зывает?
     - Потоп, поток, ярость освобожденной энергии, - ответил Мубао протяжно. - А после потопа - ксин, - ксином тандзяны называют, сердце всего сущего, кокоро.
     У Сендзина забилось сердце.
     - Так, значит, это меня ждет?
     Мубао кивнул: - Частично, - Он потер своим заскорузлым пальцем черепок. - А потом смерть. От ее поступи будет разноситься эхо, которое поведет к новым смертям. Смерть за смертью.
     Палец Мубао остановился на одной из точек на черепке. Подняв глаза на Сендзина, он сказал:
     - А теперь ты должен уходить. Наше время истекло.
     Сендзину было не жаль покидать Дзудзи. За последнее время учение ему порядком надоело. Он впитал в себя все, чему Мубао и другие старейшины могли научить его. В глубине души, в своем личном кокоро, он бы хотел их самих кое-чему поучить. Всей правды у них не было, а у него, у Сендзина, она была. После того, как Мубао бросил на него руну и произнес свой приговор, Сендзин понял, что они все равно не поймут его, даже если он скажет им свою полную правду, которая заключается в том, что правды нет.
     Нельзя сказать, что все, чему они учили его, было глупо или бесполезно. Совсем напротив. Обе версии Тао-Тао, которыми он теперь владел, показали Сендзину жизнь как она есть.
     Нет в ней правды; нет в ней ничего святого. А значит, нет и Закона.
     Так двадцатилетний Сендзин вернулся в Японию дорокудзаем. И, чтобы претворить в жизнь свою философию, а одновременно удовлетворить свое чувство юмора, поступил на работу в полицию города Токио.
     Он не вернулся в Асамские горы, где его терпеливо, как ждут смерть, ждали Аха-сан и Речник. Он не вернулся в Асамские горы, где, как он думал, ждала Шизей. Шизей его там не ждала: она была в Токио, где они и встретились в один прекрасный вечер в Гиндзе, где гигантские неоновые буквы рекламы, как иконы новой религии, возвещали начало новой эры - эры "Сони", "Тошиба", "Мацусита".
     Они сошлись посреди мигающих, вспыхивающих зеленым и красным джунглей, и кольца их аур переплелись вместе, как тогда, в детстве.
     Радость встречи была велика, хотя никто со стороны этою не подумал бы. Они стояли друг против друга без всякого выражения на лице: их общение было полностью интернированным, если так можно выразиться. И они все простили друг другу.
     Или так только казалось Шизей.
     Сендзин переехал на новую квартиру в самой престижной части города, огромную, полную дорогой импортной мебели с роскошной белоснежной обивкой. Возвращаясь с работы в первый день после их воссоединения, Сендзин заметил три огромных плаката с портретом Шизей. Он видел ее, и на телеэкране, поющей перед гигантской толпой орущих подростков.
     - Я - таленто, - объяснила Шизей, - и на сегодняшний день самая популярная таленто в Японии.
     Поскольку Сендзина не было в Японии более трех лет, он не знал этого термина.
     - Я своего рода звезда телеэкрана, - объяснила Шизей. - Немного пою, немного танцую, немного конферирую, немного рекламирую для различных крупных корпораций. Выступаю с концертами, собираюсь снять свою собственную телевизионную мыльную оперу. На все руки от скуки. Живой выставочный экспонат, который показывают публике для лицезрения и обожания.
     - И ты это любишь? - спросил Сендзин, уставившись, как зачарованный, в телеящик. На экране была Шизей, вся в голубых и золотых тонах. Она шла по сцене, словно ласкаемая нацеленными на нее телекамерами. Директор студии наверняка в нее влюблен, подумал он.
     - Это они меня любят, - ответила Шизей. - Публика, коллеги, телевизионщики, пресса, начальство. ОСОБЕННО начальство. Ну, и я их люблю. - Потом ее лицо немного погрустнело. - Хотя это все и, замечательно, но я знаю, что долго это не продлится. Таленто положено быть молодыми, свежими, целомудренными. Мой самый злостный враг - это время.
     Каждый хотел знать все, что произошло с другим за эти, три с лишним года, когда они были разлучены. Самое главное - то, что касается структуры их энергетической массы, - они почувствовали сразу же при встрече. Остальное нуждалось в словесном выражении которое шло поначалу не очень гладко: оба чувствовали какую-то застенчивость, как молодожены, стоящие перед супружеским ложем.
     Сендзин, всегда более нетерпеливый из них, начал первым, причем с наиболее интересного, как ему казалось: с того, чем закончилась история Со-Пенга, которую начал им рассказывать Речник много лет назад.
     - Хорошо, что я побывал в Дзудзи, - сказал он. - Там многие знают, как все это было.
     По Так был вне себя от злости, что его соперник захватил власть "По ту сторону ночи", и ему удалось узнать, в какой бордель этот человек похаживает. Однажды он подкараулил его там и своей рукой прямо в постели убил соперника, и его троих телохранителей, и девиц, которые их развлекали.
     У сингапурской полиции был своего рода договор с этим бандитом, но эта резня вывела ее из себя. В союзе со сторонниками убитых полицейские решили организовать настоящую облаву на По Така.
     Как известно, у Со-Пенга был в полиции свой человек двоюродный брат Вэн, в обязанности которого входило убирать кабинет начальника. И вот через несколько дней после того, как началась охота на По Така, в редакции крупнейшей сингапурской газеты прозвучал анонимный звонок, в результате которого в руках прессы оказался материал об этом союзе преступных элементов и полиции. Скандал всколыхнул весь город. Начальник полиции отпирался как мог, но под нажимом общественности вынужден был уволить одних, понизить в должности других. Естественно, из-за всего этого ему было недосуг гоняться за По Таком, который благополучно вернулся в "потусторонний" мир и даже расширил свое влияние там.
     Понятно, По Так был не один. Тандзяны в Дзудзи говорят, что Со-Пенг всегда помогал ему во всех преступных вылазках; в частности, это, он организовал то нападение на бордель и даже подкупил служителей, подсыпавших в питье соперника По Така снотворное. И, конечно, это благодаря ему - через двоюродного брата Вэна - пресса получила материалы, компрометирующие сингапурскую полицию. Интересно, что именно Со-Пенг занял вакантный пост заместителя начальника полиции. Со-Пенг был тогда совсем молодым человеком (не старше, чем я сейчас, сказал Сендзин). Но он воспользовался сложным положением, в котором оказался начальник полиции. На него со всех сторон оказывалось давление: все требовали, чтобы он не только немедленно навел порядок в городе, но и восстановил доверие горожан к полиции. Губернатор уже два раза вызывал его к себе, угрожая сместить с поста и с позором отправить назад в Англию. На должность заместителя человека с таким шатким положением никто не рвался, и начальник с отчаяния предложил этот пост Со-Пенгу, который хоть совершенно не обладал опытом работы в полиции, но зато имел потрясающий дар. И еще имел большое влияние на заправилу преступного мира.
     План Со-Пенга был превосходен. С помощью сингапурской полиции он быстро ликвидировал всех крупных соперников По Така, а те, кто помельче, признали в том своего вожака.
     Таким образом, через неделю в районе под страшноватым, но поэтическим названием "По ту сторону ночи" порядок был восстановлен. А через две недели был арестован человек, которому было предъявлено обвинение в убийстве восьми человек в городском борделе. Ко всеобщему удивлению, это был не По Так, а последний, из влиятельных самсенгов Сингапура, не ставший под знамена По Така. Улики против него были столь убедительны, что начальник полиции и губернатор по-быстрому осудили его и предали смерти. Событие это весьма широко освещалось в прессе. Обыватели получили своего козла отпущения. Со-Пенг стал героем дня, очень эффективно использовав свой дар, чтобы замазать все преступления, в которых он был замешан, в том числе и убийство его брата Цзяо Сиа.
     По совету Со-Пенга главарь преступного мира Сингапура покончил с наркобизнесом, ликвидировав все свои плантации мака. Все свои свободные деньги он соединил с капиталом Со-Пенга, и они купили тысячи акров земли к северу от Сингапура, С помощью X. Н. Ридли, директора Сингапурского ботанического сала, они заложили плантацию вывезенных из Южной Америки каучуконосов. Это была самая большая плантация такого рода в Юго-Восточной Азии. Со-Пенг скоро ушел со службы и полностью посвятил себя бизнесу. Его сыновья вместе со своими друзьями стали ему помогать. Один парнишка стал его правой рукой. Отец Со-Пенга к этому времени уже умер от дизентерии на острове Ява. О матери не было ни слуху, ни духу, хотя Со-Пенг и потратил кучу денег, пытаясь найти ее.
     Время шло, плантация процветала, а Со-Пенг, опять используя отмытые воровские деньги По Така, занялся еще и коммерцией - причем в самый удобный момент, когда можно было покупать дешево, а продавать дорого.
     Он женился на одной китаянке, и она, как машина, стала рожать ему одну девочку за другой. А тут и неприятности с По Таком опять начались: появились трения между ним и Со-Пенгом по поводу того, как управляться с их законным бизнесом. Кончилось тем, что вздутый труп По Така всплыл как-то утром в сингапурской бухте. Начатое расследование, понятно, скоро прикрыли. Хотя Со-Пенг и ушел с работы в полиции, у него там везде были свои люди...
     - А как насчет самого главного? - спросила Шизей. - Насчет изумрудов тандзянов?
     - Ах да, изумруды, - сказал Сендзин. - Ну, пока их враг занимался консолидацией своей власти, тандзяны не дремали. Когда Цзяо Сиа не вернулся, они послали других ему на смену, поняв, что допущена ошибка. Они думали, что Цзяо Сиа сможет убедить своего кровного брата забрать у матери изумруды и вернуться с ними в Дзудзи, чтобы, как положено, пройти курс обучения: это и его право, и его долг. Однако Сиа погиб смертью мученика, так ничего и не добившись.
     Однако старейшины Дзудзи все еще не хотели прибегать к грубой силе, используя всю свою мощь: и Лианг, и Со-Пенг были тандзяны. Более того, они по прямой линии происходили от одного из основателей учения, и сохранение их жизни было насущно необходимо.
     Поэтому старейшины вторично направили в Лианг эмиссаров, чтобы забрать у нее изумруды. Но они не нашли ни Лианг, ни изумрудов. За Со-Пенгом и за всей его семьей была установлена слежка. Следили даже за плосколицым пареньком, другом детства его сына, работающего теперь Управляющим плантацией каучука. Следили за первой женой, пока она не умерла, а Со-Пенг не женился во второй раз. Это жена стала, как машина, рожать ему сыновей, в то время как все дочери перемерли во время эпидемии чумы в Малайзии.
     Тандзяны бдительно стояли на страже, терпеливо ожидая, что какой-нибудь след изумрудов все-таки обнаружится. Что еще оставалось делать?
     Цзяо Сиа сказал правду там, на водопаде. Его и Со-Пенга дед медленно умирал, и только волшебная сила изумрудов, собирающих, подобно увеличительному стеклу энергию кокоро в один пучок, могла ему помочь. Эта энергия, отскакивая от одной отполированной грани к другой, от одного камня к другому, как волны, разбегающиеся от брошенного в пруд камня, может сохраняться в этих камнях тысячелетиями, пока сохраняется положенное числе камней.
     Число девять является достаточным для волшебства, составляя сложную объемную фигуру, чья гармония фактически умножает энергию, накапливаемую на мембране кокоро. С другой стороны, всякое число меньше девяти создает другую фигуру, дисгармония которой способствует утечке энергии с мембраны, что угрожает ее фактуре.
     - А что случится, если кокоро порвется? - спросила Шизей.
     Сендзин взглянул на нее. - Смерть, - сказал он. - От ее поступи будет разноситься эхо, которое поведет нас к новым смертям. Смерть за смертью.

***

     Шизей встречались с парнем. Сообщение об этом вызвало у Сендзина небольшой шок. Как ни странно, время не стояло на месте, пока он был в Дзудзи. Он был до такой степени поглощен самим собой, что полагал, что все события на свете должны оставаться в замороженном состоянии, пока он не появится и не разрешит им произойти.
     Сендзин ничего не сказал по поводу ее дружка. В этом не было необходимости. Она и так почувствовала, как стальные круги его ауры темнеют, словно небо при заходе солнца, топорщатся и сокращаются, как кольца удава, когда появлялся Еидзи.
     Еидзи заканчивал Токийский университет - самое престижное учебное заведение страны. Был лучшим студентов курса. Был членом двух самых престижных клубов Японии гакубацу, объединяющего выпускников их альма-матер, киодобацу, объединяющего представителей лучших семей города, благодаря тому, что его отец учился в свое время с деканом юридического факультета, а мать была землячкой главы гильдии юристов. Этот человек, кстати, уже обещал Еидзи хорошее место по окончании университета. Шизей любила Еидзи. Для женитьбы ему не хватало только одного - одобрения Сендзина.
     Еидзи обожал Шизей, и это было естественно. Обожание было непременным элементом ее отношений с кем бы то ни было. Она чувствовала поклонение так же четко, как артист, выходящий на сцену, чувствует на себе огни рампы. Шизей всегда хотелось потрогать каждый огонек обожания рукой, чтобы убедиться, что он в самом деле существует.
     Еидзи был самой природой предназначен для того, чтобы Шизей его трогала. До того, как он встретил ее, он думал только о своей карьере. Теперь он думал и о Шизей. Этого было ей слишком мало. Сендзин это прекрасно понимал, хотя сомневался, что и Шизей это тоже понимает. Она все еще видела себя девочкой-подростком, какой была в Аса-мах. Она все еще, казалось, не познала разницу между добром и злом, тем более не владела способом их разделения. У Сендзина на этот счет было иное мнение.
     Почти с научным интересом он наблюдал, как Еидзи все больше и больше деградирует. Он, конечно, был уверен, что Шизей не до конца понимает, какой эффект оказывает на бедного студента эта массивная обработка с помощью соблазнительных колец ее ароматной ауры.
     Дезинтеграция Еидзи - постепенное растворение его личности - очень порадовала Сендзина, поскольку он видел в этом молодом человеке угрозу для его гармоничных отношений с сестрой. И, что особо ценно, Сендзину даже не надо было помогать этому процессу, а только сидеть и ждать, когда Шизей сама его доконает.
     Для нее было полной неожиданностью, даже шоком, когда Еидзи исключили из университета за пропуск занятий, за систематическое уклонение от семинаров и дискуссий на научные темы, которые являлись обязательными для студентов выпускного курса. Также он не сдал в срок положенные по программе рефераты.
     Неужели Шизей не понимала, что ее дорогому Еидзи невозможно разорваться на части, так, чтобы одна часть находилась неотлучно при ее особе, а другая - посещала занятия и писала рефераты? Очевидно, нет. И Еидзи утратил интерес к учебе. Его поклонение Шизей было теперь совершенно рабским: чем больше он давал, тем больше она требовала.
     С восторгом в сердце Сендзин наблюдал, как она высасывает из Еидзи все соки. Как распутница, как шлюха, она разбазаривала свой дар направо и налево. Она так же не замечала за собой ничего предосудительного, как Аха-сан, когда на нее накатывали истерики. Сходство было до- того поразительное, что Сендзин решил спасти сестру от нее самой.
     А для этого он решил убить Еидзи.
     Ну, не просто убить - это было бы бессмысленно, даже глупо, - а сделать это в педагогических целях, так, чтобы вывести Шизей из состояния детства, открыть ей глаза на то, кто она и кем она может стать благодаря своему дару. В конце концов, думал он, это мой долг. Кто о ней позаботится, если не я?
     А что в это время происходило в сознании Шизей? Отдавала ли она себе отчет в том, какую роль сыграла в судьбе Еидзи? Или она умышленно не хотела знать, что ей действительно нужно от жизни?
     То, о чeм она думала все это время, ни в коей мере не относилось ни к Еидзи, ни к Сендзину. Их мысли и их чувства выпадали из сферы ее жизненных интересов.
     Она думала об Аха-сан, которую она любила и к которой, как ей казалось, она всегда может прибежать, уткнуться лицом в ее мягкие, теплые груди и слушать стук ее сердца. Закрыть глаза и заснуть в блаженной истоме.
     Но вместе с тем, как размалеванный холст, протянутый через театральную сцену, через ее память протянулась череда эмоциональных взрывов Аха-сан. Они преследовали Шизей, заполняли все помещение ее спальни, заполняя ночь кошмарами, ставя перед ней вопросы, на которые она не могла ответить: в чем я не угодила ей?
     Чем бы я могла ее порадовать? Любит ли она меня? ЛЮБИТ ЛИ ОНА МЕНЯ?
     И каждый раз, когда подобные вопросы досаждали ей, она бросала свое лассо ароматных колец и стягивала его все крепче вокруг бедного Еидзи.
     Задолго до того, как Сендзин решил убить Еидзи, его сестра взялась всерьез уничтожить его, даже не подозревая об этом. Она бы никому не поверила, даже Сендзину, если бы он оказался достаточно глупым, чтобы начать растолковывать ей это. Разве она могла поверить в то, что намерена уничтожить Еидзи, который обожает ее, чтобы спастись от ледяного дыхания Аха-сан, замораживающего раз за разом различные части ее личности?
     Сендзин намеревался одним выстрелом убить двух зайцев: и сестру спасти, и послужить Тао-Тао, направив какую-то часть энергии на мембрану кокоро, сердце всего сущего.
     Обдумывая свой план, Сендзин видел, что Еидзи - идеальная жертва. Девственник если не в физическом смысле, то уж точно во всех остальных. Его обожание Шизей было совершенно бескорыстным. До встречи с Шизей он был высокомерным юношей, уверенным как в собственном превосходстве над окружающими, так и в том, что ему обеспечено место под солнцем. Кольца Шизей лишили его высокомерия, напыщенности, всего наносного. По иронии судьбы, будучи на грани гибели, он стал более достойным человеком, чем когда-либо в жизни.
     Когда Сендзин убил его, он принял смерть, как ягненок. До последнего вздоха он был поглощен своей любовью к Шизей, не замечая и не чувствуя, что происходит вокруг него.
     Потом Сендзин долго вспоминал, в какой миг наступила его смерть. В ретроспективе ему казалось, что, пожалуй, она не произошла в оптимальный для педагогического воздействия момент.
     Сендзин со своего укрытия прекрасно видел мелькающие ягодицы Еидзи, когда тот занимался любовью с Шизей. Он никогда не забудет выражения, появившегося в глазах Шизей, когда он открутил башку у ее любовника, сломав третий и четвертый позвонки со звуком, напоминающим хруст сломанной ветки под натиском свирепого урагана.
     Глаза Шизей были совсем светлыми - они у нее всегда такими бывают, когда она занимается любовью - и они смотрели на Сендзина с выражением, которое можно описать как комбинацию шока, недоумения и ужаса. Вот именно последний компонент и навел Сендзина на мысль, что он, пожалуй, не совсем точно выбрал время для вмешательства в их идиллию.
     Пожалуй, он все-таки больше думал о себе, чем о педагогическом эффекте того, что он делает, когда он смахнул с Шизей Еидзи и поднялся над ней во весь рост так, что его тень упала на ее обнаженное тело, проникнув в такие места, куда его физическое тело не могло проникнуть.
     Шизей закрылась руками, как будто он был какой-то похотливый нахал, ворвавшийся к ней среди ночи, и это очень обидело его. Он даже подумал о том, чтобы бросить все как есть и не проводить своего демонстрационного урока.
     Шизей плюнула ему в лицо, и он ударил ее наотмашь. Потом, поскольку с ней начиналась истерика, он связал ей руки и ноги завязками от ее же пижамы.
     В душе его уже звучали рунические песнопения. Когда он начал произносить их вслух, воздух потемнел и задрожал. Вновь и вновь он повторял магические слова, чтобы приготовить и себя, и ее к тому, что должно сейчас произойти. Шизей таращила на него глаза и изрыгала непечатные ругательства. Это было тоже своего рода повторение, и поэтому он не стал ее бить. Повторять, повторять, накапливать энергию... Кроме того, она и сама потом поймет, что все это для ее же блага.
     Тогда у него еще не было специально заготовленных для святого дела лезвий, согреваемых током его кро