поплелся к месту казни. Недалеко - шагов
двести.

Вволю натешившиеся боевики расходились, потирая ушибленные о мои кости
пальцы. Они уже не видели во мне угрозы. Расшибленный, еле удерживающийся
на ногах кусок мяса, на что он еще годен, кроме как быть положенным на
сковородку. Отбивная, одним словом. Охранять и довершать дело со мной
остались трое.

- Быстрее, быстрее, - торопили они. Я взошел на небольшое возвышение.
Впереди был довольно крутой склон оврага, сзади море. Прямо
кинематографический для такого дела пейзаж. Сцена расстрела главного героя.
Дубль первый, и единственный.

- Остановись там.

Я встал.

Может, отпрыгнуть, побежать, мгновенно подумал я, но тут же отказался от
этой мысли. Мучить себя напоследок, бежать израненными ногами, сотрясать
отбитые внутренности? Бессмысленно! Они достанут меня из трех стволов через
десяток метров, а до кустов добрых пятьдесят.

Боевики тянули, о чем-то препираясь.

- Ну вас к дьяволу! Я не полезу. На черта надо!

- Наручники не мои. Они все в мозгах будут, а мне с ними возиться,
возмущался самый молодой, - или сейчас снимайте, или пусть пропадают.

Значит, стрелять будут в затылок - понял я. Чистоплюи! Наручники оттереть
им противно. Башку пулей разнести не противно, а тряпкой повозить... Мозги
мои им не нравятся. Так оставьте их хозяину. Мне они в отличие от вас вовсе
даже не противны!

- Да ладно, черт с ним, отстегните ему наручники. Куда ему бежать? Он на
ногах еле стоит, - согласился старший. - Чего спорить. Тут делов-то на две
минуты.

Я напрягся. Обстоятельства резко изменились - мне освобождали руки! Мои
пока еще остающиеся на месте мозги быстро просчитали расстояния. До кустов
было сорок пять, а не пятьдесят метров. Существенная поправка. Четыре - до
боевика с карабином (тоже оплошность, на расстрел лучше автомат брать).
Пять - до другого. Что у него? "Макаров"? Эта хлопушка меня не пугает.
Прицельность у него, как у слепого глазомер.

Молодой подошел ко мне, расстегнул наручники. Играя на расслабление
противника, я, пошатнувшись, упал на колени, с трудом поднялся. Я слаб, для
меня каждый шаг - мучение, у меня переломаны все кости. Я безопасен. Меня
можно даже не стрелять, я и так умру через пяток минут. Такое я должен был
производить впечатление.

- Сдвинься, - приказал молодой, взводя "ТТ".

Это с готовностью. Такие перестановки мне только на руку.

Холодный ствол уперся в затылок. Через секунду должен был раздаться
выстрел, уносящий мою жизнь. Всего через секунду... Нет, через целую
секунду! Для таких, как я, это много. Чертовски много в ситуациях, где
поставлена на кон жизнь. Он еще должен собраться, должен напрячь руку,
нажать (это тоже действие, требующее дополнительных мгновений) курок.
Главное - не опоздать.

Когда фаланга его указательного пальца вдавила спусковую собачку, моего
затылка под дулом уже не было. Пуля и горящий порох выбили мне дорожку на
макушке, но не больше. Волосы не башка - отрастут новые. Мгновенным ударом
локтя в солнечное сплетение я вывел боевика из строя. Он охнул, мешком осел
мне на подставленные плечи. Именно этот прием давал мне шанс на сохранение
жизни. Во всех других случаях я был бы покойником уже через секунду. Я
получил надежную защиту, бесплатный, из чужой плоти и крови, бронежилет.
Длинными прыжками я побежал вниз по склону. От перегрузки страшной болью
отозвались внутренности, ноги и все тело. Но когда дело идет о спасении
жизни, на такие мелочи внимания не обращают.

Быстрей, еще быстрей!

Бандиты на секунду растерялись. Но именно на ту, которая решала исход
побега. Им надо было броситься мне вслед. Они были налегке - я с ношей на
спине, и они, конечно, догнали бы меня. Но у них в руках было оружие. Они
не были психологически готовы к рукопашной. Они предполагали стрелять, а не
скакать по склону словно зайцы. И в мгновение моего прыжка они
автоматически вскинули стволы. Но они не могли стрелять. Им было некуда
стрелять. Я отсутствовал. Перед дулами была спина их товарища.

Пока они соображали, пока выискивали мишень для своих пуль, я в
спринтерском рывке успел одолеть расстояние, давшее мне приличную фору.
Теперь так легко, как вначале, они догнать меня не могли. У меня в запасе
было несколько метров.

Следующим их чувством после растерянности был испуг.

Они вдруг поняли, что смертник может уйти, что расстрел не состоится, что
они ответят за его потерю своими головами. И они стали стрелять. Вначале по
ногам. Но попасть по мелькающим пяткам из неавтоматического оружия очень
Сложно, а до кустов уже оставалось не более десяти метров. Они испугались
еще больше. "Уйдет!" И, наплевав на своего напарника, стали стрелять в
корпус. Они были неплохими стрелками, я услышал, как несколько пуль
ткнулись в спину моего в прямом смысле слова телохранителя. Я с трудом
устоял на ногах. Один из боевиков, не выдержав, бросился за мной вдогонку.
Еще одно запоздалое, равное глупости действие. Теперь он, болтаясь
туда-сюда в рамке прицела, мешал третьему вооруженному карабином охраннику.
А ведь тот, удачно попав, мог достать меня через тело убитого. Убойной силы
карабина достаточно, чтобы с близкого расстояния прострелить насквозь двух
человек. Возле кустов я сбросил мертвый, уже мешающий мне "бронежилет" и,
свалившись на бок, откатился в сторону, на ходу сгребая в охапку какой-то
лесной сор: сучки, шишки, мелкие камни.

Сейчас мне было важно обмануть, сбить со следа преследователей. Они
ожидают, что я как можно быстрее и, значит, как можно прямее буду убегать
от них. Так диктует инстинкт самосохранения: самая быстрая траектория
спасения есть прямая линия. Но я не поступлю так, я никогда, не поступаю
согласно диктату инстинктов, мои инстинкты подчинены и подконтрольны
сознанию. Как и любому человеку, за которым бегут и в которого стреляют,
мне страшно, но не настолько, чтобы из-за этого страха терять жизнь.

Бросая по ходу первоначального движения шишки и камни, я, согнувшись,
стараясь не производить излишнего шума, уходил все более в сторону. Слыша
шум, видя вздрагивающие ветки кустов, бандиты палили туда, где меня уже не
было. И чем больше они стреляли, тем больше дергались ветки, тем больше им
казалось, что они видят беглеца. К пистолетным и карабинным добавились
разнобойные выстрелы других подоспевших на помощь боевиков. Пальба шла, как
будто наступала стрелковая дивизия. Но меня под теми пулями не было. Я,
выпрямляясь и наращивая ход, бежал совсем в другую сторону. Мне выпала
удача. Мне подарили жизнь!

Это хорошо, что боевики такими брезгливыми ребятами оказались. Правда,
одного из них чистоплотность уже не Волнует, за нежелание мыть грязные
наручники он заплатил очень дорогой ценой - жизнью. Хорошо, что его так
воспитала мама, а то лежать бы мне сейчас в траве с простреленной навылет
головой. Правильно воспитала. Спасибо ей!

Я шел ровным быстрым шагом, поочередно огибая деревья то с правой, то с
левой стороны, чтобы не сбиться с юго-западного направления. Выстрелов я
уже не слышал, но зато чувствовал все усиливающуюся боль во всем теле. Это
значит, действие адреналина, впрыснутого в момент побега в мою кровь,
заканчивалось. Я отходил от кратковременной анестезии.

Правая нога - коленная чашечка, левая - сухожилие голени, сильно кровит
рана на плече, ребро, почка с левой стороны, левая же скула, шишки, синяки,
кровоподтеки - не в счет, - проводил я на ходу экспресс-диагностику.
Близкое знакомство с фасонами полутора десятков пар мужской обуви даром не
прошло. Но все же это лучше, чем если бы мне не удался побег и уже ничего
бы не болело.

Темп движения стремительно падал. Мне даже пришлось остановиться. Я
отдышался и прокашлялся, сплевывая на траву кровь. Открытые раны я залепил
свежесорванными листьями подорожника. Лишь бы кровь не шла - лечить будем
потом.

Я шел час, два, пять. Я не догадывался, что в это время Резидент, свернув
стихийную погоню, сел за карту...

Ночь мне далась чрезвычайно тяжело. Я не мог отдохнуть по причине почти
полного отсутствия на мне одежды. Пропитанные кровью лохмотья не в счет.
Они не грели. Я не мог идти, где и как хотел. Я слишком ослаб, чтобы
разумно выбирать дорогу. Я плелся не столько для того, чтобы куда-то идти,
сколько для того, чтобы не замерзнуть. Я проваливался. в невидимые в
темноте ямы, натыкался на торчащие на дороге сучки.

К утру я обликом и сутью напоминал измочаленную половую тряпку, желающую
одного - чтобы ее перестали возить по полу и оставили в покое, повесив
сушиться на какой-нибудь ближний сосновый сук.

Я уже не мог идти. Я уже не мог осмыслить свои действия, но был вынужден
находить наиболее безопасную дорогу. "Лучше бы меня пристрелили, - порой
думал я, - милосерднее было бы".

Морально я сломался. Вместо того чтобы избирать труднопроходимые,
скрывающие меня от посторонних глаз буреломы, я все чаще сворачивал на
более легкую и более открытую местность. Наконец, презрев всякую опасность,
я спустился к руслу ручья. Там вода вымыла, вычистила в трудно проходимом
лесу столбовую дорогу, идти по которой после чащобы было одно удовольствие.
Я брел прямо по воде, иногда отдыхая и согревая ноги на прибрежных камнях.
По моим прикидкам, я отмахал в общей сложности пятьдесят километров. А
предстояло пройти раз в десять больше. В ближайшие поселки бандиты
наверняка разослали своих наблюдателей. Я не был уверен, что осилю такой
путь. Но твердо знал, что лучше очень некрасиво умру в дороге, чем эффектно
на кинематографическом холме возле моря. Вперед, пока есть силы. Следующую
ночь я переждал в неглубокой яме, доверху засыпанной прошлогодней сухой
листвой. Я даже умудрился уснуть на несколько часов.

Днем, подкрепляя свои истощенные силы, я поел, наловив в устье ручья улиток
и лягушек. Конечно, я предпочел бы обильно растущую вокруг ягоду, но ее
энергетическая ценность была равна нулю. Ягода даже не покрывает калорий,
затраченных на ее сбор. Мне нужно было мясо, а лягушатиной оно будет или
говядиной - не суть важно. Меня интересовали калории, а не внешний облик и
вкус еды.

Постепенно я приходил в себя. Раны затягивались, боль притуплялась. Я
обживался в лесу. С помощью сухого мха и камыша я утеплил одежду. Из
раздвоенной заостренной ветки я сделал примитивное, вроде рогатины, оружие.
Я не без оптимизма смотрел в будущее. Меж тем мое несчастье поджидало меня
в нескольких километрах впереди.

Резидент не стал, уподобляясь гончей собаке, бегать за мной вслед. Он
привык опережать события. Изучив карту, он определил шесть наиболее
вероятных точек, которые я не смогу миновать. Он правильно учел топографию
и мое физическое и моральное состояние. Вряд ли, избитый и усталый, я пошел
бы по пути наибольшего сопротивления. Штурмовать отвесные скальные стенки,
болота и чащобы мне было не по силам. Мой путь наиболее вероятно мог
пролегать по долинам рек и седловинам сопок. Там он и поставил засады,
соединив их свободно перемещающимися разъездами.

Это я, надрывая жилы, пер напролом сквозь лесные дебри, а боевики, с
комфортом доставленные автомобилями к месту засад, вели почти курортную
жизнь спали, ели да по сторонам смотрели, ожидая, когда непутевый беглец
сам выйдет под светлы очи поджидающих его ловцов.

Я и вышел.

По задумке Резидента, жертва даже не должна была узнать, что попала в
заранее расставленные сети. Никаких "Стой! Кто идет?" или "Руки вверх!" не
предусматривалось. Он был научен горьким опытом, чтобы желать меня
заполучить живым. Такого приказа не было. Был другой - всякий, кто меня
первым увидит, должен без раздумья и ни в коем случае не приближаясь более
чем на десять метров всадить мне в голову пулю. И весь сказ. Все остальное:
попытки пленения, рукопашные разборки и тому подобная самодеятельность -
расценивалось как неисполнение приказа, даже в случае последующего успеха.
Ротозей, упустивший возможность вогнать пулю в лоб беглецу, рисковал
получить пулю в собственную недальновидную башку. Только так!

Я был обречен и, топая по галечному дну ручья, не догадывался, что от
смерти, рассматривающей мой висок в перекрестье прицела, меня отделяют лишь
восемьдесят метров. Боевики честно выполнили приказ. Они не окрикивали
меня, не пытались брать в полон. Они меня убивали.

Выстрел!

И пуля отправилась в недолгое путешествие от дула винтовки к моей глупой
голове. Спасибо случайной ветке, вставшей в начале траектории выстрела. Она
отклонила смертельный свинец на доли миллиметра, но именно эти доли
сохранили мою жизнь. Пуля, отбросив меня назад, прошила мягкие ткани плеча.

Боевики, выскочив из засады, бросились навстречу убитой жертве. Снова все
тот же любительский подход - торопятся рассмотреть результат своей работы,
прут на рожон. Будь у меня пистолет, все бы они легли здесь на тихом
бережку безымянного ручья. Спец еще на дальних подходах сделал бы на всякий
случай три-четыре контрольных выстрела, нашпиговав поверженного противника
дополнительными граммами свинца. А то, бывает, покойники оживают в самый
неподходящий момент.

Правда, эти выгаданные у смерти мгновения меня не спасали. Сейчас они
убедятся, что я жив, и доделают свою работу дополнительными выстрелами в
упор. Используя единственный призрачный шанс, отсрочивающий роковые
выстрелы, я притворился мертвым. В падении специально перевернулся на
живот, чтобы лицо мое оказалось погруженным в воду. Это убеждает, это
доказывает, что человек умер. Вдыхал я самым краешком рта в момент, когда
лицо мое приподнимала мелкая речная волна.

Изображая труп, я ждал точки контрольного выстрела. Я был уверен, что он
прозвучит. Вот сейчас! В эту или следующую секунду! Тяжелое это дело -
ждать затылком выстрела и не пытаться спастись бегством, не позволить себе
даже малое шевеление.

Но они не выстрелили. С патронами у них, что ли, напряженка?

Подойдя, бандиты за шиворот потащили меня к берегу. Мой труп им зачем-то
был нужен. Вот здесь, на сухой травке, когда они станут меня
переворачивать, я дам бой. Бой я, конечно, не выиграю, но одного из них за
собой прихвачу. Скучно мне путешествовать по реке забвения в одиночку.

- Тяжелый, гад, - возмущались боевики, выволакивая меня на землю.

- Мертвяки, они всегда такие... Я приготовился к действию, но опоздал!
Случайный сук, воткнувшийся мне в закрытое веко, заставил меня вздрогнуть.
Увы! На неожиданную боль, например, на впившуюся в зад иголку реагирует
даже спящий на гвоздях йог.

- Да он жив! - вскрикнули бандиты, отскочили на несколько метров, щелкнули
затворами и курками оружия. Сейчас они и выстрелят.

- Эй, ребятки, вы чего? - услышали все спокойный голос.

На другой стороне ручья, на полянке, по-портновски сложив ноги, сидел,
просыпая сквозь пальцы табак в сложенную углом бумажку, старик. На коленях
у него лежала потрепанная "тозовка"-мелкашка, в ногах валялся вещевой
мешок.

- Ты откуда, дед?

- От папы с мамой. А вы чего мужика мучите?

- Это, дедуля, преступник. Бандит. Он жену свою зарезал. Ступай, давай,
отсюда.

- А, тогда понятно. Тогда конечно, - согласился старик. - А почему милиции
нет?

- Мы и есть милиция. Уйди, дед, от греха.

- А чего ж вы это так не по-божески? Без суда, без этих, как их, адвокатов?

Боевики переглянулись. Въедливый дед попался, так просто не отстанет.
Видно, надоело ему бирюком в тайге сидеть. По живому слову истосковался.
Общения жаждет. Старший боевик незаметно кивнул глазами. Другой, отойдя в
сторону, отправился к ручью, ненароком заводя на деда дуло карабина.

- Тут, дедуля, понимаешь, дело такое секретное. Я сейчас подойду, расскажу.

- Ты бы, паря, не шел, а оттуда рассказывал. У меня с ушами в порядке.

- Ах ты, сука! - выругался боевик, вскидывая карабин.

Выстрелить он не успел. Каким-то неуловимым движением дед поднял винтовку.
По сравнению с карабином "тозовка" хлопнула глухо, еле слышно, как-то
по-игрушечному.

Боевик выронил оружие, схватился руками за лицо. Маленькая
пятимиллиметровая пуля вошла ему точно в глаз.

Дед-то, видать, был охотником. Привык белок в зрачок бить, чтобы шкуру не
попортить. И этому не попортил - целехонький боевик. Только мертвый.

Оставшиеся бандиты мгновенно вскинули оружие. Одного - ударом ноги в пах и
другой в подбородок - обезвредил я. Второй смог по достоинству оценить
меткость случайно встреченного охотника. Он сыпанул очередью из автомата
под ноги старику. Чуток промахнулся, видно, поторопился. В свою очередь
тот, даже не шелохнувшись под ударами камешков, выбитых из земли, послал
одну пулю, но куда надо. Боевик увидел вспышку выстрела и больше не увидел
ничего, потому что глаз не может видеть пули, прошедшей сквозь него.

Все. Два выстрела. Три трупа.

- Ну, ты даешь, дед, - восхитился я, потянувшись рукой к выроненному убитым
боевиком автомату. Прозвучал выстрел. Автомат, отброшенный ударом пули,
отлетел на полметра.

- Не балуй! - предупредил дед.

- Ты чего? Ты ж меня только что спас! - удивился я.

- А это ничего не значит. Сегодня спас, завтра не спас. Кто ты такой, я не
знаю. Может, ты и впрямь жинку порешил. Мне что ты, что они - все едины. Ты
вона как лихо того парня вздул. Он и охнуть не успел. Ты вот что, паря,
отойди, за ради Христа, шагов на десять.

Я повиновался. Как стреляет дедок, я видел. Изображать мишень для его
очередных спортивно-прикладных упражнений мне не хотелось.

- Вот так. А теперича видишь ту березку? Вот и подойди к ней, не поленись.
Ближе, еще ближе. Теперь прикоснись. Чай, не грязная.

"Что он задумал?" - недоумевал я. Если пристрелить, зачем гоняет по поляне?
Если отпустить, зачем угрожает дулом винтовки? Неоднозначный дед
какой-то... -дальше-то что?

- А дальше, мил человек, обхвати березу вокруг руками и ногами. Сделал?
Теперича руки засунь под коленки. Не падаешь, нет? Вот и ладно. И ползи
теперь по стволу вниз, скоко можешь. Понял?

Ай да дедок! Это ж надо, что учудил! Таким приемом японцы еще во время
третьего года войны пленных рассаживали. Веревки экономили. Заставят
обхватить ствол, навалятся сверху, так, чтобы человек, сползая вниз, ногой
ногу заклинил, руки под ремень запустят или свяжут - и вся недолга. Век
будешь сидеть, не поднимешься. Не могут ноги из такого положения без помощи
рук распрямиться, не могут тело поднять. И главное, чем больше так сидишь,
тем больше они затекают. Самураи таким образом целые рощи обсаживали.
Стволов не видно - одни фигуры солдат плененной стороны. Ни заборов не
надо, ни колючей проволоки.

Правда, в моем случае есть один маленький изъян -- присаживаюсь я сам, на
плечи мне никто не давит. Можно попытаться приостановиться на половине,
тогда остается возможность выдернуть ноги вбок.

- Ниже. Ниже давай! - командовал старик, зорко наблюдая за моими
действиями.

- Не могу. Некуда, - отвечал я, изображая чуть не до кряхтения усердие.

- А ты постарайся, мил человек. Напрягись.

- Все, - категорически заявил я.

- Все? - не поверил дед.

- Да некуда дальше! Хочешь - проверь.

- Это ладно. Это проверим, - согласился дед. Но подходить ко мне не стал.
Так проверил. Вскинул свой винтарь, да и ба-бах по стволу над самой моей
головой. Пуля, сдирая волосы и кожу, влепилась в дерево. Даже не в
миллиметре (не было того миллиметра) выше моей макушки! Я инстинктивно
осел.

- А говорил некуда, - довольно сообщил дед и дослал в патронник новый
патрон.

- Я все понял, дед. Все понял! - закричал я, пригибаясь под следующим
выстрелом.

Трудно иметь дело с любителем. Ведь снесет башку ненароком!

- Вот теперь ладно, - заключил старик. Перейдя через ручей, обогнул березку
и еще раз на всякий случай нажал мне на плечи сверху. Кисти моих рук он
связал шнурком, выдернутым из ботинка убитого. - Я таким макаром япошек еще
на Хасане на столбы рассаживал. Они и научили, - хвастался дед. - Ты пока
посиди. А потом мы побалакаем.

Дед сходил за хворостом, развел костерок, вскипятил на нем воду в
пол-литровой засаженной кружке и, заварив, стал гонять чаи, поглядывая на
меня да подсушивая