, в машинах, сидели люди Тритона. Столик
Сашка был взят в тройное кольцо. Его боялись. Все помнили, что было с
Красавчиком и людьми Красавчика, которые хотели замочить Сашка в ночном
клубе.

Сашок пил водку, жрал, хохотал над очередным похабным анекдотом, перебивая
всех, рассказывал свой похабный анекдот и громче всех над ним смеялся... Он
был типичным, мелкого пошиба, бизнесменом, живущим одним днем, вот этим
днем, этим ужином, этой водкой, этим ощущением своей значимости. Он мотал
жизнь широко и со вкусом, не задумываясь о завтрашнем дне. Завтра - будет
завтра. А сегодня надо успевать жить.

- Ну, значит, гаишник, срисовывает тачку и кидает поперек дороги палку,
чтобы по-легкому бабки срубить. Подгребает. В телеге братан в полном
прикиде, ну там, струпья, голда, мобила, децел, две телухи на заднем
сиденье чисто Шифер, тока еще круче. Короче, видно, что все у пацана
нормально. Мент, прикинь, конечно, начинает парить про аптечку,
непристегнутые ремни и про то, что тачка в угоне...

- Ха-ха-ха!..

И Сашок громче всех - "Ха-ха-ха..." Смешно Сашку. Веселится Сашок на полную
катушку. Уже понимая, что это его последний вечер, что живым ему отсюда не
выбраться.

Все, конец, амба!

Главный вход блокирован тремя, под два метра, бугаями. Запасный и служебный
выходы тоже. На улице и во дворе - машины с затемненными стеклами. За
соседними столиками - их люди. Похоже, что за всеми столиками их люди.
Значит, это не слежка, значит - облава. Филеры толпами не ходят. По всему
получается - будут брать: живым брать. Для того чтобы убить, было бы
довольно снайпера в доме напротив.

Как же они смогли его вычислить? Как?..

- ...снял он, значит, телуху 90-60-90 и погнал к себе на хату оттянуться по
полной программе. Он же не знал, что его баба с хаты не съехала...

Прорываться с боем бессмысленно, только себя светить и Контору светить.
Пробиться все равно не удастся, слишком их много...

Если только через туалет? Сделать вид, что прижало, и...

Нет, поздно. Все поздно. Они шагу ступить не дадут. Они только ждут
удобного момента...

Как они на него вышли? Может быть, через Сорокина? Вряд ли, Сорокин на него
указать не мог. Сорокин его не видел, вернее, видел в темноте, сзади и
совсем другое лицо. Тогда, может быть...

Впрочем, это не важно. Уже не важно. В этом разберутся другие. А он...

А если через кухню? Там наверняка есть вентиляция и есть лифт в подвал, где
кладовые, и если успеть...

Не успеть! Ничего уже не успеть! Поздно успевать! Нет выхода через кухню и
туалет. Капкан захлопнулся, оставив только один выход. Единственный...

Но тогда хотя бы не за просто так. Хотя бы прихватить с собой десяток
этих... Потому что обидно одному, без них. И без всякой надежды. Девять
пуль в обойме пистолета. Есть десертные ножи, вилки, тарелки, которые, если
уметь ими пользоваться, серьезное оружие. Можно выворотить ножку стола...

Но нет, даже ножку не выворотить. Не потому что невозможно, потому что
нельзя! Ничего нельзя - ни жить, ни умереть по-человечески. Потому что -
Тайна выше жизни. Потому что жива еще мать и живы родственники. Которые
заложники Конторы. Которые ответчики. За его трусость ответчики. И за его
безрассудную храбрость.

Не может он никого убить. Может только умереть. Что тоже не просто, когда
тебя хотят взять живым, когда с тебя не спускают глаз.

- Ну, значит, снимает он портки, она ему, а он ей, и она...

- Ха-ха-ха!..

Пистолет в таком деле бесполезен. Его надо еще вытащить, дослать патрон...
А они рядом, в двух шагах. Нет, не успеть. Пистолет отпадает. Надо найти
какой-то другой способ.

- ... а этот лох стоит и зенками хлопает...

- Ха-ха-ха...

Сашок просмеялся, пододвинул ближе тарелку с мясом. Оживленно болтая, взял
в правую руку нож. Почувствовал, как мгновенно напряглись за соседними
столиками посетители, но тут же успокоились.

Нет, не поняли, не догадались. Значит, есть шанс...

Резанул мясо, подцепил кусочек вилкой, мельком взглянул на лезвие.

Не повезло. Нож был самый неудачный, был тупой, с полукруглой заточкой.
Такой с первого раза не воткнешь, только если вбивать. Или бить в мягкое,
например, в живот. Нет, утащат в больницу и спасут. Тогда в шею. Пожалуй, в
шею, так, чтобы перебить артерию. Тогда быстро, три-четыре секунды. Тогда
им не успеть...

Сашок снова радостно, в голос, захохотал. Что-то сказал. Мотнул головой,
поморщился, почувствовав, что ему мешает смеяться, мешает есть сдавливающий
горло галстук, ослабил узел, приспустил галстук вниз, расстегнул верхнюю
пуговицу на рубашке, распахнув воротник.

Теперь нормально, теперь шея открыта для удара, теперь ничто не помешает...

Поднял нож, чтобы отрезать мясо, но отвлекся, замер с приподнятой рукой,
заинтересовавшись словами собеседника. Что-то сказал, на что-то указал
ножом.

На самом деле примерился. Удар должен был быть максимально точным и
сильным. А если слабым или если промахнуться, то тупое, полукруглое острие
может соскользнуть, может уйти в сторону, завязнуть в мышцах. А надо, чтобы
наверняка...

Это очень непросто - убить себя ударом ножа. Непросто преодолеть инстинкт
самосохранения, в последнее мгновение заставляющий ослабить силу удара,
отдернуть руку, остановить жало ножа в миллиметре от тела. Самоубийцы редко
выбирают нож. Подавляющее большинство - петлю, яд или прыжок с десятого
этажа. Что проще, что необратимо.

Но Ревизор был лишен выбора. У него был только нож. Плохой нож - тупой,
скругленный, с гладкой, без упора для пальцев ручкой.

- Стой, дай я, дай я расскажу! - азартно выкрикнул Сашок, выбрасывая вперед
руку. С ножом...

Он был очень естествен, и никто не обратил внимания на его случайный жест.
Просто человек увлекся и забыл про то, что хотел отрезать мясо.

- Ну дайте же сказать!..

Сильно сжал пластмассовую ручку, подставил под торец согнутый мизинец,
чтобы не соскользнули пальцы, чтобы был хоть какой-то упор, чуть развернул
лезвие к себе. К шее.

Ну вот и все!

Не вышло у них, чтобы живым. Не вышло...

Глава 55

Глава администрации нервничал. Он ходил по своему кабинету из угла в угол,
хотя вокруг были кожаные кресла, стулья и в комнате отдыха диван. Но он не
мог сидеть и не мог лежать, он вообще не мог ничего делать, мог только
ждать.

Когда же? Когда они сообщат? Когда?.. .

Он ждал уже два с половиной часа. Ждал звонка из Москвы. Очень важного для
него звонка.

Почему они молчат? Почему?..

Все телефоны, кроме одного, были отключены. Кроме "вертушки".

Два часа сорок пять минут.

А если звонка не будет? Совсем не будет?

Да ну, не может быть!

А если все-таки...

И вдруг тихий зуммер, прозвучавший пушечным выстрелом.

Только не хватать сразу трубку! Чтобы они не догадались, что он не отходит
от телефона битый час, как брошенная жена в ожидании звонка ушедшего
мужа...

Секунда, другая, третья...

Теперь можно.

- Да. Слушаю.

- Я.

- Нормально здоровье. Не жалуюсь.

- Молочко кедровое пить надо, и никакие болезни не возьмут. Я каждый день
по пятьдесят грамм. И как молодой.

- Я же говорю - как молодой. Работаю как молодой и отдыхаю тоже... как
двадцатилетний. Всю ночь.

- Ха-ха-ха. Пришлю, конечно, пришлю. Какой разговор.

И ни слова о деле. Потому что не положено сразу о деле. Не положено
показывать свою заинтересованность.

- Нормально жена. Передам... Кстати, она интересуется, дошла ли ее
посылочка?

- Ну, замечательно. Ничего по дороге не расплескалось?

- Так и передам. Что посылка дошла, все довольны и просят передать
благодарность.

- Что? Так понравилось, что впору новую готовить? Скажу, конечно, скажу.
Она рада будет.

- Ну, счастливо. А молочко пришлю, конечно, пришлю. Как обещал. Со
следующей посылкой и пришлю, чтобы все хвори... Чтобы как молодой...

Положил трубку. Упал в кресло.

Дошел груз. Благополучно дошел. Все довольны, никто не отказался. Главное,
что никто не отказался. Да и как они могли отказаться, если за копеечные, в
общем-то, услуги хапнули такую кучу баксов? Но это пока - копеечные, а
потом не копеечные. Потом очень даже не копеечные!

Ну да ничего, задел положен. Раз не отказались теперь, то не откажутся и в
дальнейшем. И увязнут, как мухи в липучке. По самые...

Первый ход белых был сделан. Пешкой - от короля. Теперь, хочешь не хочешь,
придется играть всю партию. Всю партию до конца...

Глава 56

Нож взблеснул в ярком свете ресторанных светильников, отбросил тусклые
зайчики в лицо, в глаза. Нож замер строго против того места, где еле
заметно вздрагивала жилка пульса на шее. Теперь довольно было согнуть руку
в локте и ударить чуть выше и правее кадыка. Столовая сталь пробьет кожу,
порвет мышцы, перережет стенку артерии, и гонимая сердцем кровь под
давлением выхлестнет из раны наружу, фонтаном выбросив в воздух литры
крови. И тогда зажимай не зажимай...

За соседними столиками вдруг поняли, что происходит и зачем бизнесмен Сашок
выбросил вперед руку с ножом, которым до того резал мясо. Они все поняли,
но уже ничего не могли изменить. Не могли допрыгнуть до него, не могли
выбить из рук оружие. Время полета ножа тысячекратно короче прыжка от
столика до столика. Никакие сверхреакции, никакая спринтерская быстрота
бойцов группы захвата не могли изменить расклад сил.

Они проиграли.

В последнее мгновение Ревизор краем глаза увидел, как вскакивают,
опрокидывая стулья, люди за соседними столиками, как, словно в замедленной
киносъемке, напрягают мышцы для прыжка, как, отрываясь от пола, поднимаются
в воздух.

Но поздно! Уже поздно...

Нервный импульс со скоростью молнии пробежал по нервным цепочкам к мышцам
руки. До удара, до смерти оставались какие-то миллисекунды.

Приятели Сашка недоуменно вставали с мест, раскрывая для крика рты.

Все!

Но нет, не все...

Случилось непредвиденное, невероятное, невозможное. Третья, невидимая сила
вмешалась в противоборство сторон. Маленькая красная точка мгновенно
высветилась на лезвии ножа. Точка лазерного целеуказателя.

В квартире дома, стоящего против ресторана, прозвучал выстрел. Пуля
снайперской винтовки, повторяя путь лазерного луча, ударила в лезвие ножа,
выворачивая, выбивая его из рук Сашка. Он ничего не мог сделать, слишком
неожиданным, слишком сильным был удар. Пуля сломала траекторию удара. Нож
прошел вскользь, сдирая с шеи кожу.

В то же мгновение в запястье Ревизора вцепились десятки рук. На него
навалились, уронили со стула, завернули руки за спину, наступили сверху
подошвами ботинок на локти, колени, шею, прижимая, припечатывая к полу.
Сопротивляться было бесполезно, было невозможно.

Ревизор проиграл. Снова проиграл. Безнадежно проиграл. Он даже не смог
покончить с собой. Ему не дали покончить с собой. Не дали возможности
умереть легко.

Он оказался слабее своих врагов. И глупее своих врагов.

Он проиграл!..

Тритон положил винтовку на подоконник и смачно сплюнул. Туда же на
подоконник.

Он был доволен. Доволен выстрелом, но более всего доволен собой. Он один
смог сделать то, что не смогли все эти хваленые охранники, бывшие менты.
Если бы не он, они про... бы все дело.

- Гниды, - сказал он.

Сказал про охранников, бывших и настоящих ментов, про шефа, который
предпочитал делать грязные дела чужими руками, и про того фраера, что хотел
себя кончить столовым ножом, но не смог... Потому что ему не дал этого
сделать он, Тритон. Потому что здесь он решает, кому умирать, а кому нет. И
решает, как умирать. Фраеру придется умирать трудно. Придется умирать так,
что он будет молить о смерти, как о счастье.

Будет молить его, Тритона. Как молили многие другие. Как молили все,,

Все! Без единого исключения.

Глава 57

- У нас все в порядке, - доложил по телефону Начальник службы безопасности.
- Мы взяли его.

- Надеюсь, обошлось без эксцессов?

- Без. Все прошло очень тихо.

- Я понял вас. Держите меня в курсе.

Глава администрации положил трубку. И тут в порядке. Везде в порядке!
Значит, все будет хорошо. Раз началось хорошо, то и будет хорошо. Значит,
все получится! Должно получиться. Не может не получиться!..

Глава 58

Камера была маленькая. Вернее, даже не камера, каменный мешок непонятного
назначения. Не тюрьма, не погреб, ни подсобное помещение, вообще непонятно
что. Бетонные, без окон и даже без вентиляционных отдушин стены, крепкая из
угольников и цельного листа металла дверь, причем без глазка, без
прямоугольного оконца-"кормушки". В камере обязательно был бы глазок, была
бы "кормушка" и было бы окно, забранное "намордником". Здесь - ничего. Нет
даже привинченных к полу койки и стола. Только табурет. Один табурет среди
голых стен, и над ним лампочка. И больше ничего.

Стерильная пустота.

Жить долго здесь невозможно. Выходит, долго не предполагается. Тогда
понятна планировка, напоминающая вид гроба изнутри. Тогда действительно
койка ни к чему.

По идее, следовало исползать помещение на коленях по миллиметру, осматривая
и обнюхивая каждый угол. И обязательно что-нибудь найти, потому что всегда
что-нибудь находится - иголка, гвоздь, осколок стекла, обломок спички...

Но ни осмотреть, ни обнюхать не удастся, так как руки прикованы к стене
наручниками. Причем прикованы по-умному, врастяжку, так, чтобы нельзя было
приблизить их к лицу. Не верят ему тюремщики. Опасаются, что он повторит
попытку самоубийства. И повторил бы, кабы не был распят, как Христос на
кресте.

И все же оглядеться надо. Но не вообще, а "по науке", разбив помещение на
квадраты и осматривая каждый квадрат по сантиметру, справа - налево и
сверху - вниз.

Поехали.

Бетон. На первый взгляд монолитный, хорошего качества. Такой гвоздем не
расковырять. Судя по тишине, заглубленный в землю.

Пошли дальше.

Бетон.

Бетон.

Бетон... Что там такое? Строительный дефект? Нет, надпись, выцарапанная на
стене чем-то острым. Буквы. Две буквы. Инициалы и рядом несколько галочек.
Похоже, здесь кто-то уже был. И сидел, если верить галочкам, - три дня. К
стене его не приковывали, раз он оставил автограф.

Ладно, смотрим дальше.

Бетон.

Бетон.

Бетон...

Теперь потолок.

Пол.

Видеокамер на первый взгляд нет. Микрофонов тоже. Но с микрофонами можно
промахнуться, их заметить сложнее.

Надо проверить.

- Ой, мне плохо, плохо! Помогите! Я, кажется, умираю.

Теперь озвучить агонию, немного похрипеть, побиться о стену, затихнуть.

Нет, никто не приходит. А, по идее, должны были, ведь он им нужен живым.
Получается, микрофонов нет. Что хорошо. Что позволит вести себя немного
свободней.

Ревизор вывернул кисть, нащупал пальцами, ухватил цепочку, дернул на себя.
Дернул сильнее. Дернул изо всех сил.

Нет, не поддается.

Может, другая?

Подергал левой рукой. Повис на двух цепочках сразу. Нет, ничего не
помогает. Видно, штыри, к которым пристегнуты наручники, не вбиты, видно,
залиты бетоном и даже, возможно, приварены к арматуре.

Безнадега.

О руках можно забыть, рук - нет. Есть ноги, но что можно сделать одними
ногами?..

Впрочем, что-то, наверное, все-таки можно. Если использовать не только
конечности, если использовать еще и голову.

Ревизор поджал согнутые в коленях ноги к животу, покачал вправо и влево,
несколько раз пнул воображаемого противника - коленом, носком ботинка,
двумя ногами. Нет, кое-что все-таки сделать можно. Например, ударить
противника в пах, чтобы разозлить его, заставить потерять над собой
контроль, заставить убить обидчика. И тем довершить прерванное в ресторане
дело.

Отчего нет, нормальный выход. Отсюда и будем плясать. Тем более что только
это и возможно - плясать, коленца выделывать.

Час Ревизор отрабатывал удары.

И второй час.

В конце третьего часа в замочной скважине заскрежетал ключ. Вошли люди.
Одного из них Ревизор знал. Один из них был главным телохранителем Первого.
Новым телохранителем.

- Висишь? - доброжелательно спросил он. Ревизор не ответил. Ревизор играл
отчаяние и играл бессилие.

- Приведите-ка его в себя.

Кто-то ткнул пленника в живот кулаком. Он задохнулся, захватал открытым
ртом воздух.

Телохранитель пододвинул табурет, сел. Сел строго против Ревизора.

- Кто ты такой?

- Я? Представитель фирмы "Питер Шрайдер и сыновья".

- Да? А я думал, ты - козел, - удивился телохранитель и легонько пнул
пленника в коленку. Тот дернулся, взвыл.

- Ну точно он! Ну, точно.

Второй удар был сильнее.

- Зачем вы меня бьете? Я представитель... У меня документы есть...

Тритон смотрел на стонущего, скулящего, с глазами побитой собаки пленника и
все больше сомневался. А он ли это? Разве может человек, который занимается
такими делами, быть слизняком? А этот - полный слизняк. Дерьмо на палке!

Может, Сорокин что-нибудь перепутал? Или специально перепутал?

- Давай сюда журналиста!

Сорокина пригнали, подталкивая сзади пинками.

- С этим ты встречался?

Сорокин всматривался в распятого на стене человека и не узнавал его. Этот
был совсем не такой. Этот дрожал нижней губой, плакал, молил о пощаде. Он
не мог быть из "Белого Орла". Те, из "Белого Орла", были бойцами. Они бы не
плакали, они бы плевали в лица палачей.

- Нет, это не он.

- Да. А этот?

Тритон включил магнитофон. Зазвучал голос Сашка.

Так вот как они его нашли!..

- Это он?

- Он.

- А это, на стене?

- Я не знаю...

- Ну-ка ты, акробат, повтори, что сейчас слышал!

Пленник повторил услышанную фразу. Но чуть изменив тембр голоса. У него
появилась надежда умереть Сашком.

- Ну что, теперь узнал?

- Нет. Кажется, не он...

Тритону было все равно, что скажет Сорокин. Судьбы пленника это не меняло,
он все равно должен был умереть в мучениях. И должен был сознаться. А
Сорокин был так, на всякий случай.

- Смотри внимательно. Смотри!

Тритон схватил Сорокина за руку. За больную руку.

- Ну, что?

Сжал разбитые пальцы. Сжал так, что бинты мгновенно почернели, пропитавшись
кровью,

- Он? Говори, он?!

- Да, он! - закричал Сорокин. - Он!

Тритон повернулся к пленнику:

- Он узнал тебя. А ты?

- Нет, я его не знаю. Нет.

- Придется вспомнить.

Тритон выдернул из чьего-то рта горящую сигарету. Раздул ее и приложил к
голому плечу Сашка. Зашипела горящая кожа. С кончика сигареты взвился
серый, пахнущий горелым мясом дымок.

Сашок заорал, дико заорал. На штанах, между ног у него стало растекаться
темное, парящее пятно.

- Смотри, обделался! - захохотали служки Тритона. - Он же обделался! От
страха обделался!

- Ну ты падла! - поразился Тритон и ударил Сашка снизу вверх в подбородок.
Клацнули зубы. С губ закапала кровь.

Потом Тритон бил его в лицо, в живот, в грудь. Колотил, как боксерскую
грушу. Пленник ничего не мог поделать, не мог ответить, не мог защититься.
Он был распластан, размазан по стене.

- Ну что, будешь говорить?

- Я же уже говорил... Я представитель фирмы...

Удар.

Удар.

Удар.

- А теперь?

- Не надо меня бить. Я же ничего не скрываю. Я говорю правду. Я
представитель...

- А вот я сейчас возьму и прикончу твоего приятеля. Ведь тебе все равно,
ведь ты его не знаешь.

- Не знаю...

Тритон сгреб Сорокина, встряхнул за плечи.

- Я все сказал, все, это он! Он! - заверещал Сорокин.

- Подержите его, чтоб не дергался!

Журналиста схватили со всех сторон, схватили за руки, плечи, бока.

- Дайте нож. Есть у кого-нибудь нож?

Нож нашелся, небольшой перочинный. Тритон открыл лезвие, приблизил его к
лицу Сорокина. Кто-то услужливо подпер затылок журналиста ладонью.

- Теперь скажешь? Или я ему глаз... Скажешь?

Пленник затрясся, задергался, быстро-быстро зашептал:

- Не надо, не надо, не надо...

- Кто ты?

- Представитель... фирмы...

- Ну, как хочешь.

Тритон схватил Сорокина левой рукой за волосы, приложил нож ко лбу и
медленно, вжимая лезвие в кожу, повел его вниз, к глазу. Из-под ножа густо
закапало красным.

- У тебя есть секунда. Секунда!

Но Сашок, как заведенный, повторял, что он представитель фирмы,
представитель фирмы...

Нож перерезал бровь и скользнул вниз