ься?  Пусть  так  и
думает. А я пока осмотрюсь.
   Склон вверх - чист. Вниз - тоже. Засада - небольшая, обложенная мешками с
землей яма, прикрытая от посторонних  взглядов  естественного  происхождения
валунами. Типичный НП. На бруствере автомат, под мешками  гранаты.  Судя  по
архитектуре убежища, население его два-три человека.
   Если они, подзывая  меня,  просто  развлекаются,  есть  шанс  проскочить,
изображая глухонемого бродягу. Если  честно  исполняют  службу,  значит  при
обыске отыщут пистолет и разговор пойдет другой. Тогда что? Принять бой?  Но
три настороженных автоматных ствола против одного пистолетного?  Кисло!  Все
равно что лезть с копьем на  броневик.  Разные  весовые  категории.  Я  пас!
Значит обыска не должно быть. Чего бы это ни стоило!
   Заискивающе улыбаясь, мыча и дергая головой, я пошел к убежищу.  Судя  по
тому, что душман  приопустил  дуло  автомата,  мое  представление  прошло  с
успехом. Противника во мне не признавали.  Со  дна  ямы  поднялся  еще  один
любопытствующий боевик. Он что-то сказал первому и оба засмеялись.
   Да, вот такой я забавный, неуклюжий, в грязной одежде с  чужого  плеча  -
типичный деревенский дурачок. Зачем я  вам?  Что  от  меня  можно  добиться?
Говорить - только время тратить. Пришел неизвестно откуда и уйду  неизвестно
куда. Бросовый я человечек с какой стороны ни зайди. Ну так и бросьте меня!
   Однако дело приняло дурной оборот.  Один  из  автоматчиков  поманил  меня
рукой. Я, выпучивая глаза  и  пуская  слюну  полуоткрытым  ртом,  талантливо
изображал непонимание. Боевик повел  автоматом.  Такой  жест,  будь  я  даже
трижды дураком, не понять было нельзя. Я приблизился.
   На дне убежища, закутавшись в спальник, спал третий человек. Значит трое!
   Подчиняясь  приказу  я  перелез  внутрь.  Встал,  упершись  бессмысленным
взглядом в лица. Душманы переговаривались. Мне даже показалось, что я близок
к успеху,  что  сейчас  меня  отпустят.  Но  тот  что  стоял  ближе  проявил
бдительность. Поддевая дулом автомата  куртку  он  недвусмысленно  предложил
раздеваться. Я, играя испуг,  сместился  влево,  занимая  место  между  двух
фигур. Ближнему не понравилось мое движение и  он  больно  ткнул  стволом  в
грудь. Моргая глазами, я начал расстегивать китель.
   Три-четыре секунды, потом будет поздно! Ударить  в  пах  стоящего  передо
мной, одновременно, головой в подбородок  стоящего  сзади  и  уже  потом,  в
довесок, того что лежит. Пока они не ожидают нападения, пока я могу  застать
их врасплох...
   Начали?
   И тут я увидел четвертого!  Застегивая  штаны  он  спускался  по  склону,
заинтересованно наблюдая за происходящим на НП. На  плече  у  него  болтался
автомат.
   Черт! Его появление в корне меняло обстановку. Пока я выручаю ближних, он
издалека нашпигует меня свинцом, как гуся яблоками!
   Ближний  боевик,  словно  что-то  почуяв,  насторожился,  стал  проявлять
нервозность. Мне оставались уже не секунды - мгновения. План рушился. Я,  не
успевая даже додумать все до конца,  импровизируя  на  ходу,  изменил  схему
действий. Теперь  мне  требовалось,  чтобы  этот  первый  испугался  меня  и
испугавшись, взвел автомат. Только это могло  обещать  мне  хоть  малую,  но
надежду на спасение!
   Я   сделал   демонстративно   угрожающее   движение.   Душман   мгновенно
среагировал, отшатнулся, передернул затвор, упер в меня ствол. Он сделал то,
что на его месте сделал бы  любой  человек,  посвятивший  несколько  месяцев
своей жизни войне. В это мгновение он  подчинялся  не  разуму  -  инстинкту.
Почуял опасность - готовь оружие к бою. На то и был расчет!
   Автомат он взвел, но причин стрелять у него не было. Я снова  восстановил
на лице добродушно-придурковатое выражение. Убить меня - грех на душу взять,
как если порешить безвинное животное.  Несколько  секунд  мы  стояли  молча,
наконец он расслабился: размякли глаза, "поплыл" палец на спусковом крючке.
   Теперь на то, чтобы собраться ему потребуется не меньше  полсекунды.  Мне
будет достаточно одной трети.
   Не меняя выражения лица - это очень важно, чтобы  он  видел  все  тот  же
бессмысленный взгляд, это дополнительный тормоз  -  я  неожиданно  и  громко
вскричал, выбросил в сторону его лица кулак, но не ударил,  а  отшатнулся  в
сторону. Инстинктивно зажмурившись, он, так же  инстинктивно,  нажал  курок.
Автомат тряхнуло длинной очередью. Но меня уже не было на пути пуль. Все мои
пули до  последней  получил  в  грудь  его  напарник,  упавший  навзничь  на
бруствер. Тут же, но не правой, что летела ему  в  лицо,  а  левой  рукой  я
ударил его в незащищенное горло, одновременно,  каблуком  в  голову,  достав
лежащего в спальнике и одновременно  же  -  именно  этому,  одновременности,
учили  нас  в  Учебке,  три  действия  в  одно  мгновение!  -  я   подхватил
продолжающий стрелять автомат за  дуло  и  подняв,  направил  на  четвертого
душмана, спускающегося  по  склону.  Он  был  хороший  боец.  Он  успел  уже
перехватить и взвести свое оружие, когда очередь перерезала его  по  животу.
Его  убил  его  товарищ,  сам  будучи  уже  фактически   мертвым!   Инстинкт
выдрессированного  бойца,  заставляющий  до  последнего  жать  на   гашетку,
сослужил им плохую службу.
   Вырвав у мертвеца автомат,  я  контрольными  выстрелами  поставил  точку.
Четыре точки. Я не мог себе позволить, как  это  любят  показывать  в  кино,
случайный выстрел от недобитого противника.
   Вот теперь уходить! Засунув под каждый труп по гранате с выдернутой чекой
- это должно было  задержать  возможных  преследователей  еще  на  несколько
минут, я побежал вверх по  склону.  Вверх,  потому  что  логика  догоняющего
подсказывает, что лучше убегать вниз, т.к. это быстрее. И желание убегающего
быстрее скрыться толкает его вниз. Именно поэтому я побежал вверх.
   Вверх! В трехстах метрах от НП я заметил удобную расщелину между камнями.
Сдирая с кожи свежие коросты я вбился, втиснулся туда, закрыв вход землей  и
ветками. Ни одному нормальному человеку не пришло бы в голову,  что  в  этой
щели способен уместиться человек. Кошка - может быть. Но человек!
   Два дня я вылеживал в убежище. Я слышал  взрывы  гранат,  выстрелы,  шаги
близко проходивших людей. Они обшаривали местность, посылали во все  стороны
дозоры, но ничего не нашли. На третьи сутки  в  ночь,  я  покинул  тайник  и
продолжил путь.
   Еще через две недели я пересек границу  в  обратном  направлении.  А  еще
через три дня был дома.
   Нет, меня не встречали как героя. Никто не бряцал наградными значками, не
брал интервью, не дарил букеты.  Куратор,  выслушав  краткий  рапорт,  выдал
пачку пронумерованных листов, для подробных объяснительных. Ломая  голову  и
перья я  пытался  описать  произошедшие  со  мною  события.  Они  получались
какие-то корявые и скучные, как сколоченная в школьных мастерских табуретка.
Я перечеркивал листы и аккуратно складывал их в специальную корзину. Ни одна
бумажка не должна была выйти из этих недоступных для постороннего стен.
   Чертова   бумага   издевалась   надо   мною,   преуменьшая   и    искажая
действительность.  Весь  мой   недавний   героизм,   изложенный   письменно,
оборачивался  глупостью,  изобретательность   -   тактическими   промашками.
Оказывается, все можно было сделать проще, лучше и безопасней. Решения  были
очевидными, лежащими на поверхности, но тогда я их не видел.
   Рассказывая о том, как  выкручиваясь  из  тяжелейшей  ситуации,  одолевая
одного, второго, третьего врага в безнадежной, казалось бы борьбе, я не  мог
не упомянуть о том,  по  чьей,  пусть  даже  косвенной,  вине  эта  ситуация
случилась, не мог не нарваться на справедливый вопрос - как вы это допустили
или еще страшнее - кто вам дал право брать на  себя  не  разрешенные  высшим
командованием функции? Не согласовал с начальством план действий, не получил
монаршего одобрения, значит виновен, даже если в конечном итоге победил.  Ты
курьер и дело твое курьерские!
   И  получалось,  что  я  героически  и  кроваво   воевал   с   собственной
недальновидностью   и    даже,    о    ужас,    недисциплинированностью    и
профнепригодностью! Ну как таким хвастать? Впору вынужденно замалчивать свои
победы, чтобы через них не выказать свои же промашки.
   За такой отчет, дай бог, чтобы не укатали в края, где Макар телятушек  не
гонял!
   В результате, безжалостно редактируя сам себя, я изложил только факты,  в
которых был уверен. "Лирику" я вымарал самым жестоким образом. Я  написал  о
заводе, о способах транспортировки, о контейнере. Последний, я  был  уверен,
отыщется. Номер вагона  известен,  остальное  дело  техники.  Контора,  если
понадобится, звезду с неба утянет. А о контейнере, потерянном на собственной
территории, говорить нечего. Если сразу  не  обнаружат,  каждого  обходчика,
каждого  стрелочника  во  фронт  построят,  каждый  метр  пути   перекопают,
перещупают силами мобилизованных курсантов военных и милицейских училищ.  Но
результат будет. Непременно!
   - Это все? - спросил куратор, вертя в пальцах тоненькую стопочку листков.
   - Все.
   - Негусто. Завтра в десять!
   Мое задание было завершено. Я справился с ним не  лучше,  но  и  не  хуже
других. Я остался жив, а это удается далеко не всем! Теперь, по меньшей мере
месяц, я мог не думать о "работе". Я заслужил это  право.  На  это  время  я
стану просто человеком, обывателем, просаживающим  очередной  отпуск.  Я  не
хочу, чтобы мне напоминали о прошлом, чтобы мне снились кошмары со  взрывами
и стрельбой. Имею я право на "не хочу",  хотя  бы  во  внеслужебное  время?!
Оказалось - нет. Мне напомнили  обо  всем.  И  гораздо  раньше,  чем  я  мог
предположить!
   Через два дня я лоб в лоб столкнулся с... бог мой! - резидентом! Это  был
он! Это было его лицо, его глаза! Ошибиться в идентификации  личности  я  не
мог, не так меня  учили.  Даже  между  двух,  похожих  как  две  капли  воды
близнецов я мог опознать одного требуемого! А уж не узнать родного шефа...
   Приученный к внутренней дисциплине я ни словом, ни жестом не выказал свое
с ним знакомство. Я прошел мимо. И он прошел мимо, кажется, даже не  заметив
меня. Как он здесь очутился? Как выбрался? Как остался жив?
   Он выловил меня  через  неделю,  "случайно"  встретив  на  улице.  Хорошо
одетый, средних лет мужчина остановил меня и, дергая сигаретой, зажатой  меж
пальцев, попросил прикурить. Пока я доставал коробок,  пока  открывал,  пока
спичка  горела,  он  сказал  мне  несколько  слов.  Всего  несколько   слов,
поставивших все с ног на голову. Он сказал:
   - Спасибо тебе, парень. Ты сделал много.  Ты  отвлек  на  себя  их  силы.
Спасибо! И извини!
   И, раздувая дым, ушел, растворился в толпе.
   Я стоял  недвижимо,  пока  огонь  спички  не  обжег  мне  пальцы.  Я  был
ошеломлен.  Я  был  раздавлен!  Я  понял  все!  Мне  не  надо  было  длинных
разъяснений и разборов, мне достаточно было трех ключевых фраз!
   Оказывается,  все  мои,  на  грани  жизни  и  смерти,  приключения   были
пустышкой! И тот завод, и те убежища, где я неделями изображал покойника,  и
те контрслежки и страховка его помощников,  и  даже  мои  отчаянные  попытки
спастись, все это было не нужно и в высшей степени глупо. Он подставил меня!
Словно  барабан  в  темноте  меня  колотили  со  всех  сторон,  чтобы  новые
барабанщики сбегались на громкий звук. Вот что ему  нужно  было  -  побольше
грома! Ему нужен был мальчик для битья. Им стал я!
   Давая задание, он понимал, что я обречен, что шансов остаться в  живых  у
меня нет. Именно  поэтому  он  рискнул  показать  мне  свое  лицо.  Как  уже
покойнику, который не может надолго сохранить эту информацию в своей голове,
не может доложить начальству о нарушении святая святых! А  то,  что  я  могу
раскрыть его инкогнито противнику, его волновало мало, когда я смог  бы  это
сделать, он был бы уже недосягаем.
   Он подставил  не  только  меня.  Он  подставил  своих,  верой  и  правдой
служивших ему агентов! Вместо того, чтобы спасти, вывести их  из-под  удара,
он использовал их в качестве аппетитной наживки.  Ему  нужен  был  только  и
исключительно тарарам. Еще тогда,  отбивая  первого  агента,  я  должен  был
привлечь к себе внимание. Сорвалось. И он отдал второго своего сотоварища.
   С этого момента я потянул на себя силы  противника.  Из  меня,  никчемной
пешки, он вылепил значительную  фигуру!  И  они,  его  противники,  клюнули,
откликнулись на его игру. Словно снежный ком по сугробу,  катаясь  туда-сюда
по чужой территории, обрастал я новыми спецами. Я требовал к себе  внимания!
Я забирал на себя потенциально опасные  глаза,  руки,  технику  и,  главное,
мозги. Они думали обо мне, открывая простор для маневра шефу! Я громыхал, он
действовал тихо. Его филигранная работа на фоне  моей  топорной  переставала
быть заметной.
   Ай да резидент!
   Завод был кульминацией! Там, под его стенами я собрал все их  силы.  Все,
против одного единственного меня! Это  надо  умудриться  убедить  противника
против одиночного, далеко не самого опытного бойца, выставить целый полк!  И
держать его в поле не день, не два, не три!
   Так ведь и поиск тот был наверняка начат с подачи шефа, - вдруг понял  я.
Не случай заставил их вести столь грандиозную осаду. Наверняка  нет!  Удачно
подброшенная резидентом деза. Не нужен был бы я ему там,  если  бы  меня  не
искали. Не информация его интересовала - облава! И, значит,  заводик  тот  и
что там производят и в каком количестве он знал  заранее,  потому  и  послал
меня туда. Я разрабатывал объект, который был никому не нужен!
   А прикрывшись мной, как дымовой завесой, он спокойно и безопасно завершил
известную только ему операцию. И ушел, не как  я,  со  стрельбой  и  обдиром
кожи, а спокойно, с достоинством, в комфортабельном купе фирменного  поезда.
И пока я зализывал и снова кровавил раны он, сидя на мягкой полке, гонял чаи
и  умные  разговоры  со  случайным  попутчиком.  Так   действуют   настоящие
профессионалы, а стреляют и умирают лишь такие дураки, как я!
   Тогда, на остановке, "сбив"  меня  машиной,  он  незаметно  и  обаятельно
поменялся со мной судьбой. Он стал шестеркой, а я прошел в тузы. На час.
   Как тот халиф.  Если  бы  противник  его  раньше  времени  просчитал,  он
изобразил бы из себя мелкую,  бестолковую  сошку,  связника,  а  из  меня  -
резидента.
   Свою смерть он подменил бы моей и снова вышел сухим из воды.
   Ай да шеф! Ай да умница! Зубр! А я вошь, затерявшаяся в его шерстке!
   Меня распирала обида. Я был  обманут  как  глупый  мальчишка,  романтично
верящий в благородство и товарищество. Обманут и оставлен умирать!  Спасенье
мое - это недоразумение, игра случая. Только в этом одном  промахнулся  шеф.
Эх, если бы я догадался раньше! Если бы я мог хотя бы предположить подобное!
Дал бы я ему прикурить! Ох дал бы!..
   Но прошел день. Прошел второй. И вбитый мне в  голову  в  Учебке  здравый
расчет взял верх над  эмоциями.  Я  попытался  зайти  с  другого  конца.  Да
подставил, да, по большому счету предал, но что его заставило это сделать? И
что бы сделал на месте резидента я? Подумаем?
   Расклад - хуже  не  придумать.  Связи  провалены,  противник  разматывает
цепочку, заглатывая человека за человеком. До полного провала дни,  если  не
часы. Центр интересует результат, а не лирика. Оправдания ему не  нужны.  И,
главное, он, результат,  где-то  близко,  пальчиками  дотянуться  можно.  Но
дотянуться не дают. Все время, все  усилия  уходят  на  то,  чтобы  заткнуть
очередную  дыру  в  обороне,  обеспечить  безопасность,   предугадать   ходы
противника. Тришкин кафтан -  не  успеваешь  бегать  с  иглой  и  ниткой  на
слышимый со всех сторон треск. А  тут  еще  присылают  в  качестве  погонялы
курьера-энтузиаста. Выдай ему на блюдечке с голубой  каемочкой  результат  и
все тут! А где его взять? Тупик.
   Что бы сделал я? Стал, следуя  чувству  товарищества,  спасать  отдельных
соратников, чтобы в этой суете  неизбежно  высветиться  самому?  Так  именно
этого противник и добивается, ведя слежку  за  отдельными  агентами.  Значит
сыграть на руку врагу? Дать ему возможность, начав с головы, просчитать  всю
агентурную сеть? И не спастись и не  спасти  помощников,  просто  благородно
погибнуть всем, напрочь провалив задание. И кто сказал, что он предал  всех?
Почему я и два известных мне агента это все? Может быть это лишь малая часть
нелегального айсберга? И пожертвовав нами, он  спас  остальное  большинство?
Если  допустить  такое,  то  так  ли  он  беспринципен?  Ампутировать  одну,
смертельно  больную  ногу,   чтобы   выжил   целый   организм,   разве   это
предательство?
   К тому же я сужу о том, сути чего не знаю.  Какое  задание  он  выполнял?
Какие цели преследовал? Не маленькие, если целый перерабатывающий  завод,  с
полусотней  охраны,  техникой,  многомиллионным  оборотом  был   пожертвован
единственно  для  прикрытия  основной  операции!  Другому  хватило  бы   для
получения внеочередного звания одного этого! Я  услышал  бой  только  своего
барабана, а играл целый оркестр! Что играл? Знать бы. Но если  даже  принять
завод и все с ним связанное за десятую часть,  то  целое?!  Ого!  Глазом  не
охватить!
   Да на месте своего начальника, свались на меня  такая  ответственность  и
такие, неодолимые на первый и на второй, и на третий, и на  все  последующие
взгляды, обстоятельства, я просто бы застрелился. А он выкрутился, просчитал
выход: направил наступающего на пятки противника по ложному пути,  вывел  из
игры наиболее ценные кадры, пожертвовал все равно обреченными, да еще, между
делом, руками курьера-практиканта рванул  взлелеянный  мафией  наркозаводик!
Как говорится, малой кровью на чужой территории.
   Конечно, обидно, что в жертву принесли именно меня. Но это лично для меня
я самая великая ценность. А в  его  распоряжении  таких  жизней  может  быть
десятки. Почему он должен избрать для спасения  именно  мою,  а  не  другого
такого же агента. Потому что этого хочется мне?
   Но разве учитывается желание рядового пехотинца,  погибающего  на  ложном
плацдарме ради достижения высших и неизвестных ему стратегических  целей?  И
разве напрасна его жертва? Да, он изначально не должен был  победить  и,  не
зная об этом, честно и самоотверженно шел в атаку, подставляясь чужим  пулям
и осколкам. Он умер, но собрал на себя десять или сто вражеских солдат и тем
спас десять или сто своих сотоварищей, где-то там, далеко, в  тиши  и  покое
формировавших  водную  преграду.  Разве  может  этот   солдат   обвинить   в
бессердечии пославшего его на смерть генерала? Нет. Он знал на что шел. И я,
и помощники резидента знали, на что шли,  знали  условия  этой,  по-военному
бескомпромиссной борьбы. Мы должны были быть готовыми  умереть  не  там  где
хочется, а где скажут, так чего теперь жаловаться.
   Не мне судить шефа. Да и будь он хоть  в  малой  степени  виновен,  разве
подошел бы он, нарушая законы конспирации, ко  мне  на  улице,  рискуя  быть
наказанным начальством?  Разве  признал  меня  случайно  столкнувшись?  Нет,
прошел бы мимо и никогда бы я не узнал истины. Не прав я, доверяясь эмоциям.
Дорогого стоит его "спасибо". Дорогого!
   Рассуждая так, я не осознавал, что в эти мгновения, отстраняясь от  своей
обиды, влезая в шкуру резидента, я незаметно для себя становился  другим.  Я
умирал  как  исполнитель  и  в  муках  и  корчах   сомнений   рождался   как
руководитель.
   Не Учебка сделала меня, не навыки убивать и укрываться, эти,  мучительные
раздумья. Признавая за другим право распоряжаться моей жизнью, я  завоевывал
аналогичное право для себя. Лишь тот может послать подобного себе на смерть,
кто сам в любое мгновение готов принять из рук другого  смерть  собственную.
Право - это лишь продолжение обязанностей.
   Круг разомкнулся и впустил меня внутрь. Я стал  равным  среди  избранных.
Священное действо состоялось.
   Тогда, отлеживая бока на диване, бродя по улицам, глотая  пиво,  думая  о
другом