уда  зеленый
атласный халат и направилась к Кроукеру.
   - Так лучше, Лью? Я ведь могу называть тебя по имени... после  того,  как
вывернулась перед тобой наизнанку, там, в фургоне?
   Со  смутной  улыбкой  она  прошла  в  гостиную,  слегка  задев  Кроукера,
по-прежнему стоявшего в дверях.
   Лейтенант наконец оторвался от дверного косяка и подумал: почему я  стоял
там до сих пор? Всегда при исполнении. Перед его глазами встала  собственная
темная квартира, пустынная как Уолл-стрит  по  выходным  дням.  Возвращаться
туда ему не хотелось точно так же, как и раньше, когда там была Элис.
   - Ляжем в постель сейчас или после того, как принесут поесть?
   В голосе Кроукера звучала плохо скрытая ярость.  Он  едва  владел  собой.
Такое с ним иногда случалось, когда его мысли были где-то далеко.
   Гелда обернулась. Ее халат распахнулся, и обнажил длинную ногу.
   - Ты так думаешь?
   Ее улыбка была мягкой, как свет, струящийся из-под плотного абажура.
   - Ведь это очевидно.
   - Разве? - Она приподняла одну бровь, - Ты знаешь мои сексуальные вкусы.
   Это начисто вылетело у Кроукера из головы. Он почувствовал себя  идиотом.
Он снова сунул руки в  карманы.  Странно,  глаза  видят  одно,  а  в  голове
рождаются совсем другие мысли.  Кроукер  вдруг  вернулся  в  тот  невыносимо
жаркий день, когда влажный воздух окутывает  тебя  со  всех  сторон,  словно
любящая мать по недомыслию заворачивает больного  и  бессильного  ребенка  в
тяжелое одеяло. В такие дни ссоры вспыхивают по каждому пустяку.
   Через распахнутое окно раздался крик, и мальчик  побежал  вниз  по  узкой
темной лестнице. Он лежал в соседнем дворе - в мундире, потемневшем от  пота
и крови, среди перевернутых мусорных  ящиков,  обнаруживших  свои  зловонные
тайны. Его серые глаза были открыты и уже стекленели; знакомые добрые глаза.
   Таким был конец Мартина Кроукера. После  двадцати  девяти  лет  службы  в
нью-йоркской полиции  он  лежал  теперь  навзничь,  получив  четыре  пули  в
пятнадцати  метрах  от  собственного  дома,  окруженный  мусором,  пугливыми
крысами и безучастными тараканами. Вдалеке раздавался вой сирен.
   Мальчик смотрел на труп своего отца, и весь  мир  шел  кругом  перед  его
глазами. Он чувствовал, что этот вихрь может в любую минуту подхватить его и
унести. Он этого хотел - убежать как можно скорее и как можно дальше из этой
вонючей дыры. Навсегда.
   Но это был самый легкий выход... и самый недостойный. Лью Кроукер не  был
трусом. Об этом позаботился его отец.
   И он остался, а потом поступил в  полицию.  Его  старая  мать  пришла  на
выпускной экзамен в полицейскую академию и заплакала, когда  Лью  произносил
присягу.
   Кроукер так и не смог найти убийцу отца, но со временем эта боль утихла.
   Лейтенант почувствовал, как Гелда коснулась его руки. Он  не  подозревал,
что эта рана все еще кровоточит.
   - Прости, - сказала она. - Я не должна была тебя дразнить. Просто...
   - Что? Что просто? Гелда опустила глаза.
   - Просто мне хорошо с тобой. - Она попыталась сказать это полушутя, но  у
нее не получилось. - Я чувствую...
   - Что?
   Гелда посмотрела ему в глаза.
   - Ничего - чувствую и все.
   - Не сомневаюсь, что ты могла сказать это без всяких чувств.
   Она кивнула.
   - Могла бы. Я ведь актриса. Ты мне не довернешь?  Не  может  быть,  после
того, что ты сказал мне в фургоне о моем отце.
   - Я поступил глупо.
   - Да. - Ее голос был тихим и нежным.
   - Ты сейчас можешь наплести все, что угодно, и я поверю. Кроукер  выпалил
это, защищаясь от ее близости. Гелда должна была знать, что он знает.
   - Нет, - возразила она. - Не могу. Во всяком случае, не теперь.  -  Гелда
погладила  его  руку  теплыми  пальцами.  -  Мне  хочется   быть   с   тобой
откровенной... и мне от этого хорошо.
   Раздался мягкий звук дверного звонка. Гелда оторвалась  от  лейтенанта  и
исчезла в прихожей.
   - Привет, дорогой. Заходи.
   Она вернулась, обнимая за плечи высокого темноволосого  мальчика.  Филип.
Кроукер отвернулся к окну и уставился на ослепительную  воду  реки.  Длинная
баржа медленно двигалась против течения. По набережной бежал трусцой человек
в красно-белом тренировочном костюме. Он обогнал баржу и  скрылся  из  вида.
Кроукер представил себя в постели с Гелдой...
   - Что с твоим лицом, дорогой?
   Ее голос доносился до Кроукера, как звук приглушенного телевизора. Он  не
мог дождаться этого звонка. Он уже предвкушал удовольствие от того, что  ему
удастся на двадцать лет отправить за решетку такого подонка, как Томкин.
   - Ради Бога, что с тобой случилось, дорогой? Ты что, подрался?
   - Нет, Джи.
   - В чем же дело?
   - Да так. Упал...
   На реке показалась парусная лодка - и это в будний день. Парус  белел  на
фоне разноцветных зданий на противоположном берегу и плавно  скользил  вдоль
реки, словно облачко. Там, на реке, нет никаких  забот  -  только  ветер,  и
соленые брызги, и долгий путь к порту. Сам себе хозяин.  Кроукер  представил
ее тяжелую грудь в своих руках, ее раскрывшиеся губы.
   - ... во дворе и ударился о мусорный бак.
   - Не говори ерунды, Филип. И не надо лгать. Ты должен все мне рассказать,
дорогой. Дай-ка я приложу лед. Делай, как я говорю. Вот так.
   После того как с Томкином будет покончено, Он возьмет отпуск и  поедет  к
морю. Да, к морю. Нет, не рыбачить - Кроукер терпеть не мог рыбалку.  Может,
ходить  под  парусом.  Он  никогда  этого  не  делал;  может,  пришло  время
попробовать. Попробовать Гелду.
   - Это было у А Ма. Я работал там вчера вечером.
   - Но она не могла так с тобой поступить.
   - Нет, не она. Один мужчина...
   - Подонок. Подержи лед  еще  немного.  Больше  туда  не  ходи  -  я  тебе
запрещаю.
   - Но этот человек снова придет сегодня, и она хочет...
   - Мне наплевать, что хочет А Ма,  -  ты  туда  не  пойдешь.  Придется  ей
обойтись без тебя.
   - Без меня ничего не получится.
   - То есть?
   - Я нужен этому человеку. Он так... кончает.
   - Господи, да кто же он?
   - Не знаю. Японец. Очень странный - глаза какие-то мертвые.
   Кроукер уже повернулся к ним с  покрасневшим  лицом,  чувствуя,  как  жар
разливается по всему его телу.
   - Поговори со мной, Филип, - произнес он медленно, скрывая свое волнение.
- Расскажи мне об этом японце с мертвыми глазами.

***

   Кроукер поджидал их у башни на Парк-авеню. Он небрежно опирался на  кузов
своего автомобиля. На его крыше  вращался  красный  маячок,  пронзая  яркими
лучами, голубую сумеречную дымку.
   Как только лимузин затормозил у бордюра, Николас  вышел  и  направился  к
лейтенанту, ощущая на своей спине тяжелый взгляд Томкина.
   Весь город был окутан синевой.  Солнце  уже  исчезло,  но  зной  все  еще
отказывался отступать. Воздух был насыщен  тяжелыми  испарениями.  По  обеим
сторонам улицы тянулись караваны желтых такси.
   - Как  поживает  твой  босс?  -  Кроукер  смотрел  поверх  правого  плеча
Николаса, в направлении лимузина. Его голос звучал резко и непримиримо.
   Николас, чувствуя, что напряжение нарастает, сказал:
   - Оставь это, Лью. Забудь о...
   - Слишком поздно, приятель.
   Николас отметил присутствие Томкина у себя за спиной  еще  до  того,  как
услышал его голос.
   - Все так же  патрулируете  улицы,  лейтенант?  Охраняете  покой  граждан
Нью-Йорка? - В его словах слышалась неприкрытая ирония.
   - Для некоторых находиться в этом городе небезопасно.
   - Что вы хотите сказать, черт возьми?
   - Догадайтесь сами, Томкин.
   - Не люблю, когда мне  угрожают,  лейтенант.  Видимо,  придется  еще  раз
поговорить с вашим комиссаром, и...
   - Я знал, что это был ты, грязный...
   - ... посмотрим, как долго вы останетесь лейтенантом.
   - Который сейчас как раз занимается тем делом, из-за которого  вы  наняли
Николаса. Так что теперь мы будем часто встречаться.
   - Что?
   На лице у Томкина появилась недобрая ухмылка.  В  свете  фар  проезжавших
машин оно становилось то светло-желтым, то снова темным.
   - Господи, я вами уже сыт по горло!
   - Боюсь, тут вы ничего не сможете поделать. Так  решил  сам  комиссар.  И
даже вы не заставите его отменить собственный приказ  -  он  оказался  бы  в
слишком глупом положении.
   - Неужели вам не надоело? Вы шпионите за мной уже...
   - Я здесь только для того, чтобы вас защитить, -  заметил  Кроукер,  -  и
схватить этого ниндзя, прежде чем он до вас доберется.
   Глаза Томкина  сузились.  В  сумерках  они  казались  какими-то  необычно
тусклыми.
   - А разве у вас нет желания дать ему возможность  спокойно  сделать  свое
дело? Я в этом не сомневаюсь. А потом сказать:
   "Жаль, капитан, но я сделал все, что мог. Моей вины здесь нет".
   - Послушай, ты, подонок,  -  Кроукер  рванулся  вперед,  стараясь  обойти
Николаса, - я делаю свое дело лучше  всех  в  этом  вонючем  городе,  и  мне
плевать, что ты обо мне думаешь. Но ты знаешь, почему я за тобой охочусь...
   - Почему? - рявкнул Томкин. - У тебя нет никаких оснований.
   - Нет, но будут, - заверил Кроукер. - И когда я приду к тебе с ордером на
арест, тебе не помогут никакие адвокаты!
   - У тебя ничего нет, - усмехнулся Томкин, - и никогда  не  будет.  В  тот
вечер я был далеко от Анджелы Дидион...
   Они уже пустили в ход руки. Послышались быстрые приближающиеся шаги Тома.
Николас растолкал их в стороны.
   - Прекратите!
   Том пытался оттащить своего хозяина. Томкин позволил ему это сделать,  но
ткнул пальцем в сторону Кроукера и закричал:
   - Предупреждаю - лучше меня не трогай! - Понизив голос,  он  обратился  к
Николасу. - Не знаю, что ему от меня  нужно,  Ник.  Это  какая-то  месть.  Я
ничего не сделал. Чего он хочет? - Вдруг Томкин отвернулся и молча  пошел  к
лимузину, бросив на них тревожный взгляд.
   - Это было довольно глупо, - заметил Николас.
   - Ну и что? Ты что, моя нянька? Господи! Кроукер сел за руль,  и  Николас
не спеша устроился рядом. Лейтенант невидящим взглядом уставился  в  лобовое
стекло.
   - Извини, - сказал он через минуту. - Этот подонок просто выводит меня из
себя.
   - Ваша неприязнь не поможет делу. Кроукер повернул голову к Николасу.
   - Знаешь, Ник, я боюсь за тебя. Правда. - Мимо них  с  ревом  проносились
машины, ослепляя светом фар. - Ты никогда  не  теряешь  самообладания.  Хоть
когда-нибудь ты сердишься? Тебе бывает грустно?
   Николас подумал о Жюстине. Сейчас ему  больше  всего  на  свете  хотелось
видеть ее, говорить с ней.
   - Не надо бояться, - сказал он мягко. - Я такой же человек, как и все.
   - Ты, похоже, считаешь это слабостью? Но слабости есть у каждого, старик.
   - Понимаешь, я всегда думал, что человек не должен делать ошибок.
   - Но сам ты их делал...
   - О да. - Николас засмеялся, тихо и невесело. -  Я  сделал  кучу  ошибок,
особенно с женщинами. Я верил им тогда, когда верить не следовало; и  теперь
я боюсь снова обмануться.
   - Жюстина?
   - Да. Мы крепко поссорились. Теперь я понимаю, что сам был виноват.
   - Знаешь, что я думаю? - Кроукер завел двигатель.
   - Что?
   - Мне кажется, что дело не в Жюстине, а в твоем  прошлом.  Так  нельзя  -
никому не доверять. Иногда ты потом не жалеешь, а иногда... - Кроукер  пожал
плечами. - Ну и что, черт подери? Это лучше, чем никогда никому не верить. -
Он включил скорость и, объехав лимузин Томкина, развернулся.
   У себя за спиной Николас слышал  рокот  цунами,  своей  приливной  волны.
"Прошлое никогда не умрет", -  думал  он.  Внутри  опять  поднималась  боль,
угрожая захлестнуть его с головой. Все его горькие дни возвращались из самых
дальних уголков памяти, куда Николас их так  старательно  запрятал.  У  него
больше не было сил бороться с воспоминаниями.
   "Давай же! - подумал он с яростью. - Вот он я - пускай это произойдет".
   Но прежде чем шквал обрушился на Николаса, он услышал торжествующий голос
Кроукера.
   - Держись, старик. Не все так плохо. Мы еще  не  знаем,  кто  такой  этот
ниндзя, но зато мне известно, где  он  будет  сегодня  ровно  в  одиннадцать
вечера.
   Мы должны ждать его там, приятель. Ты и я, да еще  отряд  полицейских  на
подмогу. И мы прихлопнем его прежде, чем он доберется до Рафиэла Томкина!

II

Осака - Симоносэки - Кумамото - Пригород Токио. Зима 1963.

   В это время года за городом было  серо  и  скучно.  Обжигающе  прекрасные
оранжевые цвета  осенней  листвы  уже  отошли,  превратившись  под  копытами
животных в грязное коричневое месиво, а первый снег  еще  не  прикрыл  голую
землю своей белизной.
   Поезд мчался под  низким  осенним  небом,  в  котором  неясно  угадывался
приближающийся дождь. За окнами  проносились  печальные  голые  деревья  под
присмотром мрачных черно-зеленых сосен. Казалось, Бог после долгих  стараний
отказался от этого уголка земли и махнул на него рукой.
   Николас всмотрелся в далекий горизонт, и пейзаж за  окном  превратился  в
смутное темное пятно. Сидевшая  рядом  с  ним  Юкио  наклонилась  к  окну  и
коснулась Николаса упругой грудью. Чтобы удержаться от качки,  она  оперлась
пальцами на его бедро, вонзаясь в него  ногтями.  Тепло  разлилось  по  телу
Николаса. Он полуиспуганно ожидал, что ее рука сейчас поднимется выше.
   Напротив них сидел чисто выбритый японский бизнесмен  в  темном  костюме;
рядом с ним на сидении лежал кожаный чемоданчик,  поверх  него  -  аккуратно
сложенный черный плащ, а на самом верху - черный котелок.  Попутчик  оторвал
глаза от газеты и посмотрел в их сторону.  Через  толстые  линзы  очков  его
глаза казались неестественно большими и круглыми. Он моргнул,  словно  рыба,
наткнувшаяся на какой-то неизвестный предмет. Заметил ли он  пальцы  Юкио  у
Николаса на бедре,  перед  тем  как  вернуться  к  чтению?  Газета  тихонько
зашелестела; с таким же успехом это могла быть кирпичная стена.
   Николас  видел,  как  поблескивает  край  толстого  золотого  кольца.  Он
вообразил этого человека важной шишкой из дзайбацу. Может,  "Мицубиси"?  Или
"Сумитомо", или "Мицуи"? Во всяком случае, ни "Ниппон Стал",  ни  "Тойота;",
ни "Ниссан". Нет, скорее, это одна из новых  электронных  фирм  -  "Тосиба",
"Мацусита", "Хитати".
   Возможно, его семья  когда-то  основала  "Мицубиси".  Николас  знал,  что
теперь, как и в самом начале,  делами  дзайбацу  управляли  семейные  кланы.
Американские законы Прервали эту власть, но не надолго.
   Николас смотрел сквозь газету  и  рисовал  в  своем  воображении  круглое
желтое лицо,  слегка  поблескивающее  от  тонкой  пленки  пота;  белоснежный
накрахмаленный  воротничок;  темно-синий  шелковый  галстук.  Символ   новой
Японии, которая мучительно избавляется от средневековой  изоляции.  Странно,
но это далекое прошлое давит на нее гораздо сильнее,  чем  события  недавней
войны. Переход к европейской одежде был всего  лишь  проявлением  культурной
тяги к Западу.
   Япония уже достигла экономического равенства и теперь собирала  силы  для
рывка, чтобы оставить позади те страны,  у  которых  она  когда-то  училась.
Николас был убежден, что настанет день, когда японцы докажут всему миру свое
могущество и после этого вернутся к традиционным кимоно.
   Они ехали из Токио в Осаку на суперэкспрессе. Справа  простирался  Хонсю,
главный остров Японии. Слева время  от  времени  показывалось  море,  бросая
причудливые золотистые блики на  потолок  вагона.  Толчки  и  шум  почти  не
ощущались на этом сверкающем серебристо-синем лайнере, тихом и просторном.
   Юкио откинулась на сидении и взяла Николаса под руку.
   - Почему бы нам не переночевать  в  Осаке?  -  Словно  оправдываясь,  она
добавила:
   - Терпеть не могу поездов.
   Николас уже думал об этом. Пожалуй, это неплохая мысль. Ночная жизнь  там
яркая и оживленная, а Николасу как раз сейчас необходимо было развлечься.
   Их маленький шпионский заговор против Сайго - Николас  предпочел  забыть,
кто все это затеял, - оказался ненужным. Еще до того как Юкио пошла на  обед
в дом Сацугаи, где она должна была тайком взглянуть на железнодорожный билет
Сайго, Николасу принесли записку. Сайго приглашал его на несколько недель  в
Кумамото, небольшой городок на Кюсю. О  цели  визита  в  записке  ничего  не
сообщалось. Как и все в жизни Сайго, это было окутано тайной.
   Николас читал записку с гнетущим чувством. Ему  почему-то  казалось,  что
Сайго разгадал его мысли и  за  словами  записки  скрывается  что-то  совсем
другое. До Николаса будто  доносился  далекий  звон  колоколов  с  окутанной
туманом горы.
   "Если ты решишься, -  сказал  Кансацу,  -  то  окажешься  на  неизвестной
территории. Я не могу тебе советовать. Помни только, что здесь ты уже  всему
научился". Николас был подавлен: его план  раскрыт,  и  вместо  того,  чтобы
подумать,  зачем  Сайго  зовет  его   на   юг,   Николас   отдался   тяжелым
предчувствиям. В довершение всего, Юкио все-таки пошла на обед к Сацугаи.
   За окном молча возвышались горы, сине-серые, прорезанные полосами  снега,
стекавшего с их вершин как пролитые сливки. Куда он сейчас направляется -  к
свету или во мрак? И имеет ли это значение?
   - Особенно этот, - произнесла Юкио, будто и не молчала несколько минут. -
Ненавижу этот поезд. Широкие сидения, хромированные полки, огромные  окна  -
все это для меня ничего не значит. Еще хуже. От этой тишины  мне  становится
не по себе. - Она состроила гримасу. - У меня нога затекла.
   Юкио вытащила из-под себя ноги и выпрямила их в проходе. Сосед беспокойно
зашуршал газетой.
   - Ладно, - согласился Николас. - Хорошо. Не было  никаких  причин  очертя
голову мчаться в Кумамото. В конце концов, Николас был в Осаке  только  один
раз, очень давно, и ему было  любопытно  посмотреть,  как  изменился  город.
Узнает ли он его? Наверно, нет.
   Николас чувствовал рядом с собой теплое тело Юкио  и  думал,  разумно  ли
брать ее с собой. Честно говоря, это была не  его  идея.  Но  решив  принять
приглашение Сайго, он просто не смог отговорить Юкио ехать вместе с ним.
   - Ведь это ты меня во  все  втянул,  -  сказала  она  звонким  обвиняющим
голосом. - И теперь ты просто обязан взять меня с собой,  -  Юкио  непокорно
откинула голову; даже в гневе  она  была  необычайно  привлекательной.  -  И
потом, если ты этого не сделаешь, я поеду сама. Думаешь, ты сможешь от  меня
спрятаться?
   Николас так не думал. Нехотя соглашаясь, он поймал  себя  на  мысли,  что
ведет себя совершенно не по-японски. Интересно,  полковник  так  же  уступал
Цзон?
   Когда Юкио была рядом, Николаса часто  охватывала  дрожь  и  его  мускулы
начинали непроизвольно сокращаться. Иногда в такие минуты  он  изучал  себя,
как бы глядя со стороны. Это помогало справиться с каким-то жутким чувством,
которое, как дрожащая летучая мышь, поднималось в нем откуда-то  из  живота.
Николас знал, что не должен отдаваться этому чувству, иначе  сойдет  с  ума.
Проводя рукой по его телу, Юкио задевала неведомые  струны  в  самом  темном
закоулке его души, о котором он и сам прежде не  знал  и  который  оставался
неподвластным его собственной воде.
   Мистер Мицубиси отложил газету. Его лицо лоснилось,  как  лошадиный  круп
после галопа. Он открыл чемоданчик, снова закрыл  его  и  развернул  вощеную
бумагу, в которой оказался сандвич с курицей. Он жевал, и его  круглые  очки
ярко поблескивали. "Наверно, - подумал Николас, -  где-то  у  него  припасен
пакет хрустящего картофеля иди плитка шоколада".
   Позади несколько бизнесменов, как  две  капли  воды  похожих  на  мистера
Мицубиси, шуршали в своих темных костюмах-тройках, будто насекомые  в  своих
коконах, и оживленно обсуждали двух Джеков - Руби и Кеннеди.

***

   В Осаку на экскурсии не ездили - для этого существовала  древняя  столица
Киото. Бытовало мнение - большей частью среди токийцев, - что жители Осаки -
это одержимые деньгами бизнесмены, которые, встречаясь друг с другом, вместо
приветствия задают вопрос: "Ну как, деньги делаешь?"
   Николас не знал, насколько  это  мнение  соответствует  действительности.
Зато он знал, что среди шумных улиц этого города, словно уго