ухе, как спящие змеи на ветке. Николас пересек залу. Стены из грубого камня не были завешаны ничем, и мебели было совсем мало. Около стены стоял темный деревянный сундук, застывший, холодный, величественный, окруженный пустым пространством.
     Прямо под лунной аркой между татами шла разделительная полоса, и Николас приостановился, уже почти собравшись пройти через нее. Находясь все еще на первой половине, он встал на колени и уставился на темный промежуток между двумя соломенными настилами. Обычно татами плотно прилегают краями, а здесь он увидел зазор примерно в шестнадцатую долю дюйма, находящийся прямо под лунной аркой. Он тут же взглянул вверх и увидел тонкое, как волос, лезвие, спрятанное в верхней части арки.
     Огляделся по сторонам, поднял с пола диванную подушку и просунул ее под лунную арку.
     С еле слышным шипением лезвие скользнуло вниз и рассекло подушку надвое. Пока оно поднималось в скрытую нишу, Николас бросился рыбкой в проход под аркой.
     Он уже собирался осмотреть всю залу, но вдруг застыл, как статуя. Через мгновение он почувствовал, как мелкая, неудержимая дрожь прорывается наружу откуда-то из-под кожи. У него похолодело под ложечкой.
     Он нашел Киоки, тандзяна.
     Киоки лежал распростертый на полу в дальнем конце залы. Крови было так много, что Николас сначала никак не мог сообразить, как это он не почувствовал запаха. Но потом вспомнил о сандаловых палочках.
     Медленно, как во сне, он подошел к трупу, уставился на него, не в силах оторвать расширившихся от ужаса глаз. Кожа Киоски была изрезана на аккуратные полоски, рубиново-красными лучами разложенные вокруг тела, полностью освежеванного. Получилось что-то вроде стилизованного рисунка колеса.
     Лицо тандзяна изуродовано не было. Николас безо всякого труда узнал Киоки по описанию Акико. Казалось, он вовсе не состарился с тех пор, когда она была его ученицей.
     На таком близком расстоянии запах смерти был просто невыносим. Но Николас все равно опустился на корточки рядом с трупом. Отчаяние, какого он еще никогда не знал, захлестнуло его. Киоки был его единственной надеждой, и теперь она покинула его. Что же теперь делать? Неужели его карма заключается в том, чтобы оставаться "широ ниндзя" до тех пор, пока его неизвестный супостат не придет и не убьет его?
     Нет, нет. Этого не может быть. Его руки сжались в кулаки. Даже в самой безнадежной ситуации можно бороться! Но тут новый ужас парализовал его душу: Киоки был тандзяном, сэнсэем Тао-Тао. И все же его освежевали живьем. Кто это мог сделать? Кто может обладать такой силой?
     - ТЕЛЕСНАЯ СИЛА НИЧТО, ЕСЛИ НЕ ПОДКРЕПЛЯТЬСЯ СИЛОЙ ВООБРАЖЕНИЯ, - говорил Канзацу-сан, первый сэнсэй Николаса. - КАК КОНТИНУУМ ТЕЛА И РАЗУМА ПОДДЕРЖИВАЕТСЯ В РАВНОВЕСИИ ВНУТРИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СУЩЕСТВА, ТАК БАЛАНС ФИЗИЧЕСКОЙ СИЛЫ И СИЛЫ ВООБРАЖЕНИЯ ДАЕТ НАПРАВЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМУ РАЗУМУ. Канзацу-сан, маленький и собранный, всегда в состоянии внешнего покоя, как камень среди разметаемых бурей листьев. Николас помнит блеск его черных глаз, его слова звучат в памяти, как любимая мелодия. НЕКОТОРЫЕ СЭНСЭЙ УЧАТ, ЧТО ЧРЕЗМЕРНОСТЬ ЕСТЬ НЕПОЛНОЦЕННОСТЬ. ОНИ ЛИШЕНЫ ВООБРАЖЕНИЯ, ИБО ИМЕННО ВООБРАЖЕНИЕ МЫ СВЯЗЫВАЕМ С ЧРЕЗМЕРНОСТЬЮ. КОНЕЧНО, В КОНТИНУУМЕ ТЕЛА И РАЗУМА ЧРЕЗМЕРНОСТЬ ДОЛЖНА БЫТЬ ИСКЛЮЧЕНА. НО КОНТИНУУМ СИЛЫ МЫШЦ И СИЛЫ ВООБРАЖЕНИЯ - ЭТО СОВСЕМ ДРУГОЕ: НЕ СВОД ЗАКОНОВ, КОТОРЫЙ МОЖНО УСВОИТЬ, А, НАОБОРОТ, ПОЛНОЕ ОТСУТСТВИЕ ЗАКОНОВ, ГДЕ ОДИН ЕСТЬ ЗАКОН - ЗАКОН ДВИЖЕНИЯ, ТО ЕСТЬ ДОРОГИ...
     - ТЕПЕРЬ МЫ МОЖЕМ ПОНЯТЬ ПРОИСХОЖДЕНИЕ ХАОСА, ТАК КАК ОН МОЖЕТ УПРАВЛЯТЬ КОНТИНУУМОМ ФИЗИЧЕСКОЙ СИЛЫ И СИЛЫ ВООБРАЖЕНИЯ, ЯВЛЯЯСЬ ОДНОЙ ИЗ СТОРОН ЭЛЕМЕНТАРНОЙ СИЛЫ. НО ВООБРАЖЕНИЕ ДЕРЖИТ ХАОС ПОД КОНТРОЛЕМ, ТАК КАК СИЛА, НЕ НАДЕЛЕННАЯ ДОСТАТОЧНЫМ ВООБРАЖЕНИЕМ, РАЗРУШИТЕЛЬНА НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ ТОГО, КТО ЭТОЙ СИЛОЙ ПОЛЬЗУЕТСЯ, НО И ДЛЯ ВСЕХ ОКРУЖАЮЩИХ ЕГО.
     - НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАЙ, НИКОЛАС, ЧТО НИНДЗЮТСУ - ЭТО СФЕРА КОНТИНУУМА СИЛЫ И ВООБРАЖЕНИЯ. ТЕ, КТО ЗЛОУПОТРЕБЛЯЕТ ЭТИМ УЧЕНИЕМ - "ДОРОКУДЗАЙ" - СТАВЯТ СЕБЯ ВНЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА И ДОЛЖНЫ БЫТЬ ИЗНИЧТОЖЕНЫ, КАК ПОРОЧНЫЙ ПРОДУКТ НИНДЗЮТСУ.
     Содрогнувшись от предчувствия, Николас понял, что это был один из них - ДОРОКУДЗАЙ - и именно с ним он столкнулся в кабинете доктора Ханами. Если дело обстоит именно так, то даже с изумрудами Со-Пенга, но без "гецумей но мичи" у Николаса не было никаких шансов уцелеть.

***

     Дуглас Хау, председатель сенатской комиссии по вооруженным силам, стоял на людной Висконсин-авеню в Чеви Чейзе, одном из пригородов Вашингтона. Пока он оглядывал шикарные особняки, выстроившиеся вдоль улицы, его машина - вылизанный темно-синий "Линкольн-Континенталь" - подкатила и остановилась около него. Сенатор уселся на заднее сидение. "Линкольн" тронулся.
     Хау бросил по-подарочному завернутый пакет рядом с собой и сказал Майклу, своему шоферу-телохранителю:
     - Едем к Hope.
     Лимузин плавно шел по переполненным, как всегда в этот почти полуденный час, вашингтонским улицам. Хау откинулся поудобней на кожаном заднем сиденье. Письмо, отправленное по факсу из его офиса, уже ждало его, и он вытащил его из портативного аппарата, установленного в машине.
     Он включил свет, нацепил очки с половинками стекол и начал читать. Но смысл слов до него не доходил. Его мысли все еще были заняты костюмом четвертого размера от Луи Феро, который он только что приобрел, - скромного серого цвета с искрой, с длинными басками, который войдет в коллекцию осеннего сезона. Хау выбрал его еще на прошлой неделе, и во время его отсутствия костюм надели на манекен, сделанный по особому заказу Саксом Дженделом во избежание утомительных примерок. Он слышал, что для Джека Кеннеди тоже делали такой, полностью повторяющий особенности фигуры Мерилин Монро. Он использовал этот манекен, когда надо было купить для нее что-нибудь: жакет, платье, костюм или что-нибудь в этом роде.
     Хау с трудом заставил себя сосредоточить внимание на записке. Она касалась суммы, выделяемой из госбюджета на производство военно-транспортных судов в следующем году. Хау набросал свои соображения по поводу цифры на полях, отправил по факсу обратно в офис и снял очки.
     По правде говоря, его мысли занимал не сам по себе костюм от Луи Феро, а скорее то, что этот костюм представлял: не столько подарок, сколько вознаграждение за хорошо выполненную рискованную работу. Не то чтобы ему был полностью известен конечный результат уже теперь, но все же лучше подготовиться заранее.
     "Линкольн-Континенталь" подкатил к тротуару. Открывая дверь, Дуглас Хау на какое-то мгновение почувствовал, что, оставляя на заднем сиденье костюм от Луи Феро, он оставляет с ним часть самого себя. Но тут же преодолел минутную слабость и вышел на залитую солнечным светом улицу.
     Было исключительно жарко и душно. Но что еще можно ожидать летом в городке на Потомаке? На Хау был, как обычно, строгий однобортный костюм из элегантной шерстяной ткани темно-серого цвета в тонкую светлую полоску, идеальная белая рубашка, материал для которой был соткан по спецзаказу на ручном станке из египетского хлопка, дорогой шелковый галстук темного цвета с неброским рисунком, чтобы не подавлять безукоризненного покроя костюма.
     Сенатор Хау был человеком небольшого росточка, с белокурой шевелюрой над высоким лбом мыслителя. Черты лица создавали странное впечатление: острый подбородок, впалые щеки, круглые голубые глаза. Нельзя сказать, что писаный красавец, но умеет ладить с людьми, так что мало кто замечал, насколько сенатор Хау лицом напоминает хорька.
     Улыбающийся метрдотель его любимого ресторана "У Норы" проводил его к всегдашнему столику в дальнем углу, откуда было хорошо видно всех сидящих в зале.
     Момент - и "Кровавая Мэри", приготовленная с соблюдением всех его требований, появилась на столе. Хау сделал основательный глоток и позволил себе роскошь так же основательно пробежать взором по всему залу ресторана. Кивнул некоторым из сидящих, которых знал, а также тем, которым показалось, что они знают его. Три четверти мест были уже заняты. Через десять минут, подумал он, свободных столиков не останется.
     Он взглянул на часы - шикарные, с гербом его поло-клуба: 12.28. У Брислинга в распоряжении ровно две минуты, чтобы дойти от дверей ресторана до его столика. Нет, две минуты с мелочью.
     На самом деле Хау не придавал особого значения ни самому Брислингу, им новостям, которые Брислинг принесет. Скорее всего, Брислинг будет так гореть от нетерпения, чтобы выложить их, что даже не подождет, как это принято в цивилизованном обществе, пока официант принесет коктейль.
     Но, с другой стороны, Дэвид Брислинг был идеальным помощником. Достаточно сообразителен, чтобы аккуратно выполнять все поручения, и достаточно глуп, чтобы не приобрести слишком много влияния. Если бы Хау был руководителем лаборатории генной инженерии в XXI веке, он бы сотворил именно такого идиота-исполнителя.
     Еще тридцать секунд - и вот уже Дэвид Брислинг спешит к его столику, а метрдотель едва поспевает за ним. В своей другой жизни, подумал Хау, пока Брислинга подводили к столику, его помощник был, без сомнения, агентом ЦРУ: невыразительное, но породистое лицо уроженца Среднего Запада. Соль земли.
     Слегка запыхавшийся Дэвид Брислинг сел за столик, даже не поздоровавшись, и сразу же перешел к делу: - Кажется, у меня есть ответ на тот вопрос.
     - Здравствуйте, Дэвид. - Главным для Дугласа Хау были хорошие манеры. Для него они были синонимом хорошего воспитания. И поскольку, будучи сыном фермера, он не мог получить оного, приходилось из кожи лезть, чтобы компенсировать этот недостаток его аналогом.
     Порой он бывал вынужден признаться хотя бы самому себе, что его дикая ненависть к Коттону Брэндингу проистекала из того, что тот имел все, чего у Хау не было и быть не могло: Брэндинг был из хорошей семьи, закончил хорошее учебное заведение, имел хорошие связи, был членом хороших клубов. Такие люди, как Брэндинг, получали все что надо, только родившись на свет, в то время как таким недотепам, как Хау, приходилось ползать на пузе и горбатиться от зари до зари, чтобы добиться хоть чего-нибудь в жизни. Но заветные двери, за которыми открываются подлинно великие возможности, для них так и останутся закрытыми навсегда.
     Брислинг кивнул Хау, зашуршал бумагами.
     - Мне кажется, мы получили то, что хотели, из Джонсоновского института. - Он имел в виду компромат на людей, подготовивших финансовое обоснование проекта "Пчелка", которое должно дать зеленый свет этому идиотскому Агентству по стратегическим компьютерным исследованиям, которое опекает Брэндинг, на использование четырех миллиардов долларов из госбюджета. Гоняться за Святым Граалем искусственного интеллекта простительно на частные средства, но залезать в карман честных налогоплательщиков - это, извините, не пройдет.
     - Простите это.
     Хау неохотно полез за очками, буркнув:
     - Дайте мне лучше краткое изложение доклада.
     То, что удалось откопать Брислингу, были деловые связи сомнительного свойства, в которых уличались двое из пятнадцати человек, составляющих исследовательскую группу проекта "Пчелка". Один из них - сам руководитель проекта д-р Рудольф. Это был материал, с помощью которого можно было пустить под откос весь проект. О нем давно мечтал Дуглас Хау. Теперь, чтобы набрать еще фактов такого рода, надо нанять соответствующих специалистов. Два фактора сильно мешали ему продвигаться в этом направлении. Во-первых, он не хотел засветиться лично в роли инициатора этого расследования: вдруг что-нибудь не сработает, как надо. Уроки Уотергейта следовало учитывать каждому на Капитолийском холме. Во-вторых, он был очень нетерпеливым человеком и сам знал за собой этот грех.
     Одним из несомненных достоинств Брэндинга было его терпение, и, не имея возможности похвастаться тем же, Хау тем более имел основания ненавидеть Брэндинга. Излюбленной тактикой "Кока" было ждать, когда его противник совершит ошибку, а потом набрасываться на него, как ястреб. Такая тактика работает только на человека терпеливого и с безупречной репутацией. Но стоит ему хоть единожды оступиться - но оступиться так, что об этом прослышит общественность - и положение этого человека не только будет поставлено под угрозу, но и вся карьера может рухнуть, как карточный домик.
     Вот таким человеком, по мнению Дугласа Хау, был Брэндинг, и теперь в задачу Хау входило сделать так, чтобы Брэндинг оступился, и причем здорово оступился.
     Хау постучал по столу папкой с материалами из Джонсоновского института. - Должен признать, что вы хорошо поработали, Дэвид. - Напускать Брислинга на сенатора Брэндинга было все равно что напускать тренированную блоху на взбешенного быка. В принципе этот прием вполне приемлем, если только скрыть от блохи ее блошиный статус, подумал Хау. Он вернул папку своему помощнику. - Сохраните это, - попросил он. - Приобщите материалы к делу. И, конечно, храните их в надежном месте под грифом "совершенно секретно".
     Брислинг кивнул и убрал документы.
     - Теперь бы еще найти способ использовать эту информацию. Копните поглубже частную жизнь этих ученых, поищите, нет ли еще каких способов оказать на них давление. - Заметив тревожный взгляд Брислинга, он постарался его успокоить: - Не волнуйтесь, Дэвид. Это для общего блага. Главное - пустить под откос законопроект Брэндинга по поводу "Пчелки". И это окупит все наши мелкие прегрешения.
     В этот момент к столику подошел метрдотель с телефонным аппаратом в руке. Воткнув вилку в ближайшую телефонную розетку, он сказал:
     - Вас просят к телефону, сенатор Хау, - и поставил аппарат на стол.
     Хау поднес к уху трубку, протянув лениво:
     - Да?
     - Ты уже начал есть? - спросила Шизей на другом конце провода.
     Хау улыбнулся обольстительной улыбкой, будто она могла видеть ее:
     - Нет. Я собираюсь поститься.
     - Пост на меня действует лучше очистительной клизмы, - сообщила ему Шизей, хотя он уже знал это.
     - Ты где?
     - В телефонной будке, - ответила она, имея в виду, что он может не бояться подслушивания.
     - Как там наше любимое кушанье, готовится? - спросил он.
     - Превосходно, - ответила Шизей.
     - Хорошо. Я хочу, чтобы ты была здесь, в Вашингтоне через 48 часов.
     - Но ты мне говорил...
     Хау положил трубку и, не спрашивая Брислинга, готов ли он приступить к трапезе, подозвал официанта и начал делать заказ. По-видимому, он раздумал поститься.

***

     Томи Йадзава пришла на службу поздно, как это часто бывало с тех пор, как ее выписали из больницы. Подходя к своему столу, она обнаружила, что там кто-то сидит. Один из полицейских сообщил, что некто по имени Тандзан Нанги, ждет ее уже с час.
     Она остановилась у столика, где стоял общественный самовар, заварила две чашки чая и, поставив их на поднос, пошла к своему столу. Поклонилась, называя свое имя, и извинилась за то, что заставила его ждать. Он принял из ее рук чашку, и они в молчании отхлебнули по глотку. Потом Нанги поинтересовался ее здоровьем. Она ответила. Потом они отпили каждый из своей чашки в полном молчании.
     По завершении чайной церемонии Томи обратилась к гостю:
     - Чем могу быть Вам полезной, господин Нанги?
     То, что Вы, не посчитавшись со временем, решили дождаться меня, говорит о том, что Ваше дело не терпит отлагательств.
     - Это действительно так, - ответил Нанги, - но моя миссия немного необычна, поскольку я пришел не столько для того, чтобы сообщить Вам что-то, сколько для того, чтобы получить от Вас кое-какую информацию. Это касается того человека, с которым Вы столкнулись в кабинете д-ра Ханами.
     Томи нахмурилась.
     - Но Вы, конечно же, разговаривали с мистером Линнером? Все, что надо, он Вам сам сообщил.
     Нанги почтительно наклонил голову.
     - Конечно, я разговаривал с мистером Линнером насчет происшедшего. Но он, как Вы сами понимаете, все еще находится в шоке. Кроме того, у него не так развита память на детали, как у офицера полиции, а тем более у детектива вроде Вас.
     Томи не сразу ответила. Она попыталась догадаться, с какой целью этот человек задает ей вопросы, но, так и не найдя разумного объяснения его интересу, спросила:
     - Могу я Вас спросить, что Вы собираетесь делать с этой информацией?
     - Я намереваюсь найти напавшего на Вас и мистера Линнера человека.
     А не кажется ли Вам, господин Нанги, что это дело лучше оставить полиции города Токио?
     - Нет, не кажется, - ответил Нанги. - Этот человек - ниндзя. Более того, он еще и тандзян в придачу. Вы знакомы с этим термином, сержант Йадзава? Говорят, что тандзяны были предшественниками ниндзя. И еще говорят, что они являются адептами тайных искусств.
     - Что Вы такое говорите, господин Нанги?
     - А Вы сами прикиньте, сержант Йадзава. Вспомните хорошенько, как на Вас с мистером Линнером было совершено нападение. Неужели Вы не находите в этом эпизоде ничего необычного? Например, не было ли чего необычного в приемах, которыми вывели Вас из строя? В том, как убили тех двух врачей? Вспомните.
     - Все в этом деле необычно, - призналась Томи. - Но Вы и представить себе не можете, господин Нанги, какие дела мне приходится изучать каждый день. Это моя работа. Поверьте, все дела, проходящие через мои руки, необычны. - Она взяла со стола папку, открыла ее. - Вот, например, дело об убийстве Марико, танцовщицы из кабаре "Шелковый путь" - ну, вы знаете, один из клубов, где показывают стриптиз. Юная, красивая девушка... И вот, посмотрите сюда. - Она ткнула пальцем в фотографии, сделанные на месте преступления: ее труп, с которого срезана кожа.
     Наверное, это было под влиянием настроения, а может быть, потому, что ей показалось нелепым, что этот пожилой, одноглазый и хромой человек похваляется найти напавшего на нее убийцу, но Томи показала ему это досье, чтобы шокировать его и отбить охоту лезть не в свои дела.
     К ее удивлению и досаде, Нанги не заморгал в испуге и не отвернулся от фотографий. Вместо этого он указал на один из пунктов ее первого донесения.
     - А это что?
     - Это копия послания, которое нашли засунутым в рот Марико, гласящего: "Это могла бы быть твоя жена". Записка была написана ее кровью.
     - Можно взглянуть на оригинал?
     Томи пожала плечами, полистала дело, нашла место, где был подшит оригинал записки. Она подала ее Нанги и со все возрастающим интересом наблюдала, как он вертел записку так и сяк.
     - Бумага кое-где прорезана насквозь, - заметил он.
     - Я знаю.
     - Она прорезана в тех местах, где рука пишущего делала движение вниз. Очень интересно. Сразу видно, что писали явно не кистью и не пером. - Он взглянул на нее своим единственным глазом. - Мне кажется, что здесь использован тот же инструмент, которым резали кожу Марико.
     - Вот как? - Томи все еще не понимала, к чему он клонит.
     Нанги осторожно положил бумагу на стол.
     - Теперь видите?
     - Вижу что?
     Он помолчал немного, затем сказал:
     - Скажите мне, сержант Йадзава, как Вы понимаете значение этой фразы: "Это могла бы быть твоя жена"?
     - Это своего рода послание, - ответила Томи скороговоркой, поскольку она уже много раз говорила это прежде, - очевидно, кому-то, связанное с Марико.
     - А кому конкретно?
     - Нам... не удалось установить его личность. Наверное, кто-то, с кем Марико... встречалась.
     - Ага, - молвил Нанги, - теперь все ясно.
     - Ясно что? - Томи все еще пребывала в недоумении.
     - Минуту назад Вы назвали эту записку, написанную кровью, посланием.
     Томи кивнула с уверенностью, за которой стояла ее полицейская выучка.
     - Так оно и есть.
     - Нет, это не послание, - сказал Нанги. - Это предупреждение. Стальное лезвие макали в кровь и писали эту фразу. Разве Вы не чувствуете скрытую здесь угрозу? Мне кажется - извините - что Вы смотрели на дело под неверным углом. Эта танцовщица Марико - всего только жертва преступления, а не цель. Сами подумайте. Ее убили не в припадке ярости или ревности. Нет, ее смерть - это ход шахматной фигуры, который нельзя рассмат