный  меч
называется катана, короткий - бакидзаси.
   - Для чего они?
   - Они используются в  бою  и  для  ритуального  самоубийства  сеппуку.  В
средние века только самураям было дозволено носить дайс„ - два меча.
   - Откуда они у тебя? - Жюстина по-прежнему не сводила глаз со стены.
   - Это мои мечи.
   Она посмотрела на Николаса и улыбнулась.
   - Ты хочешь сказать, что ты самурай?
   - В каком-то смысле, - ответил он серьезно и поднялся с дивана.
   - Можно посмотреть длинный меч? Николас бережно снял меч со стены.
   - Я не должен был бы это делать. - Он держал ножны в одной руке, а другой
обхватил длинную рукоять.
   - Почему?
   Николас медленно потянул за рукоять, открыв небольшую  часть  сверкающего
лезвия.
   - Меч можно обнажать только для поединка. Это священный клинок. Он дается
при посвящении в мужчины, у него есть собственное имя;  это  душа  и  сердце
самурая. Этот меч длиннее обычного, он называется дай-катана,  большой  меч.
Не трогай, - сказал  он  резко,  и  Жюстина  отдернула  палец.  -  Ты  могла
порезаться.
   Николас увидел ее отражение в зеркале клинка  -  широко  открытые  глаза,
слегка удивленные губы. Он слышал рядом с собой ее дыхание.
   - Можно я посмотрю еще немного? - Жюстина откинула прядь волос со лба.  -
Очень красивый меч. Какое у него имя?
   - Да, смотри. - Николас подумал о Цзон и Итами. - И„с„-гай -  это  значит
"на всю жизнь".
   - Это имя дал ты?
   - Нет, мой отец.
   - Красивое имя; мне кажется, оно ему подходит.
   - В японских клинках есть тайна, - сказал Николас, укладывая меч в ножны.
- Этому мечу почти двести лет, но он выглядит как новый: время  не  оставило
на нем никаких следов. - Он осторожно повесил меч на место. - Такого острого
лезвия никогда больше не было и не будет.
   Зазвенел телефон.
   - Ник, это Винсент.
   - Привет. Как дела?
   - Прекрасно. Знаешь, а я собираюсь в твои края.
   - На побережье?
   - Да. В Уэст-Бэй-Бридж.
   - Слушай, это здорово. Мы не виделись...
   - С марта, не напрягай свою  память,  Я  остановлюсь  в  городе,  у  Дока
Дирфорта.
   - И не думай. Ты остановишься у меня, рядом с морем. Здесь полно места, а
в городе ты не поплаваешь.
   - Извини, но это не отпуск. Пока не выясню в чем дело, мне лучше побыть у
Дока.
   - Как поживает Нейт?
   - Как всегда. У всех нас  слишком  много  работы,  Николас  посмотрел  на
Жюстину, которая листала блокнот с  эскизами,  загустив  одну  руку  в  сдои
густые волосы... Она  потянулась  к  сумке,  достала  карандаш  и  принялась
заканчивать эскиз.
   - Ты не один?
   - Нет.
   - Понятно. Ладно, я приезжаю сегодня вечером, - Винсент  засмеялся,  и  в
его голосе послышалась неуверенность. -  Знаешь,  там  у  вас  действительно
что-то произошло. Представляешь, Грауман дал мне свою машину вместе с Томми.
Так что я подремлю на заднем сидении. - Он вздохнул. - Не  везет  мне.  Пару
лет назад, до сокращения  бюджета,  я  бы  ехал  на  "линкольне".  А  теперь
придется довольствоваться "плимутом" поносного цвета.
   Николас расхохотался.
   - Звякни, когда приедешь.
   - Ладно. Пока.
   Николас опустил трубку и сел рядом  с  Жюстиной.  Его  глаза  следили  за
движениями ее карандаша, однако мысли были далеко.

***

   - Кажется, теперь я понимаю, почему вы меня вызвали, - сказал Винсент.
   - Вы разобрались в чем дело? - спросил Док Дирфорт. Винсент потер большим
и указательным пальцами уставшие от  резкого  света  глаза,  затем  еще  раз
просмотрел листки отчета.
   - Честно говоря, я не уверен.
   - Человек, труп которого мы только что  видели  в  подвале,  не  умер  от
утопления.
   - В этом я не сомневаюсь, - согласно кивнул Винсент. - Отчего  бы  он  ни
умер, только не от удушья.
   - Как видите, -  продолжал  Док  Дирфорт,  указывая  на  бумаги  в  руках
Винсента, - ни он,  ни  его  родственники  никогда  не  страдали  сердечными
заболеваниями. Это  был  совершенно  здоровый  тридцатишестилетний  мужчина;
несколько лишних килограммов - и не более того...
   - Он умер от обширного инфаркта миокарда, - добавил Винсент. -  Сердечный
приступ.
   - Спровоцированный вот этим. - Дирфорт наклонился к столу и ткнул пальцем
в документ.
   - Вы обработали данные на компьютере? Док Дирфорт покачал головой.
   - Не забывайте, для всех это "случайная смерть в  результате  утопления".
Пока, по крайней мере.
   - А что скажут о задержке вашего отчета  у  главного  патологоанатома?  -
Винсент передал бумаги Дирфорту.
   - У меня ведь могли возникнуть кое-какие проблемы с семьей покойного.
   Дирфорт взял папку под мышку и вывел Винсента из лаборатории, погасив  за
собой свет.

***

   Жюстина сидела на краю дивана, поджав ноги и обхватив руками  колени.  Ее
открытый блокнот лежал перед ними на невысоком кофейном столике. Дождь  стих
и превратился в мелкий туман, но оконные стекла были по-прежнему мокрыми.
   - Расскажи мне о Японии, - попросила она неожиданно,  вплотную  приблизив
лицо к Николасу.
   - Я не был там очень долго.
   - Какая она?
   - Другая. Совсем другая.
   - Ты имеешь в виду язык?
   - Да, и язык тоже, разумеется. Но не только. Ты можешь поехать во Францию
или в Испанию, и там тебе придется говорить на другом языке. Но мыслят  там,
в общем-то, так же.
   Япония - другое дело. Японцы ставят в тупик большинство иностранцев, даже
пугают их, что, в сущности, странно.
   - Не так уж странно, - возразила Жюстина. - Любой  человек  боится  того,
чего он не понимает.
   - Но некоторые сразу же понимают и принимают Японию. Одним из таких людей
был мой отец. Он любил Восток.
   - Как и ты.
   - Да. Как и я.
   - Почему ты сюда приехал?
   Николас смотрел на ее лицо, меняющееся с наступлением сумерек, и думал  о
том, как могла Жюстина быть такой проницательной в своих вопросах и в то  же
время такой уклончивой в ответах.
   - Значит, ты приехал сюда и занялся рекламой. Он кивнул.
   - Выходит, так.
   - И оставил семью?
   - У меня не было семьи.
   Эта холодная жесткая фраза пронзила Жюстину, словно пуля.
   - После твоих слов мне даже стыдно, что  я  никогда  не  разговариваю  со
своей сестрой. - Она в смущении отвернулась от Николаса.
   - Должно быть, ты ее ненавидишь. Жюстина откинула голову назад.
   - Ты жесток.
   - Правда? - Николас искренне удивился. - Не думаю. - Он  снова  посмотрел
на Жюстину. - Она тебе безразлична? Это было бы еще хуже.
   - Нет, она мне не безразлична. Она моя сестра. Ты -  ты  не  сможешь  это
понять.
   Последние слова Жюстины прозвучали неуверенно.  Николас  понял,  что  она
собиралась сказать что-то другое, но в последнюю минуту передумала.
   - Почему ты не расскажешь мне о своем отце? Ты говорила о нем в прошедшем
времени - он что, умер?
   Глаза Жюстины затуманились, будто она смотрела на огонь.
   - Да, можно считать, что он мертв. - Она поднялась с  дивана,  подошла  к
аквариуму и стала  напряженно  в  него  всматриваться,  словно  ей  хотелось
уменьшиться в размерах, прыгнуть в соленую воду и слиться с ее  беззаботными
обитателями. - В конце концов, какое это имеет для тебя значение?  Мой  отец
во мне не живет - я не верю во всю эту чушь.
   Тем не менее, голос Жюстины говорил обратное, и Николас подумал: "Что  же
сделал ее отец, раз она его так презирает?"
   - А твоя  сестра?  -  спросил  он.  -  Мне  это  интересно,  ведь  я  был
единственным ребенком в семье.
   Жюстина отвернулась от аквариума, и отраженный от воды свет  причудливыми
бликами упал на ее лицо. Николас представил себя вместе с ней на  дне  моря:
стройные водоросли, слегка колеблющиеся в глубинных потоках, посылающие друг
другу вибрации в неторопливой беседе.
   - Гелда. - В голосе Жюстины появился  странный  оттенок.  -  Моя  старшая
сестра. - Она вздохнула. - Тебе повезло, что ты один  в  семье;  есть  вещи,
которые нельзя поделить.
   Николас  понимал,  что  бессмысленно  винить  Жюстину  за   недостаточную
откровенность, и все же его раздражала ее упрямая скрытность.
   Внезапно он почувствовал острое желание разделить ее тайны - ее унижения,
детские обиды, ее любовь и ненависть, ее страхи, стыд, - все то, что  делало
ее такой, какая она есть, непохожей на других и  пленительно  несовершенной,
как диковинная жемчужина.  Загадка  Жюстины  манила  Николаса;  он  был  как
пловец, который выбился из сил и чувствует, что вот-вот  опустится  на  дно,
понимает, что замахнулся слишком высоко, не рассчитав свои  силы;  в  то  же
время он знает, что где-то рядом, в нем самом,  лежит  ключ  к  спасению,  к
скрытым резервам, которые могли бы вынести его к далекому берегу.
   Но Николас, по крайней мере, подсознательно, хорошо знал эти скрытые силы
и боялся снова столкнуться с ними, увидеть их ужасные лики. Когда-то  с  ним
это уже было... и он едва не погиб.

***

   Они вышли из дому. Вечерние облака умчались на запад,  и  небо,  наконец,
прояснилось. Звезды мерцали, как блестки на бархате, и им казалось, что  они
окутаны шалью, сотканной специально для них.
   Они шли по пляжу, вдоль берега; море отступало,  повинуясь  силе  отлива.
Они цепляли ногами выброшенные на песок водоросли  и  вздрагивали  от  боли,
наступая на острые обломки крабьих панцирей.
   Прибой набегал невысокими, тускло  светящимися  гребнями.  Кроме  них  на
пляже никого не было; лишь дымящиеся оранжевые угольки остались от  чьего-то
позднего пикника в дюнах.
   - Ты боишься меня? - Голос Николаса был легкий, как туман.
   - Нет. Я не боюсь тебя. - Жюстина спрятала руки в карманы джинсов. -  Мне
просто страшно. Уже полтора года я не могу избавиться от этого страха.
   - Мы все боимся - чего-нибудь или кого-нибудь.
   - Ник, ради бога, не успокаивай меня как ребенка. Ты никогда не испытывал
такого страха.
   - Потому что я мужчина?
   - Потому что ты - это ты. - Жюстина отвернулась от него и стала  потирать
предплечья; ему показалось, что она дрожит. - Господи.
   Николас  наклонился  и  поднял  камешек.  Он  очистил  его  от  песка   и
почувствовал бесконечно гладкую поверхность. Время отшлифовало все кромки  и
придало камню свою форму, но его сущность осталась - его  цвет,  пятнышки  и
прожилки, плотность и твердость. Сущность изменить нельзя.
   Жюстина взяла у него камешек и швырнула его далеко в море. Он ударился  о
воду и исчез в глубине, словно его никогда и не было. Но Николас еще  ощущал
его тяжесть на своей ладони.
   - Это было бы слишком просто, - сказал он, - если бы можно было принимать
близких людей без всяких наслоений, без их прошлого.
   Жюстина молча стояла и смотрела на него, и только легкий  поворот  головы
говорил о том, что она его слышит.
   - Но это невозможно, - продолжал Николас. - У человека долгая  память;  в
конце концов, именно память объединяет нас.  Иногда,  впервые  встретившись,
два человека  испытывают  какой-то  особый  трепет,  слабое,  но  отчетливое
ощущение узнавания - узнавания чего? Вероятно, родственной души. Или ауры. У
этого явления много названий - его нельзя увидеть,  но  тем  не  менее,  оно
существует.  -  Николас  помолчал.  -  Ты  почувствовала   это,   когда   мы
встретились?
   - Да... было какое-то чувство. - Жюстина провела большим пальцем  по  его
запястью, потом посмотрела  себе  под  ноги,  на  мокрый  черный  песок,  на
беспокойную воду. - Я боюсь тебе помнить. - Она резко подняла голову, словно
приняла какое-то решение.  -  Мужчины,  которых  я  знала,  были  подонки  -
впрочем, я сама выбирала...
   - Ты хочешь сказать, что я могу оказаться таким же, как он?
   - Но ты другой. Ник. Я знаю. - Жюстина убрала руку. -  Я  не  могу  снова
через это пройти. Я  просто  не  могу.  Это  не  кино,  где  всегда  заранее
известно, что все кончится хорошо.
   - А разве можно что-нибудь знать наперед?
   Жюстина продолжала, не обращая внимания на его слова.
   - Нас воспитали в романтическом духе,  а  жизнь  оказалась  cовсем  иной.
Вечная любовь и прочная семья. Об этом твердили в кино, по телевизору,  даже
в рекламных роликах - особенно в рекламе. Мы все остаемся взрослыми  детьми.
И что делать, когда начинается настоящая жизнь и приходит одиночество?
   - Наверно, продолжать поиски. Мы  всю  жизнь  ищем  то,  что  нам  нужно:
любовь,  деньги,  славу,  безопасность.  Про