шею навылет, на излете
пробив правое стекло. Тот даже не успел пустить в действие свое оружие,
чего я очень опасался. Перебитый позвоночник мгновенно обездвижил его.

И, опять-таки не делая перерыва и пользуясь тем, что "Макаров" направлен в
сторону, я откинул назад голову и резко тормознул. Задний пассажир влепился
носом и глазами мне в затылок. Я услышал противный хруст и увидел, как из
обмякшей руки выпал пистолет. Еще бы. На что затылок крепче лицевых костей,
и то у меня в голове мелкие молнии запрыгали.

Выровняв скорость, я проскочил место аварии. Теперь добраться до ближайшего
леса, бросить машину с простреленной дверцей и двумя бездыханными телами и
пешком или попутными машинами возвращаться в город. Я, как всегда, должен
спешить. Мой счет еще не окончен!

* * *

Шестой объект разочаровал меня совершенно. С такой, почище средневековых,
крепостью мне без ракеты "земля-земля" не совладать. Подходы открыты - не
подойдешь незамеченным, не подползешь. Высотных зданий, на которых можно
было бы залечь с винтовкой, нет. Да, кстати, и окна здесь плотно зашторены,
а местами, где скорее всего и обитает хозяин, круглосуточно закрыты
плотными ставнями. Машина паркуется во внутреннем закрывающемся гараже и
если выезжает, то сразу на скорости, предварительно разогнавшись во дворе,
который, в свою очередь, кишит охранниками. Похоже, и здесь потрудился
Резидент. Хорошо потрудился. Внешнюю форму - не очень новый и не очень
просторный на вид частный дом - оставил неприкосновенной, а содержание
сломал в корне. Местные бандиты до этого своими куцыми мозгами никогда бы
не додумались. Это не купи-продай. Это почерк! Не удивлюсь, если под домом
из железобетона и сборных стальных листов сооружено, наподобие атомного,
убежище с гостиной, спальней, сортиром и микробаней, в котором можно
запросто пересидеть не то что угрозу нападения одного-единственного врага,
но даже не очень большую атомную войну. Судя по всему, последний, шестой
объект - большой жизнелюб и отдавать свою жизнь всякому встречному
Контролеру не желает. Похоже, он хочет прожить до 130 лет.

И как мне этого не допустить?

На первый взгляд никак. Отправиться в ближайшую авиационную часть, угнать
штурмовик и опустошить бомбовые люки над этим милым б/у домиком? Так ведь
промахнусь!

На спортивных самолетах нас в учебке летать учили, как пассажирскими
лайнерами управлять, в общих чертах рассказывали, как и за какую ручку
держаться в военных истребителях - показывали. То есть взлететь при
необходимости я смогу, сесть, правда, с меньшей вероятностью на успех,
постараюсь, а вот совершать боевые маневры - увольте. Тут уж точно мой
подопечный до 130 лет доживет. Что еще мне остается? Что в подобных
непростых случаях советовали отцы-командиры? Наблюдать! Не можешь взять
нахрапом наблюдай, ищи изъян в обороне противника. Абсолютной защиты не
существует.

Точно! Смотреть, собирать информацию, ждать, когда количество перейдет в
качество. А оно непременно перерастет. Не может не перерасти! Вот только
как наблюдать, самому при этом оставаясь незамеченным? Сизокрылым голубем
над двором порхать? Так, опасаюсь, такой величины птичка вызовет мировую
сенсацию. Понаедут орнитологи с сетками да сачками, отловят неизвестное
науке крылатое существо, препарируют и обнаружат обычные сердце, легкие,
кишки и пистолет 38-го калибра в придачу. Может у голубя сизокрылого быть в
заплечной кобуре пистолет? Нет? Значит, это вовсе даже человек!

Не подходит птичье прикрытие - маши крыльями, не маши. Вот если бы без
крыльев зависнуть, как космонавты в безвоздушном пространстве. Как
космический корабль в просторах космоса.

Космоса...

Пожалуй, что и космоса. А почему бы и не космоса...

Я прямиком направился в городской Дом пионеров. Должен же у них там быть
астрологический кружок. Не могут же подающие надежды вундеркинды смотреть в
небо невооруженным взглядом. Откуда тогда возьмутся будущие академики?

На скамейке в скверике я на ходу сочинил и нарисовал бумагу,
удостоверяющую, что я, фамилия, имя, отчество и пр., являюсь представителем
научно-популярного общества "Двойная звезда" и командирован в город
налаживать контакты и проводить какие-то исследования, связанные с недавно
обнаруженной в соседней галактической системе черной дырой. Текст я заверил
нарисованной на специальной резинке печатью. Печать я тут же уничтожил,
только что купленную печатную машинку сдал в комиссионку.

С этой сомнительного свойства ксивой я предстал пред подслеповатые очи
главного пионерского астронома.

- Для выполнения конфиденциальных научных исследований, как-то: наблюдения
одного удаленного тела - мне требуется средних размеров телескоп-рефлектор,
нимало не покривив против истины, объяснил я. Действительно, и исследования
имели место быть, и тело.

Руководитель кружка печально скривился.

- Хотел бы помочь, но нет решительно никакой возможности. Шефы не
субсидируют, бывшие в наличии телескопы сломаны, денег на ремонт изыскать
никак невозможно, подлецы-дети утащили последнее вогнутое зеркало.

- Это понятно, - посочувствовал я, - но дело в том, что я прошу не дать мне
телескоп, а дать мне его напрокат. Взаимообразно, так сказать. При этом,
кроме ежедневного взноса, я готов оплатить залоговую стоимость взятого
имущества с пятидесятипроцентной надбавкой, связанной с причиненными
хлопотами...

В детском астрономическом кружке нашлось семь телескопов и 15 биноклей на
выбор.

Подсунув под нос начальника подходящего мне жэка еще более заумно
составленную и скрепленную уже двумя печатями бумагу, я, скромно
представившись кандидатом астрономических наук, лауреатом премии Галилея,
попросил выделить мне для научных изысканий какой-нибудь подходящий дом и
по возможности оградить от назойливых соглядатаев во время исполнения
важных астрономических исследований. За что я взял на себя обязательства
отремонтировать кровлю этого же дома и двух соседних, для чего внес в кассу
требуемую сумму денег. Крыша была предоставлена в полное мое распоряжение.
Дворники за отдельную плату втащили на верхотуру и смонтировали телескоп и
опять-таки за дополнительное вознаграждение надежными стражами встали у
чердачных дверей.

Я настроил телескоп и развернул его на известный мне объект. Стрелять с
такого расстояния я, конечно, не мог, но рассмотреть все интересующие меня
подробности труда не составило.

Ночь. Ставни закрыты. В окнах, выходящих во двор, свет. Во дворе ходит
охранник. Посторонние не выходили и не входили.

Утро. Ставни закрыты. Во дворе охранник. Выехала и въехала легковая машина.
Один из охранников выгулял хозяйскую собаку. Такую охранять стоит целый
капитал. Пришел почтальон, отдал через окошко в воротах почту и какой-то
сверток. Интересно, какой? День. На чердаке заметил скрытый наблюдательный
пункт. Вопрос, используется он или построен на черный день? Подходит
нынешний день под черный? Понаблюдать. Три раза въезжала и выезжала машина.
Посторонних никого. Похоже, доступ внутрь разрешен строго ограниченному
числу доверенных и многократно проверенных людей.

Вечер. Одна машина. Какой-то три минуты говоривший через дверь в воротах
человек. Прогулка собаки. Уход двух охранников. Отработали смену? Но ведь
заметил я их по меньшей мере вдвое больше. Получается, остальные несут
беспрерывную вахту, то есть постоянно живут в доме.

Ночь. В "голубятню", иначе говоря, чердачный НП, поднялся человек. Похоже,
до авторитета дошли подробности гибели его товарищей по ремеслу. Выехала
одна машина.

Утро.

День.

Вечер.

Что же делать? Как подступиться к этой непроницаемой, как броня танка,
крепости? За двое суток я не заметил ни одного изъяна в обороне. Более
того, судя по сегодняшнему дню, она спешно укрепляется. Может, попробовать
пробить ее тараном официальных органов? Я позвонил в милицию, наплел им с
три короба про пьяных с ружьями бандитов, раненых и истекающих кровью
прохожих, про слышимую из-за забора стрельбу и нецензурные выражения.

Моя авторская импровизация возымела даже большее, чем я мог ожидать,
действие. Приехали не одна и не две, а аж три патрульные машины.
Вооруженные автоматами милиционеры потолкались возле ворот, поговорили с
вышедшими им навстречу охранниками и уехали восвояси. Скорее всего
потревоженный авторитет созвонился со своими небескорыстными приятелями в
органах, и те быстро отменили вызов.

Точно так же никакого действия не возымел массированный - а уж я
расстарался - выезд пожарных и аварийно-газовых машин.

Крепок оказался домик. И не только стенами! Но должен же быть в обороне
противника изъян. Я снова и снова перебирал накопленные за эти дни
"против". В дом незаметно не проникнуть. Нахрапом не прорваться.
Выезжающего или въезжающего авторитета не подкараулить, потому что он не
выходит, а сиднем сидит где-то во внутренних помещениях. Где сидит, тоже
установить невозможно. Сколько он там сможет скрываться, снова неизвестно.
Изображать из себя почтальона, врача, милиционера, собирающего макулатуру
пионера или умирающего от истощения прохожего бессмысленно: все равно
дальше ворот не пустят. Положеньице! Что-то не упомню, когда такие имели
место быть.

Еще раз.

Забор...

Ворота...

Стены...

Входящие-выходящие люди...

Люди. Главное дело, и людей-то почти нет. Более-менее постоянно выходит
только охранник, прогуливающий собаку. Шлепнуть бы этого пинчера, раз до
хозяина добраться не могу. Может, его с расстройства инфаркт хватит. Вон
какая собаченция ухоженная. Другой детей родных так не содержит. Ей-богу,
укокошу с досады, чтобы не отвлекал, не маячил туда-сюда со своим
провожатым на поводке. То-то будет удар для подопечного обнаружить своего
любимца в дохлом, как самая беспородная дворняга, виде! Ведь притащит,
поди, ее пред светлы очи "шестерка"-охранник. Не бросит где-нибудь возле
мусорки. Еще и похороны устроят, и поминки богаче, чем иному человеку. А
ведь точно притащит. И устроят. Как пить дать!

А ну, крутанем обратно. Собака. Охранник, выводящий ее каждый день. Каждый
божий день. Каждый, без перерывов. Один и тот же охранник. Одну и ту же
собаку...

Еще не раз, не два и не десять я обсасывал пришедшую в голову идею.

Собака. Охранник. Приход-уход. Каждый день... Телескоп я бросил на крыше.
Пропадай он пропадом. Я с его помощью свое открытие уже сделал. Пусть
теперь другие наукой занимаются. Хоть даже те, несущие охранную вахту
дворники. В конце концов, в тубусе телескопа, если из него внутренности
вытряхнуть, можно очень даже замечательно хранить метлы.

Утром я вышел на последнюю, шестую, охоту. Из всего оборудования у меня
были небольшой, чуть длиннее спичечного коробка пистолет с глушителем и
истекающая дамскими запахами сучка эрдельтерьера, купленная накануне на
Птичьем рынке. Эрдельшу мне до того пришлось малость поколотить, чтобы у
нее выработался устойчивый отрицательный рефлекс на своего нового хозяина.
Я воспитывал ее примерно так же, как дрессировали в свое время в учебке
меня, когда хотели надежно закрепить какие-нибудь вновь требуемые навыки.
За короткое время я добился выдающихся, куда там Дурову, результатов. При
виде меня прикупленная на рынке собака, даже если в руках я держал, поводя
у ее носа, первоклассную сахарную кость, норовила сорвать с места в галоп и
убежать на самый край собачьего света. Контрольным словом, запускающим этот
механизм страха, я избрал команду "нельзя!". Это "нельзя!" для моей
любимицы было страшнее вышедших на промысел собачников! Слаба в коленках
оказалась породистая животина. Люди, я в том числе, такие упражнения годами
выносили без скулежа и поджимания хвостов. Еще и спасибо инструкторам
говорили! А говорят - "собачья жизнь". А курсантская жизнь - не слабо?

Свою милую собаченцию я, замаскированный под средней руки интеллигента,
совершенно случайно прогуливал по маршруту, по которому водили известного
мне добермана. Моя эрделька успела изрядно пометить чужую территорию, когда
нас догнал возжелавший немедленной любви пинчер. Охранник еле удерживал
поводок, и ему было не до того, чтобы рассмотреть меня подробней. Могу
поспорить, что максимум, что он запомнил, - это второй свежести плащик,
круглые очки и нудные сюсюканья по поводу того, что моя девочка такая
умница, что достаточно раз сказать "фу" - и как обрезает. И что родители у
нее привезены из Франции. И что щенилась она два раза. И что...

Верно подмечали инструктора-сыскари: менее всего привлекает внимание
навязываемое знакомство. После такого занудства в памяти у собачьего
охранника останется только ощущение беспокойной тоски. А вы вашего пинчера
развязывали? Да? Нет? А кто его папа? А мама? А дедушка? А шлейку вы где
покупали? Я довел охранника до такого состояния, что он, наплевав на
собаку, смотрел уже только на меня, подбирая слова для достойного,
желательно в цензурной форме, ответа.


- А все-таки согласитесь, что у вашего пинчера окрас несколько тускловат...
- не допуская паузы, бубнил я, отвлекая внимание на себя, одновременно
вытаскивая из рукава хорошо заточенный стропальный нож и приближаясь к
поводку.

- Вот моя эрделька... - я резко повернул голову в сторону своей собаки,
охранник сделал то же самое, и я мгновенным движением перерезал струной
натянутый поводок добермана-пинчера.

Освобожденный кобель радостно отскочил в сторону.

- Нельзя! Нельзя! Фу! - что было сил заорал я и отпустил поводок.

Услышав знакомую, не сулящую ничего доброго команду, терьерша, взвизгнув,
отпрыгнула сразу на два метра и, напрочь забыв о только что закрученном с
пинчером романе, припустила со всех четырех лап туда, куда смотрели ее
выкатившиеся с испугу глаза.

- Нельзя. Нельзя. Стой! - орал я вослед, закрепляя первоначальный успех. От
моих возгласов бедная собака все более и более припускала ходу. Нельзя-а-а!
- Доберман-пинчер рванулся за невестой.

- Стой! - совершенно по караульному уставу кричал вместе со мной охранник.
Я так и ожидал услышать необходимую в таких случаях добавку "стрелять
буду!". Так мы орали дуэтом. Он - "Стой!" Я - "Нельзя!" Вильнув на прощание
хвостами, собаки скрылись за ближним поворотом. Доберман был утрачен
хозяином навсегда. А вот терьерша вовсе нет. Хватаясь за сердце и голову,
изображая отчаяние по поводу внезапной утраты любимицы семьи, я, честно
говоря, совершенно не волновался. Куда она денется. У нее в ошейнике
вмонтирован микропередатчик, каждые сорок секунд посылающий сигнал на мой
находящийся в кармане приемник.

Уже через четыре квартала я обнаружил пропавших собак, самозабвенно
занимающихся в подворотне любовью. Я приблизился, вытащил пистолет и, пусть
меня простят члены Общества охраны животных, выстрелил. Единственно, что я
могу гарантировать защитникам городской фауны: доберман почил не в худший
из моментов своей жизни. Хотел бы я скончаться в процессе такого
захватывающего мероприятия! Несбыточная мечта.

А что прикажете поделать? Пожалеть разжиревшую на ворованных харчах собаку
и тем подставить себя? То есть моя жизнь против жизни пинчера? Такое
справедливо? Простите за резкость, но я столько видел на своем веку людских
смертей, что не могу себе позволить жалеть какого-то кобеля, даже если он
породистей, чем я. Богу - богово, собакам - собаково! Давайте не будем
путать фауну и человека! А кому такой подход не нравится, пусть посетит
палаты умирающих от лейкоза детей. Это его несколько отрезвит!

Я убил необходимую мне для дела собаку и притащил ее на одну из съемных
квартир. Там, в ванной, еще раз извиняюсь за неприятные подробности, я
распотрошил покойного добермана, вытащив внутренности и набив пустое брюхо
солидным запасом пластиковой взрывчатки и мелких гвоздей для повышения
убойной силы заряда. В другой разрез, сделанный под челюстью, я всунул
микрофон микропередатчика. Брюхо и шейный разрез я зашил косметическим швом
самым тщательным образом, замаскировав шерстью. Я несколько раз осмотрел
собаку и взвесил ее, чтобы первоначальный вес совпадал с нынешним. Вроде
ничего.

Собаку я положил в трехстах метрах от недоступных мне ворот. Ее нашли через
час. Два охранника, ухвативши за лапы, потащили тело в дом. Я рассчитал
абсолютно правильно. Они не могли ее захоронить, не показав последний раз
хозяину.

Я занял позицию десятью дворами дальше. Я стоял на остановке, всунув в уши
наушники плейера, и "слушал музыку", вертя в руках коробку из-под сигарет.
Я ждал автобус, который мне был совершенно не нужен. В наушниках звучали
глухие шаги, скрип дверей, оклики, ругательства несущих не самую легкую
ношу охранников. Наконец я услышал тяжелый, похожий на стон, вздох хозяина,
увидевшего мертвую собаку, его сдержанные, а потом уже не сдерживаемые
всхлипы и причитания. "Кто ж это тебя? Кто этот злодей?!" Я слышал шуршание
руки, гладившей мертвую шерсть, и постукивание слез о микрофон,
сочувствующие вздохи телохранителей. По собачке печалишься?

А что же ты не жалел заложников, когда их морили в протухшем судовом трюме?
А что же ты не жалел вставших на твоем пути случайных, ни в чем не повинных
прохожих? А что же ты не пощадил полного состава ревизорскую бригаду? А
ведь у них были дети! Не щенята какие-нибудь! Дети! А почему ты не жалел
меня, Контролера, когда готовил к работе анатомичку? А? Что же ты тогда не
был добрым интеллигентным дяденькой, исходящим слезой по невинно убиенным
жертвам? Где ты был тогда? Где? Или тебе собака стала ближе человека, а
человек хуже собаки? Я нажал кнопку.

И честное слово, в тот момент я больше жалел второй раз умирающего
добермана, чем его хозяина! Зло должно быть наказано! Творящий смерть
подлежит смерти!

Ногами я почувствовал глухой, дробно раскатившийся удар. Ушами я не услышал
ничего! А ведь похоже, и впрямь он обитал в атомном бункере. Такого
количества заряда должно было хватить, чтобы как минимум выбить в доме
рамы. А они остались целехонькими!

Не защитили его крепкие, пожалуй, прочнее, чем крепостные, стены. Не
уберегли для новых преступных дел. А он так надеялся дожить до 130 лет. Не
вышло: собака не дала! Любимица! Подвела причуда, любовь к четвероногому
другу. Людям не доверял, двуногих друзей ни одного не имел, а к
четвероногому привязался. За что и поплатился. По всей строгости не
знающего апелляций и пересудов закона.

Приговор приведен в исполнение! Странно, но, завершив дело, я не испытал ни
радости, ни даже удовлетворения. Я устал брать на себя ответственность за
чужие жизни. Никогда у меня еще не было дела, связанного с таким
количеством трупов. А начиналось оно как банально рутинная ревизия. Кто мог
догадываться, что все обернется таким кровавым образом. Я стоял на
остановке, словно в столбняке. Я пропускал один автобус за другим, не в
силах сделать даже, шаг. Если бы сейчас меня кто-нибудь надумал ловить, я
бы не стал защищаться. Я настолько зарядился чужой смертью, что свою уже не
воспринимал как трагедию. Смерть стала обыденностью моей жизни. Такой же,
как еда, питье, сон. Эти дни я умирал сам и отнимал чужую жизнь так же
часто, как принимал пищу. И так же безразлично. Я ел, чтобы жить, и убивал,
чтобы выжить. Но я уже не знал, хочу ли я продолжить свой земной век после
всего, что произошло.

Раньше меня питали логика долга и жажда мести. Сейчас я исполнил долг и
испил чашу мести до самого донышка. Я сделал все, что требовалось. Сколько
их было, знавших или догадывающихся о Конторе, о Резиденте и обо мне? Семь
или восемь мелких, почивших на судне командиров?

Их уже нет.

Шесть когда-то разговоривших Резидента авторитетов?

И их нет!

Рядовые бойцы-исполнители не в счет. Они не знали ничего, кроме того, что
им говорили командиры. А командиры не говорили ничего. Значит, Тайна
сохранена?

Да.

Значит, дело защищено?!

Да.

Значит, жизни моей больше ничто не угрожает?

Да.

Так отчего же так тошно на душе? Отчего хочется побежать к пруду и
утопиться, как истеричная, не получившая ответа на свою пылкую любовь
гимназистка? Оттого что победил?

Да, оттого что п