оветовал я раненому солдату,
прежде чем отойти. Он горько рассмеялся.
   - Если бы я мог это сделать, меня бы здесь уже не было.
   - А госпиталь?
   - Туда берут только со своим пайком. Я смотрел, как торчат ребра  у  него
из-под гимнастерки, и думал: что со мной? Ведь он мой враг.
   - Мы все умираем от голода. Нас бросили здесь, потому что мы больше не  в
состоянии воевать. Это смерть, не подобающая солдату.
   Похититель схватил меня  и,  грубо  ругаясь,  отвел  на  другую  половину
лагеря. Здесь земля тоже была усеяна лежащими солдатами  -  довольно  жалкое
зрелище.
   В руках японец  держал  небольшую  черную  сумку,  которую  я  раньше  не
замечал. Похоже, именно из-за нее он спорил со своими  товарищами.  Их  было
четверо или пятеро, и они походили  друг  на  друга  как  братья.  Теперь  я
пожалел, что не спросил у своего неожиданного собеседника, кто эти  люди,  -
это была явно не обычная часть.
   Неподалеку я заметил костер, над которым висел черный  чугунный  котелок.
Рядом с костром - небольшая горка камотэ, сладкого филиппинского  картофеля,
и еще какие-то сморщенные клубни. Похоже, это составляло весь их провиант.
   Мой похититель достал из сумки несколько  консервных  банок,  несомненно,
украденных в нашем лагере. Не могу понять, как ему это удалось.
   Они снова начали спорить - судя по всему о том, кому сколько  достанется.
Похититель подтолкнул меня к группе солдат, неподвижно лежавших на земле. Он
явно хотел, чтобы я оказал им помощь. Теперь я понял, почему меня  пощадили:
японец прекрасно знал, что я  врач.  Я  подумал:  "Интересно,  что  еще  ему
известно обо мне?".
   Я занялся солдатами. Честно говоря, им вряд ли можно было помочь, не имея
с собой лекарств и инструментов, но в них не было нужды. Японцы  умирали  от
недоедания.
   Я отошел от них и обратился к своему похитителю:
   - Жаль, но я ничем не могу им помочь.
   Он ударил меня без предупреждения. Я даже не видел, как  он  это  сделал.
Только что я разговаривал с ним, а в следующую секунду уже валялся в грязи.
   - Им нужна пища, - сказал я и понял, как это глупо.
   Японец наклонился и рывком поставил меня на ноги.  Его  глаза  ничего  не
выражали. Он снова ударил меня, на этот раз сильнее, ребром ладони.
   Когда я очнулся, было уже темно.  Голова  раскалывалась,  а  правая  рука
казалась онемевшей. Я пошевелил пальцами, даже собрал их в  кулак,  но  хоть
немного поднять руку не мог.
   Я лежал в палатке, на чем-то твердом, но не на земле. Ниже  пояса  я  был
совершенно голый. Я не мог  двигаться:  все  тело  пронизывала  пульсирующая
боль.
   Вскоре  японец  вошел,  совершенно  бесшумно  -  я  почувствовал  это  по
какому-то движению во влажном воздухе. Он наклонился надо мной - по-прежнему
в черной одежде, только очистил лицо от сажи.
   - Сколько у вас солдат? - спросил японец. Бесполезный как  врач,  я  стад
теперь обычным пленным; я понимал, что это значило. Я назвал свое имя.
   - Сколько орудий. Я назвал свое имя.
   - С какими частями вы должны соединиться? Я снова назвал свое имя.
   - Когда это произойдет?
   На этот раз я изменил ответ и сообщил свое звание.
   - Когда американцы собираются захватить Лусон?
   -  Лусон  уже  захвачен.  Японцами.  Тогда  он  за  меня  взялся.  Японец
использовал только  большие  и  указательные  пальцы;  никаких  традиционных
орудий допроса - ни ножей, ни огня, ни  химических  препаратов,  ни  воды  -
ничего.
   Он  возился  со  мной  всю  ночь,  больше  десяти  часов.  Разумеется,  с
перерывами, - иначе я просто не выдержал бы. И за  все  это  время  искусный
мучитель не оставил на моем теле никаких следов.
   Да, это был настоящий маг. Он воздействовал на  мои  нервы  -  но  не  на
главные центры, а на сами  нервные  цепочки,  надавливая  на  них  кончиками
пальцев.
   Все мои органы чувств были парализованы, оставалась только боль.  Я  даже
не заметил, как помочился, только на какое-то мгновение почувствовал запах.
   Он использовал боль так, как искусная  женщина  использует  удовольствие.
Она медленно возбуждает тебя, ласково доводит до  грани  и  останавливается,
ждет пока возбуждение спадет,  затем  начинает  все  сначала.  Этот  человек
действовал точно так же. Ты  же  знаешь,  что  очень  сильная  боль  уже  не
воспринимается, гасит сама себя. У нервов есть свой предел,  после  которого
все ощущения просто пропадают. И это может стать единственным  спасением  во
время жестокого допроса.
   Но он никогда этого не допускал. Он взвинчивал боль,  удерживая  меня  на
пределе, но не давал мне перейти этот предел. Он точно знал, сколько я  ногу
выдержать, и всякий раз отпускал меня в последнюю минуту.
   Все это время японец снова и снова повторял свои вопросы. Он ни  разу  не
закричал; напротив, его голос был  мягким,  даже  ласковым,  будто  мы  были
старыми друзьями и вспоминали прежние времена за кружкой пива.
   Это было странное чувство. Через некоторое время мне показалось, что мы с
ним очень близки. Мне хотелось довериться ему, рассказать все свои  секреты,
разрушить последние преграды, стоявшие между нами. Сама боль  стала  другой.
Она стала... как бы это сказать?.. не  такой  болезненной.  До  сих  пор  не
понимаю, как ему это удалось. Конечно, даже в те минуты я сознавал,  что  он
пытается разрушить мой рассудок, но  ничего  не  мог  с  собой  поделать.  Я
чувствовал себя так, словно теряю равновесие на скользком льду. А  потом  не
стало уже и льда; мне казалось, будто я все  глубже  погружаюсь  в  какую-то
бездонную илистую бездну.
   При этом боль отступала, и мне все больше хотелось перед  ним  открыться.
Он был моим другом, и я  чувствовал  себя  виноватым  передним,  отказываясь
отвечать на его вопросы, эгоистом, недостойным его дружбы.
   Все это время я не терял сознания - как я уже говорил,  японец  этого  не
допускал. Но постепенно боль сменилась удовольствием. Оно  охватывало  меня,
когда я изо всех сил старался не отвечать на его  вопросы.  Это  становилось
все труднее и труднее. Несколько раз мне даже пришлось прикусить язык, чтобы
не сказать ему все, чего он добивался.
   Я чувствовал, как мое "я" ускользает  от  меня,  и  под  ним  открывается
другой человек, которого я  совершенно  не  знал.  Мне  казалось,  что  этот
человек знает обо мне больше, чем я сам, и это приводило меня в ужас.
   Мне мучительно хотелось открыться ему.  Удовольствие  росло,  и  я  начал
радоваться боли,  желать  ее,  поскольку  она  связывала  меня  с  ним.  Мне
казалось, если боль пройдет, у меня ничего не останется,  и  я  сам  исчезну
навсегда. Время утратило для меня всякий смысл. Уже не было ни прошлого,  ни
будущего - только бесконечно длящееся мгновение.
   И вдруг  все  кончилось.  Я  остался  один.  Меня  сотрясали  мучительные
рыдания. Слез не было, потому что в моем организме уже  не  осталось  влаги.
Мне было страшно одному, как младенцу, которого  бросила  жестокая  мать.  Я
знал, что когда он вернется, я расскажу ему все.
   Вдруг я услышал какие-то звуки в палатке. Я подумал, что  он  вернулся  и
заплакал от радости. Я попытался повернуть голову, но ничего не увидел.
   - Вставайте! - раздался хриплый шепот у моего уха.
   - Что? - Мой голос звучал как у пьяного.
   - Вставайте! Вставайте! Вставайте!
   Я почувствовал, как чьи-то руки заставляют меня сесть.  Это  было  совсем
новое ощущение. Какое-то время  я  тупо  всматривался  в  собственное  тело,
ожидая, наверно, увидеть клочья мяса  или  почерневшие  побеги  бамбука  под
ногтями.
   - Сюда! - Голос звучал требовательно. - Быстрее! У нас мало времени!
   Я  осторожно  слез  с  деревянного  топчана  и  обернулся.  Это  был  мой
знакомый-инвалид. Он отвернул клапан в задней  части  палатки,  и  я  увидел
яркую зелень джунглей. Солнечный свет ослепил меня. Я  почувствовал  приступ
тошноты.
   Спотыкаясь, я сделал несколько шагов, и он подхватил  меня,  чтобы  я  не
упал.
   - Я не смогу.
   - Сможете. Днем они не  будут  вас  преследовать.  Инвалид  протянул  мне
фляжку с водой и отвернулся, чтобы не видеть, как я жадно пью.
   - Хватит с нас, с нас всех, - сказал он мягко. - Это так бессмысленно.  -
Он двинулся вперед на костылях. - Идемте. Нельзя терять время.
   Я подошел к выходу из палатки. Сердце бешено  колотилось;  мне  казалось,
что я не пройду и десяти шагов.
   - Не знаю, как вас благодарить, - проговорил я.
   - Не надо. Мы бесконечно далеки и никогда не поймем друг друга.
   - Нет, нет. - Я протянул руку своему спасителю. Он смущенно коснулся  ее.
- Последний в опрос, - не выдержал я. - Кто они?
   - Вам это не нужно знать. - Инвалид отвернулся. Клапан  палатки  разделял
нас, как граница двух миров.
   - Скажите. Прошу вас. Он уже стоял ко мне спиной.
   - Ниндзя.
   Его голос донесся точно издалека. Я пожелал ему удачи, но не  думаю,  что
он меня услышал. Собравшись с силами, я побежал через джунгли.
   Док Дирфорт  сидел  и  разглядывал  остатки  своей  яичницы,  словно  там
скрывалось его прошлое. Кожа на его высоком лбу блестела  от  пота.  Николас
снова услышал тяжелое тиканье часов на стене.
   Док Дирфорт поднял голову; его глаза выражали усталость.
   - Я об этом никому не рассказывал, даже своему командиру,  даже  жене.  Я
рассказал тебе, Николас, потому, что уверен: ты поймешь. - Его  взгляд  стал
теперь тревожным и испытующим.
   - Значит, вы знаете.
   Дирфорт даже не кивнул - страх был в его глазах.
   - Что вы собираетесь предпринять?
   - Предпринять? - Док Дирфорт был искренне  удивлен.  -  А  что  я  должен
предпринять?
   - Я догадываюсь, какие чувства вы к ним питаете, - пояснил Николас.
   - К одному из них, - поправил Дирфорт.
   - Они все похожи.
   - Правда?
   - Все дело в обучении. Их тренировки даже более суровые, чем у  самураев.
Это традиция.
   - Странно, что традиция уживается с...  чудовищным  хаосом,  который  они
сеют.
   - Я об этом никогда не думал, но, пожалуй, вы правы.
   - Я хочу, чтобы ты наказал его, Николас. - Док Дирфорт отодвинул  тарелку
с остывшей яичницей. - Только ты можешь это сделать. Полиция...
   - Да, они бессильны.
   - ... ничего в этом не понимает.  Это  большая  удача,  что  ты  оказался
рядом. Ты об этом не думал?

***

   В небе не было ни облачка. Хромированные детали автомобиля так  блестели,
что Николасу пришлось надеть темные очки.
   Он выехал из городка, остановил машину в переулке  возле  своего  дома  и
подобрал свежий номер "Таймс" на крыльце возле  двери.  Небрежно  просмотрев
заголовки, он спустился на пляж.
   Двери в доме Жюстины были за крыты, но газеты уже не было. Он поднялся по
засыпанным песком ступенькам.
   - Ее нет дома.
   Николас обернулся. Из-за  угла  выходил  Кроукер.  В  измятом  коричневом
костюме, с приспущенным галстуком, он выглядел так, будто не спал  несколько
ночей.
   - Машины тоже нет.
   - Что вы здесь делаете, Кроукер?
   - Давайте прогуляемся. Они пошли к пляжу.
   - У вас не совсем подходящий костюм, - заметил Николас.
   - Ничего. Мне нравится, когда в туфли набивается  песок.  Это  напоминает
мне о детстве. Я всегда оставался летом в городе. Денег  на  развлечения  не
было, и мы забавлялись тем, что включали пожарные гидранты.
   Прибой  яростно  обрушивался  на  песок.  Из  переносного  радиоприемника
вырывалась оглушительная музыка  диско,  гудящий  бас  и  бесконечная  дробь
ударных.
   - Нас было семеро в семье. Не знаю, как моему старику  удавалось  сводить
концы с концами. Но летом, один раз в месяц, он обязательно подзывал меня  к
себе, перед тем как уйти на работу. "Иди сюда, Льюис, - говорил он. - У меня
кое-что есть для  тебя".  Отец  давал  мне  денег,  которых  хватало,  чтобы
съездить на Кони-Айленд и купить мороженое. Он знал, что я  люблю  купаться.
"Обещай мне одну вещь, - повторял он всякий  раз.  -  Ты  возьмешь  с  собой
полотенце. Не хочу, чтобы мама волновалась. Договорились?!"
   Люди с громким  смехом  бежали  в  воду.  За  линией  прибоя,  на  волнах
появлялись и снова исчезали головы купальщиков. К ним приближалась женщина в
купальном костюме,  с  ярким  полотенцем,  небрежно  наброшенным  на  плечи.
Николас подумал о Жюстине: куда она могла уехать?
   - Да, мы с песком старые друзья.
   Женщина подошла ближе. Она была очень красива. Ее длинные волосы сверкали
на солнце. Когда женщина прошла мимо,  Кроукер  зажмурился  и  посмотрел  на
небо.
   - Вчера я выкинул Элис из дома. Николас молча смотрел  на  него.  Кроукер
неуверенно улыбнулся, но в его глазах не было радости.
   - Ну, это было не совсем так. Она и сама хотела уйти. Да. Нам обоим стало
невмоготу. - Лейтенант опустил руки в карманы брюк. - Обошлось  сравнительно
тихо. Она  с  этим  справится.  Знаешь,  -  Кроукер  пожал  плечами,  -  это
проходит...
   Они остановились как по команде. Море подбиралось к их ногам. На песчаном
холмике лежала темная кучка водорослей.
   Кроукер посмотрел на свои  туфли,  наполовину  засыпанные  песком,  потом
поднял глаза.
   - Ник, Винсент убит. Его нашли вчера вечером. - Лейтенант не сказал  где.
- У него была сломана шея.
   Николас сделал глубокий вдох и сел на песок. Он  обнял  колени  руками  и
уставился куда-то в море.
   - Ник...
   Николас чувствовал, что его мозг цепенеет. Он вспомнил, как  Док  Дирфорт
рассказывал о боли. Это уже слишком. Сегодня был день похорон Терри и Эй.
   - Господи, - прошептал он. - Господи. Кроукер присел на корточки рядом  с
ним.
   - Ник, - сказал он мягко, - я не  мог  поступить  по-другому.  Я  не  мог
позвонить тебе по телефону.
   Николас кивнул.  Сквозь  туман  своих  мыслей  он  понял,  что  лейтенант
признает свою вину перед ним. Он мог бы не ехать  в  такую  даль,  а  просто
снять телефонную трубку и набрать номер. Николас вспомнил, что вчера Кроукер
обедал с Винсентом.
   - Ник. - В голосе Кроукера слышалось сомнение. Николас повернулся к нему,
- Что происходит? Ты должен мне объяснить.
   - Не знаю. Что вы имеете в  виду,  лейтенант?  Я...  послушайте,  в  этом
замешан Томкин. Неделю назад он получил  предупреждение  от  ниндзя.  Я  сам
видел. Это не шутка. У него есть дела с  крупнейшими  японскими  компаниями.
Знаете, в большом бизнесе не очень-то церемонятся.  Чем-то  он  им  насолил.
Словом, они послали к нему убийцу.
   - Но так уже было несколько раз. Томкин не ребенок и не нуждается в твоей
помощи. Николас покачал головой.
   - Вы не правы. Без меня он труп.
   - Но где логика? Две смерти здесь, еще три - в Нью-Йорке, и никакой связи
с Томкином.
   - Связь должна быть, - упрямо возразил Николас.  -  Убийца  пытался  даже
запугать Жюстину.
   И Николас рассказал Кроукеру о тушке, которую подбросили в кухню.
   Какое-то время Кроукер молча смотрел на него. Ровный гул прибоя то и дело
прерывался звонким смехом.
   - А  что,  если  это  предупреждение  относится  не  к  Жюстине?  Николас
уставился на лейтенанта.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - По-моему, больше нельзя отворачиваться от фактов. Думаю, предупреждение
относилось к тебе. Николас резко засмеялся.
   - Ко мне? Не говорите глупостей. Нет никаких причин...
   - Должны быть причины, - серьезно проговорил Кроукер. - Смотри  сам.  Две
смерти здесь. Терри и Эйлин. Теперь Винсент. Все сходится на тебе.
   - Второго человека - убитого на пляже - я не знал.
   - Да, но это случилось недалеко от твоего дома.
   - Лью, здесь живет куча других людей.
   - Но только у одного из них убили подряд троих друзей.  Конечно,  в  этих
рассуждениях была логика, но Николас знал, что  логика  не  всегда  ведет  к
правильному ответу. Он покачал головой.
   - Я в это не верю. Как я уже сказал,  у  него  нет  никаких  причин.  Это
дымовая завеса.
   - Ничего себе завеса! - фыркнул Кроукер.
   - Просто он знает, что я связан с Томкином через Жюстину. И  я  для  него
опасен - в отличие от тебя или костоломов Томкина. Он это  знает.  Нет,  ему
нужен Томкин, и только он. Все остальное  -  чтобы  замутить  воду.  Кроукер
примирительно поднял руку.
   - Ладно, ладно. Это была всего лишь версия. И вот что  я  тебе  скажу:  я
очень надеюсь, что ты прав, потому что  смерть  Винсента  Ито  волнует  меня
гораздо больше, чем судьба Рафиэла Томкина.
   Николас посмотрел на него. Это было признанием в дружбе, и он улыбнулся.
   - Спасибо. Это очень важно для меня. И для Винсента это было бы важно.
   Они встали. Кроукер по-прежнему был в пиджаке,  несмотря  на  невыносимую
жару. Теперь он наконец его сбросил; на его  тонкой  белой  сорочке  темнели
большие пятна пота.
   - Пойдем? Николас кивнул.
   - Только... - он колебался.
   - Валяй.
   - Лью, тебе этот вопрос может не понравиться.
   - Тогда я не буду отвечать. Договорились? Николас улыбнулся.
   - Ладно. - Они пошли  по  пляжу  к  машине  Кроукера.  -  Почему  ты  так
ненавидишь Томкина?
   Кроукер открыл дверку и бросил пиджак на заднее сиденье. Он сел за  руль,
а Николас рядом с ним. Машина стояла в тени, но  в  салоне  все  равно  было
душно. Кроукер завел двигатель.
   - Ты прав, - признался лейтенант. - Я мог бы не отвечать на этот  вопрос.
Несколько дней назад так бы оно и было. - Они выехали на дорогу. - Но теперь
все изменилось. Я понял,  что  если  не  доверять  тебе,  то  никому  нельзя
доверять, а я так не могу.
   Они проехали по мосту,  мимо  бухты,  заполненной  небольшими  лодками  с
поднятыми моторами.
   - Ты, наверное, слышал про дело Дидион. Николас удивился.
   - Ты имеешь в виду убийство этой  манекенщицы?  Только  то,  что  было  в
газетах. Ее фотографии мелькали практически в каждом журнале.
   - М-да, - задумчиво произнес Кроукер. - Красивая женщина. Очень красивая.
Идеальная модель.
   - Похоже, ты...
   - Нет. Не то, что ты думаешь. - Они выехали на шоссе, и Кроукер  прибавил
газа. - Просто меня поразило, что эта девушка такой же человек, как  и  все.
Понимаешь? Обычно люди об этом не думают. А ведь она ела, пила, у нее бывала
отрыжка - как у всех.
   Лейтенант перешел на другую полосу,  обогнав  автобус,  который  испускал
черные клубы удушливого дыма.
   - А потом Дидион умирает, и все раздувают вокруг этого скандал. Ведь  она
была знаменитостью, и вокруг нее делались большие деньги. Но  никто,  поверь
мне, - никто не сказал: "Вот еще одна глупо оборвавшаяся жизнь." Такие мысли
пришли мне в голову в ее спальне.  -  Кроукер  пожал  плечами.  -  Но,  черт
подери, то же самое я думаю о любой  из  несчастных  шлюх,  которых  убивают
каждый день. Это не очень-то по душе моему капитану. Да плевать я  хотел  на
этого засранца! - "Мы не можем понапрасну тратить деньги налогоплательщиков,
Кроукер. Найдите лучшее применение вашему  времени".  Господи!  -  Лейтенант
ударил кулаком по рулевому колесу. - Я знаю, что в тот вечер  в  ее  спальне
был кто-то еще. Женщина. Судя по всему, она близко знала  Анджелу  Дидион  и
могла  стать  свидетелем  убийства.  Но  она  исчезла,  как   сквозь   землю
провалилась.
   Итак, я остался ни с чем,  комиссар  давит  на  капитана  Финнигана...  В
общем, ты понимаешь.
   Кроукер повернул к Манхэттену. Они  успели  вовремя,  движение  было  еще
сносным.
   - Полицейские опросили жильцов дома. Это не обычный дом, сам знаешь, и им
было приказано ходить на  цыпочках  и  разговаривать  шепотом.  Короче,  они
ничего не узнали. Ладно. Но через неделю - когда  все  жаждали  крови,  моей
крови, - я решил сам туда сходить.  Не  буду  тебя  утомлять  подробностями:
оказалось, они не опросили одну женщину. Ее в то время не было в  Нью-Йорке.
Выясняется, что на следующий день после убийства, рано утром, она улетела на
курорт, в Палм  Спрингс,  и  вернулась  через  семь  дней.  Алкоголичка  лет
пятидесяти, но выглядит на все шестьдесят. Я пришел к ней в десять  утра,  а
от нее уже вовсю несло джином. У нее тряслись руки, и она даже  при  мне  не
удержалась, чтобы не приложиться к бутылке.
   Кроукер свернул на бульвар Йеллоустоун. - Но самое интересное не в  этом.
Она  клянется,  что  последние  п