ичкали тебя болеутоляющими средствами.
     - Не знаю, - сказала Киллан все тем же каркающим голосом. - Я ничего не чувствую. - Интересно, почему у него такое озабоченное лицо? Наверно, все дела фирмы не дают покоя. Хоть Икуза и отправился в мир иной, но "Накано" - то не вернешь...
     - Это хорошо, - успокоил ее отец. - Тебя, наверное, беспокоит, почему у тебя такой голос? Врачи говорят, что повреждены голосовые связки.
     - Ничего, - ответила она. - Мне даже начинает нравиться, как он звучит.
     Отец неловко откашлянулся, и Киллан подумала, чего это он хочет от нее? У нее всегда было ощущение, когда он с ней разговаривал, что он от нее что-то хочет. Например, чтобы она не водилась со своими "опасными" революционерами...
     - Знаешь, мне с недавних пор не дает покоя мысль, что я не всегда относился к тебе так, как к твоим братьям. Ты моя дочь. Я никогда не имел ничего против того, чтобы иметь дочь. Женщины занимают важное место в обществе, но, конечно, не такое важное, как мужчины. Так я всегда думал.
     Он неловко переминался с ноги на ногу, явно чувствуя себя неловко рядом с ней.
     - И еще я хочу тебе сказать, поскольку это, по-видимому, для тебя важно, что мне удалось немного уладить свои дела. Тандзан Нанги, который приобрел "Накано", надавил на "Нами". Из-за скандала с Икузой группа "Нами" понесла непоправимый урон. Император отвернулся от них, отказав в своем доверии. У них не было другого выбора, как подмахнуть контракт, который составил Нанги. В результате Нанги оказался собственником всей фирмы, включая научно-исследовательский отдел. Он попросил меня остаться президентом фирмы. Конечно, сам Нанги будет ее председателем, и я буду подотчетен ему. Но он дал мне полную автономию. Например, я смогу сам заниматься кадровыми вопросами. Впервые за многие годы я почувствовал, что управляю своей фирмой.
     Киллан уловила в голосе отца новые нотки. Неужели смиренность?
     - Когда ты поправишься, - продолжал Кен Ороши, - я бы хотел, чтобы ты посетила нашу новую штаб-квартиру в здании "Синдзюку Сутоту", где располагается и "Сато Интернэшнл". Я бы сам провел тебя по всем офисам "Накано". А научно-исследовательский отдел теперь там занимает целый этаж. И его бы я тебе показал. А потом мы с тобой пообедали бы, поговорили... Я очень этого хочу, Киллан.
     Глядя прямо в глаза отцу, Киллан молча кивнула. Когда он ушел, она опять устало закрыла глаза. Почуяв какое-то движение рядом с собой, открыла их и увидела изумительного бумажного мишку-панду у себя на одеяле. Киллан взяла его в руки, улыбнулась. Она так давно не делала этого, что мышцы лица даже отвыкли растягиваться в улыбке.
     - Там, в полиции, - сказала бабушка, - отцу дали прослушать кассету. Сама знаешь какую. То, что он услышал, открыло ему глаза. Он был потрясен и шокирован твоими делами, но одновременно почувствовал какую-то гордость. Впервые в жизни он понял, чего тебе надо. Может быть, ты и сама теперь это лучше понимаешь.
     Так вот что означали новые нотки в голосе отца! Это была не смиренность, а уважение.
     - В любом случае, - продолжала бабушка, - ты вернула его к жизни. И теперь он хочет вернуть тебе долг.
     Какое-то время Киллан лежала молча. Потом она пошевелилась, как будто во сне.
     - Бабушка, - попросила она, - сделай мне обезьянок. Я всегда любила этих проказниц.
     - Конечно, - сказала старушка, беря с подоконника трех мартышек, и поставила их на грудь внучке. - Я знаю.

***

     Это было самое горькое возвращение Николаса в его любимую Японию. Мысль о том, что они с Жюстиной не могут остаться там навсегда, как грустный спутник, сидела с ним рядом на всем пути. Не то чтобы он раскаивался в принятом решении, к которому они вместе пришли на острове Марко. Они не могут быть одинаково счастливы, живя в Японии, - это факт. Чтобы не ставить их отношения под угрозу, Николас был готов довольствоваться периодическими наездами в Токио.
     Нанги, Томи и Уми нетерпеливо поджидали его и Жюстину в аэровокзале, пока они проходили таможенный досмотр. Нанги выглядел довольно изможденным, но бодрился.
     Уми отвела Николаса в сторону. - Лед начал таять, - сказала она, как всегда, метафизически. - Я рада, что вы вернулись. Но я чувствую, что кое-что тебе еще предстоит узнать.
     В машине Нанги болтал без передышки, рассказывая о слиянии "Накано" и "Сато", о том, каким образом научно-исследовательский отдел в ближайшие годы умножит доходы их предприятия.
     В этот поток новостей Николас только изредка умудрялся вставить слово. Большую часть пути он казался рассеянным, задумчиво глядя на пробегающий за окном пейзаж.
     - Ник, что с тобой? - тихо спросила Жюстина. Уми сидела с закрытыми глазами, очевидно впав в медитацию. Нанги и Томи разговаривали вполголоса о чем-то своем, и, таким образом, Николас с Жюстиной получили минутку для личного общения, на которое можно рассчитывать даже в Японии. - Что тебя беспокоит?
     - Я все думаю про своего деда, - ответил Николас. - Сестра Сендзина считает, что Со-Пенг был негодяем, даже убийцей, что его мать похитила изумруды тандзянов у старейшин в Дзудзи и держала их у себя. Мне бы хотелось докопаться до правды.
     - Но кто может тебе сказать правду? - усомнилась Жюстина. - Никого из них не осталось в живых.
     Николас задумчиво покачал головой.
     - Кое-кто знает правду, Жюстина. ХОДАКА
     Пятнадцать дней настоящего лета пришли и на верхние склоны Ходаки в Японских Альпах. Ярко-черные тона уступили место сероватым. Нагромождения скал как-то смягчились, казались менее беспощадными. Снег потерял свою хрупкую корочку, и даже ледники кое-где подтаяли, дав начало студеным ручьям. Три дня после того, как они с Жюстиной приехали в Японию, Николас преодолевал последний участок пути, ступая по каменистой тропе, ведущей к хижине Канзацу.
     - Много ли раз я приходил сюда? - спросил Николас, когда его учитель открыл дверь при его приближении.
     - Нет, - улыбнулся Канзацу, - такие встречи бывают только раз. - Он отступил в полутьму хижины. - Входи.
     После чая Канзацу признался:
     - По правде говоря, я не думал увидеть тебя вновь.
     - Разве Ваш дар ничего Вам не говорил?
     - Нет, - ответил Канзацу, - на твои дела мои пророчества не распространяются. - Он немного помолчал. - Значит, Сендзина уже нет.
     Николас удивился.
     - Вы знали его имя?
     - Не только имя, Николас. Он был какое-то время моим учеником. Поэтому я отлично знал, какую опасность он собой представляет, и мне было страшно. Но когда ты пришел сюда впервые, карабкаясь на Ходаку, задирая голову, чтобы взглянуть на свою Немезиду, Черного Жандарма, я понял, что есть надежда.
     - Если Вы знали, что Сендзин опасен, то зачем Вы его учили? - спросил Николас.
     - По правде говоря, я не учил его, - глаза Канзацу под сумрачными бровями были непроницаемы. - Я назвал его учеником просто для удобства, не имея термина для того, чтобы лучше описать наши с ним взаимоотношения. Сендзин пришел сюда, чтобы испытать меня, точно также, как он испытывал перед этим моего брата Киоки. Я предвидел смерть брата и, соответственно, знал, каким образом можно обмануть дорокудзая. Когда он впервые появился здесь, он был куда сильнее меня. Он владел языком Кширы - языком светозвукового континуума. Это более продвинутая форма Тао-Тао.
     Канзацу пожал плечами.
     - Я делал, что мог. Я ублажал его. Все, что мне удалось сделать, так это утаить от него мои способности предвидения и мою неприязнь к нему. Поэтому много лет спустя, когда он сделал тебя широ ниндзя, он убил моего брата Киоки, а не меня. Киоки допустил ошибку, угрожая Сендзину. А я заставил его поверить в то, что безвреден для него. Более того, он считал, что научился у меня кое-чему, живя здесь. Сендзин не считал меня врагом. Ему и в голову не приходило, что я могу тебе помочь, даже если бы ты знал, как найти меня.
     Что-то в пропахшей благовониями хижине зашевелилось, замаячило за спиной Николаса, вызвав неприятное чувство. Он тряхнул головой.
     - Не понимаю. Вы знали, что Сендзин убьет вашего брата, и Вы ничего не сделали, чтобы остановить его?
     - Это не так, - возразил Канзацу. - Я воспитал тебя.
     - Меня? Но как Вы могли знать, что я остановлю его, если даже Вам это было не под силу?
     - Потому что, дорогой мой Николас, ты - избранник. Последний в роде Со-Пенга и хранитель тандзянских изумрудов.
     - Значит, это правда.
     Канзацу кивнул.
     - Более правдивой правды не бывает.
     - Я хотел расспросить о своем деде, - сказал Николас. - Был ли он тем обманщиком, лжецом и убийцей, каким его считал Сендзин?
     - Разве это так важно?
     - Очень важно, - ответил Николас. - Для меня. Канзацу вздохнул и встал. - Давай продолжим этот разговор на Ходаке.
     Они вышли из хижины, перешли через длинную ложбину, покрытую снегом.
     - Вот правда, - сказал Канзацу. - Там, - прибавил он, указывая рукой в сторону Токио, - там правды нет. Но ты и сам это знаешь. Иначе не проделал бы такой долгий путь сюда. - Они шли, оставляя следы на снегу, который тихонько подтаивал. В чуткой тишине гор можно было даже расслышать этот звук таяния. - Но я должен предупредить тебя, Николас, что правда может быть опасной. Часто лучше повернуться к ней спиной и уйти прочь, не оглядываясь.
     - Я хочу знать, - упрямо сказал Николас. - Я должен знать.
     - Да, - медленно подтвердил Канзацу, - конечно, должен. - В его голосе была странная нотка, будто он с неохотой и печалью в сердце принимал неизбежное.
     Они пересекли ложбину, прошли по черной каменной гряде, с которой ветры давно сдули снег. Ниже был провал в четыре тысячи футов глубиной, выше - отвесная стена Черного Жандарма, уходящая в сиренево-голубое небо.
     Канзацу смотрел куда-то посередине, на ландшафт, видимый только ему одному.
     - Не подлежит сомнению, что твоя прабабушка, мать Со-Пенга, бежала из монастыря Дзудзи, прихватив с собой магические изумруды тандзянов. Она взяла шестнадцать. Это было ее наследие, ее по праву с того момента, как она с плачем появилась в этом мире. У тандзянов остались, конечно, другие изумруды. Но они бездумно растратили их силу, перегружая кокоро своими амбициозными планами иметь своих представителей в чужих краях. И вот пришло время, когда им потребовались те шестнадцать изумрудов.
     Они состряпали жалкую историю и скормили ее молодому тандзяну по имени Цзяо Сиа. Он был очень способным человеком, но излишне впечатлительным. Поэтому старейшины и остановили свой выбор на нем. Они отправили его в Сингапур, чтобы он доставил им изумруды вместе с Со-Пенгом, который, как они знали, в тандзянской магии был совершенно не искушен.
     Мать Со-Пенга забеспокоилась и, боясь худшего, рассказала сыну ту часть, истории о своем наследии, которую смела рассказать. Со-Пенг сделал все, что мог. Он выследил Цзяо Сиа, и произошел бой, в котором победил Со-Пенг. Но победа далась ему дорогой ценой. Перед смертью Цзяо Сиа сообщил Со-Пенгу, что они братья: вышли из одного чрева. В последующие месяцы, зная, что за ним и его матерью ведется наблюдение, Со-Пенг поручил хранение изумрудов человеку по имени Дезару: тот ему был обязан жизнью своей любимой собаки, которую Со-Пенг спас во время охоты на тигра. Этого человека никто не знал, и никто не догадывался о его связях с Со-Пенгом.
     Почувствовав, что им не удается заполучить назад изумруды, старейшины тандзянов решили идти более изощренным, поистине дьявольским путем: они извели всех дочерей Со-Пенга, чтобы тандзянский дар исчез из его рода. Дело в том, что он передается только по женской линии. Со-Пенг ничем не мог воздать им за это, а его друг По Так пытался отомстить тандзянам, но погиб сам.
     Только после смерти второй жены, когда Со-Пенг поклялся, что больше не женится, тандзянские шпионы оставили его в покое, уверенные, что у него уже не будет дочери.
     Но Со-Пенг все-таки перехитрил их всех. Он нашел сиротку, обнаружил у нее тандзянский дар. Приняв ее в свою семью, он сам занялся ее воспитанием и любил ее больше, чем даже собственных детей. Эта девочка была твоей матерью Чеонг. Через нее Со-Пенг обеспечил продолжение рода.
     - Значит, все, чему верил Сендзин, было чепухой.
     - Чистейшей.
     ЕСЛИ ТЫ УМРЕШЬ СЕЙЧАС, ТО ЭТО БУДЕТ СЛИШКОМ ЛЕГКАЯ СМЕРТЬ. ТЫ ДАЖЕ НЕ УСПЕЕШЬ ПОНЯТЬ... Но, получается, это Сендзин не успел ничего понять.
     - Его ненависть, его обет кровной мести ни к чему не привели, - промолвил Николас.
     Канзацу остановился у края пропасти. Его глаза были широко открыты, и свет, попадая на радужную оболочку, заставил ее как бы светиться.
     - О нет, не так уж и ни к чему, Николас. Они привели тебя ко мне.
     Канзацу улыбнулся, и Николаса опять посетило неприятное ощущение, что за его спиной что-то зашевелилось.
     - И не только тебе. Тандзянские изумруды тоже.
     - Что Вы этим хотите сказать? - И все еще Николас не верил этому. Но, видно, пришло время взглянуть в глаза тому, что маячило у него за спиной: опасной правде.
     - Те изумруды, что сейчас находятся у тебя, - единственные, которые остались, - сказал Канзацу. - Тот, кто ими обладает, держит в своих руках Вечность.
     Николас вспомнил предостережение Уми. Он тогда улетал в Нью-Йорк. ДОРОКУДЗАЙ БЛИЗОК. БЛИЖЕ, ЧЕМ ТЫ МОЖЕШЬ СЕБЕ ВООБРАЗИТЬ. ПОМНИ ОБ ЭНЕРГИИ ЕГО МЫСЛИ. И О ДАРЕ ОБМАНЫВАТЬ ЗРЕНИЕ.
     Николас отступил назад.
     - Это тебе не поможет, - сказал Канзацу.
     - Вы использовали Сендзина, чтобы напасть на меня. Вы использовали меня, чтобы убить его. Он был единственным человеком, который мог отнять у меня изумруды.
     - Я же тебя предупреждал, что правда здесь и эта правда опасна.
     - Но Вы не всегда были таким, - сказал Николас. - Манипулировать людьми, убивать чужими руками! Я Вас всегда считал неподкупным бессребреником, чуждым алчности.
     - Алчность - странная вещь, - изрек Канзацу. - То тебе вроде и ничего не надо, а потом в один прекрасный день обнаруживаешь, что без этого жить не можешь. Тогда ничего не остается делать, как только сказать себе, что нет ничего слаще, чем поддаться искушению.
     - Господи, Вы говорите об этом, как человек, который на старости лет решился на внебрачную связь!
     - Ну что ж, аналогия убедительная, - согласился Канзацу. - Я сошел с прямого пути акшары. Но зато и награда! Теперь у меня будет все!
     - Нет! - Николас поднял сжатый кулак. - Канзацу, ты сам сказал, что решил поддаться искушению. Но ты ничего не получишь.
     Николас разжал руку. На ней лежали девять изумрудов.
     - Нет.
     Это был более чем крик. И даже более чем вопль. В этом коротком слоге было все: смена прилива отливом, белого черным, света тьмой, бессребренничества корыстью. Путь в силки.
     И силки обернулись ямой.
     Воздух наполнился шипением, искрами и треском, будто огонь в камине запылал или с небес слетела шаровая молния. Изумруды в руке Николаса зашевелились, ожили. Их было девять: мистическое число, почитаемое тандзянами с самого начала времени.
     Изумруды сложились в сложную, объемную конфигурацию. Эта фигура поднялась в воздух и, как стая рассерженных шмелей, ринулась на Канзацу.
     Камни ударили его в лицо с такой страшной силой, что мгновенно превратили его в кровавую кашу. Какое-то мгновение Николас видел их сверкающие грани, внедрившиеся в человеческую плоть, как звезды в бархат неба. И тотчас же в прозрачном воздухе Ходаки разнеслась вонь паленого мяса, как с языческого погребального костра. Страшный крик, подхваченный эхом в заснеженных каньонах Ходаки, раздался, - и Канзацу смело со скалы, как выстрелом из пушки. Перелетев через гряду камней в поднявшемся снежном вихре, он исчез черной точкой в синем-синем небе.
     Растаял в небытии.
     Николас судорожно хватал ртом воздух. Лихорадочный стук сердца причинял боль. Жуткий страх леденил его: страх, что он сейчас схватился с учителем - в каком-то смысле его отцом, хотя бы и духовным; страх того, что он заглянул в лицо столетиям таинственной силы, основанной на обмане и иллюзии; страх того, что в его руках оказалась возможность уничтожить эту силу.
     Вот уж воистину, избранник. Хранитель тандзянских изумрудов. Он исполнил предназначение.
     - ТЕПЕРЬ все кончено, - тихо сказал Николас. Никого рядом не было, но тем не менее он знал, что сказал он это непосредственно своему деду.
     А потом он повернулся и начал тихо спускаться с Ходаки. И даже не обернулся на грозно возвышающегося на фоне багрово-синего неба Черного Жандарма.
     Теперь это был всего-навсего большой кусок черной горной породы.

***

     Осень отказывалась приходить в Вашингтон. Листья на платанах и вишневых деревьях, такие сочные летом, висели пожухлые и неподвижные в удушающем пекле. Потомак казался таким прохладным и живительным, журча под душным одеялом октябрьской жары.
     Законопроект Брэндинга по финансированию АСИКСа прошел через обе палаты с подавляющим числом голосов "за", и везде высказывалось мнение, что если "Пчелка" пройдет все строгие заключительные испытания, то она составит основу правительственной компьютерной системы уже в ближайшие два года.
     Популярность Брэндинга ширилась по всей стране, и он выжимал все, что можно, из все более щедро отпускаемого ему телевизионного времени. Он уже был в программе "Лицом к нации", в "Телевизионном знакомстве". Си-Эн-Эн посвятила ему целый очерк, и с огромным успехом он отвечал на вопросы журналистов в программе "Горячая линия".
     Они с Шизей сочетались гражданским браком перед Мемориалом Линкольна. По этому поводу разговоров в Вашингтоне было хоть отбавляй. Зачем сенатору из Нью-Йорка жениться с такой помпой в Вашингтоне, если не с каким-то далеко идущими политическим целями?
     Освещение свадьбы в прессе было просто беспрецедентным, ни одна программа новостей не обошла вниманием это событие. Весело разукрашенные балаганчики, смеющаяся публика, звуки музыки, хлопки откупориваемого шампанского. "Форбс" и "Форчун" боролись за право эксклюзивного интервью с Брэндингом. "Ньюсуик" поместил фотографию Брэндинга и Шизей на обложке: "Золотая пара". Журнал "Пипл" поместил фотографию, на которой они целовались по завершении брачной церемонии. Но всех переплюнул "Тайм", назвав их "Новой королевской четой планетарного масштаба".
     Шизей обратилась с просьбой в предоставлении американского гражданства, и уже через месяц (естественно, Брэндинг нажал на иммиграционные службы) она приняла присягу вместе с десятками других иммигрантов разных наций. Церемония тоже удостоилась пристального внимания прессы. Она даже растрогалась, присягая американскому флагу. В этом же месяце всем его товарищам по партии стало ясно, что Брэндинг - их лучшая кандидатура на предстоящих президентских выборах. Так что - чем черт не шутит? - не исключено, что ему самому и придется через два года наблюдать, как в Овальном кабинете устанавливают терминал "Пчелки".
     Был воскресный день, и счастливая пара только что закончила заниматься любовью. День был долгий и томный. Жара с улицы проникала даже под кожу, и они весь день спали и любились. Наконец Шизей поднялась с кровати и направилась в ванную. Проходя мимо кровати, превращенной в ее кабинет, она заметила, что на ее компьютере горит красный огонек. Очевидно, какое-то послание.
     Заинтересовавшись, Шизей подошла, нажала на кнопку, дав машине задание вывести послание на экран. Она села на стул, полная предчувствий. И вот на экране расцвел серпантин вируса ИУТИР. Новая модификация, более быстрая, с новыми элементами, которые выдавали информацию в потоке, перескакивая через гребни волн.
     Через мгновение на экране высветилась надпись - и замигала: ИУТИР УСОВЕРШЕНСТВОВАН. ВНЕДРЯЙ НЕМЕДЛЕННО.
     Шизей погасила экран.
     Новый ИУТИР был уже посажен в ее компьютер, как джин в стеклянный сосуд. Он и сидел там, дожидаясь, когда его выпустят наружу. Терпеливый, как бог. 



   Эрик ВАН ЛАСТБАДЕР
   ПЛАВУЧИЙ ГОРОД

Перевод с английского В. Матюшиной, Н. Кудряшова, С. Курдюкова, С. Мурина, В. Львова, М. Лебедева. OCR Денис


Анонс

     "Плаву