доль  левого  борта,  и
глазам Брента предстал весь исполин - его прямоугольная стальная  полетная
палуба длиной  в  три  футбольных  поля,  186  25-мм  зенитных  установок,
смонтированных по три ствола каждая, 32 наведенных  в  небо  универсальных
пятидюймовки, стоявших на орудийных галереях и надстройке, как густой  лес
или,  скорее,  пышно  разросшаяся  молодая  роща.  И  стальным   Эверестом
вздымалась островная надстройка, над которой уступами-ярусами шли  ходовая
рубка, флагманский мостик, мостик управления полетами. Все  это  венчалось
приборами управления огнем, решетчатыми  антеннами  радаров,  похожими  на
исполинские дуршлаги, и  тарелками  локаторов.  Массивная  труба,  по  обе
стороны которой шли ряды спасательных плотов и были укреплены  прожектора.
Кормовой прибор управления огнем. Кран. Еще гроздья антенн и локаторов.  И
наконец - корма с нависавшей над нею полетной палубой,  которая  закрывала
две пары 25-мм автоматических орудий. Обводы изящного корпуса  выдавали  в
"Йонаге" перестроенный линкор, 406-мм броневой пояс  обрамлял  ватерлинию,
точно водоросли подножие торчащей из воды скалы. "Этот линкор был мощнее и
быстроходнее однотипных с ним "Ямато", "Мусаси", "Синана", -  с  гордостью
рассказывали Бренту ветераны "Йонаги", никогда не  устававшие  восхищаться
своим кораблем.
   - Видишь вымпел на гафеле? - спросил Такии. - Нас готовы принять.
   Брент взглянул на  сигнальный  мостик  и  различил  бьющийся  на  ветру
ярко-синий вымпел с белым кругом в середине.
   - У тебя хватит сил  закрепить  пулемет  в  гнезде  и  закрыть  фонарь,
Брент-сан?
   - Хватит, - ответил он, хотя вовсе не был уверен в этом.
   Медленно подавшись вперед, опустил "Намбу",  закрепил  его  на  турели.
Боль пронизала все тело от затылка до пяток. Такии заложил последний вираж
перед приземлением, а Брент  развернулся  по  ходу  самолета.  Фонарь  был
словно изгрызен пулями и осколками, и  замок  не  действовал.  Кривясь  от
боли, он приподнялся, но сейчас же упал в  кресло.  Снова  встал,  подался
вперед, ухватился за крышку фонаря, но то ли сил у него уже не хватило, то
ли  направляющие  фонаря  были  погнуты...  Он  сдался   и,   глядя,   как
стремительно приближается  к  нему  палуба  "Йонаги",  почти  прошептал  в
микрофон:
   - Пулемет закреплен. Сдвижную часть фонаря закрыть не удалось.
   - Добро. Теперь держись, Брент-сан! Идем на посадку!
   Палуба надвигалась на них стальной скалой,  под  брюхом  самолета,  как
акулья пасть, щерилось море. Брент почувствовал толчок - это вышли шасси и
хвостовой гак. Как ни странно,  двигатель  не  сбавлял  оборотов:  "Такии,
зная, что не сумеет дать продольный наклон, вытянул дроссель  дальше,  чем
обычно.  Скорость  "Тигра"  была  слишком  велика  даже  для  вполне   еще
достаточной высоты. Итак, они будут садиться на одно  колесо,  на  высокой
скорости и без дифферента на нос.
   - Молись своему Иисусу Христу, а я воззову к Будде и к  ками  [божества
синто, древней японской религии, которую  наряду  с  буддизмом  исповедуют
большинство японцев] синтоизма! - еле слышно сказал пилот.
   Брент машинально поднял глаза к небесам, хоть и  знал,  что  все  боги,
какие только обитают там, не смогут благополучно опустить  на  палубу  эту
развалину.
   Самолет вздрогнул. Они оказались ниже  полетной  палубы  и  неслись  на
25-мм установки. Прислуга бросилась врассыпную. Такии еще  прибавил  газу.
Нос приподнялся, крылья закрыли палубу. Нос  опустился  -  под  ними  была
полетная палуба. На мостике  поблескивали  стекла  -  на  них  смотрели  в
бинокли. Мелькали испуганные лица на галереях, на палубе, с узких проходов
между надстройкой и бортом. Офицер в желтом  нагруднике  запрещающе  махал
флажками, как ветряная мельница крыльями.
   - С дороги, дурачье! - услышал Брент крик старика Такии.
   На скорости 110 узлов - на 30 больше, чем  предписывалось  заходить  на
посадку, - "Тигр" прыгнул вперед, заваливаясь влево: пилот выключил  мотор
и дал крен влево, стараясь, чтобы самолет коснулся  палубы  неповрежденным
колесом. Удар колеса  о  палубу,  похожий  на  орудийный  выстрел,  грохот
лопнувшей покрышки, от которого вздрогнула машина, и следом - резкий сброс
скорости. Брента кинуло вперед. Трос аэрофинишера поймал  первый  гак.  Но
скорость все равно была  слишком  велика,  трос  лопнул,  и  его  стальные
стренги со свистом хлестнули по палубе от борта к борту. Попавший под него
гаковый матрос был перерублен пополам: ноги отлетели к орудийной башне,  а
голова и распоротый торс, откуда вываливались кишки и лилась кровь,  -  за
борт.
   Времени думать и действовать уже не оставалось.  Брент,  ослабевший  от
потери  крови,  скованный  страхом,  вцепился  в  поручни  кресла.   Силы,
кромсавшие корпус "Тигра", швыряли его из стороны в сторону. Освободясь от
троса аэрофинишера, бомбардировщик,  похожий  в  эту  минуту  на  подбитую
чайку, ищущую, куда бы присесть, заметался, наддал, задрав нос к  небу,  и
рухнул на палубу, обдирая ее хвостом и сломанным, бесполезным крюком.
   "Тигр", двигаясь на скорости сто узлов, зацепился за сетчатый  стальной
барьер левым колесом. И оно, и правое колесо, и стойки шасси,  и  масляный
радиатор, и тормозные тяги, откуда хлестнули красные струи  гидравлической
жидкости, отлетели разом - как будто  их  скомкала  и  оторвала  великанья
рука. Самолет, подскочив, перевалился через барьер,  ударившись  о  палубу
пропеллером, и полетел  вдоль  правого  борта,  как  пес,  который  прячет
обожженный нос в траве.
   Перед  глазами  Брента  все  замелькало,  взвизгнул   металл   обшивки,
раздались удары, грохот, оглушительный треск. Самолет, потеряв оба крыла и
разбрызгивая во все стороны бензин, перевернулся. Брент, вскрикнув, втянул
голову в плечи, как испуганная черепаха, стараясь сжаться в комочек, стать
как можно меньше. Острые края распоровшегося всего в нескольких дюймах  от
его головы фюзеляжа  завизжали,  как  попавший  в  капкан  зверь,  глубоко
пропахали тиковый настил палубы, добрались  до  стали  и  высекли  из  нее
искры.
   Самолет боком ударился об  островную  надстройку,  и  Брент  с  размаху
приложился головой к фонарю. Оглушительно зазвенело и забухало в  ушах,  в
черной пелене, соткавшейся перед глазами, ослепительно вспыхнули звезды  -
и все исчезло. Наступила тишина, и он закачался над палубой вверх-вниз  на
лямках своего парашюта. Так вот, значит, что такое смерть?  Полный  покой,
расслабленность, мир... Он закинул руки за голову. И в эту  минуту  ноздри
его уловили запах бензина.
   Потом он услышал свист, как будто спустило колесо, и ощутил запах гари.
Огонь! Ледяной, цепенящий ужас охватил его, словно по жилам  вместо  крови
побежали льдинки. Он был жив, но ему грозило то,  чего  он  боялся  больше
всего на свете - сгореть заживо. Он попытался выпутаться из ремней  своего
парашюта, но руки не слушались,  а  из  носа  и  рта  хлестала  кровь.  Он
чувствовал жар. Пламя уже касалось его... Он просто поджарится здесь,  как
цыпленок. Брент закричал. Потом опять и  опять.  Потом  самолет  дернулся.
Послышалось шипение. Струя белой пены ударила  в  горящий  бензин,  острые
лезвия  топоров  с  лязгом  вонзились  в  обшивку  кабины,  отдирая  листы
алюминия. Сильные руки обхватили Брента  за  плечи,  отстегнули  привязные
ремни, он выскользнул на палубу,  прямо  в  гору  белой  пены.  Потом  его
потащили по палубе, и тут наконец над ним сомкнулась блаженная тихая тьма.



        "2"

   Брент,  ощущая  какое-то  смутное  беспокойство  и  тревогу,   медленно
выплывал из беспамятства. Лежа на спине, разбросав руки  и  ноги,  он  без
малейшего усилия  плавно  поднимался  вверх,  к  поверхности  воды,  слабо
светившейся где-то высоко над  головой,  и  затуманенное  сознание  успело
отметить, что рядом возникла и двинулась навстречу ему  разверстая,  точно
зев пещеры, пасть с рядами  кинжально-острых  зубов.  Челюсти  исполинской
хищной твари готовы были  вобрать  его  в  себя  без  остатка,  проглотить
целиком. Горячее дыхание обожгло ему щеку.  Он  попытался  вскрикнуть,  но
только судорожно всхлипнул перехваченным горлом.  Раздался  грохот,  акула
извергла жар и огонь, ткнувшие его желтыми раскаленными пальцами, и  Брент
в утробном первобытном ужасе хотел вскинуть руки - и  не  смог:  они  были
связаны. Он задергался всем телом из стороны в сторону в  тщетной  попытке
высвободиться, услышал крики. Но кричал кто-то другой - в этом  Брент  был
уверен.
   Но вот он вынырнул на поверхность. Пасть исчезла,  а  свет  стал  таким
ослепительным, что  резал  глаза.  Голову,  казалось,  стягивал  обруч  из
колючей проволоки, и невидимый палач закручивал ее все туже. Брент  поднял
веки и увидел склоненное над собой пергаментное стариковское лицо  доктора
Эйити Хорикоси и его руку, из которой безжалостно бил этот тонкий и острый
лучик света. Брент замотал головой и услышал:
   - Приходит в себя.
   Слепящий луч милосердно исчез, и Брент  различил  лица  Йоси  Мацухары,
адмирала Марка Аллена и адмирала Хироси Фудзиты. Все они молча смотрели на
него. Он попытался сфокусировать зрачки на лице старого японца,  но  черты
его расплывались, таяли, словно у  призрака.  "Не  адмирал,  а  тень  отца
Гамлета", - подумал Брент, собрав остатки юмора.
   А ведь арабские газеты и  впрямь  называли  "Йонагу"  и  его  командира
"призраками" и "пришельцами из потустороннего  мира".  Адмирал  был  таким
малорослым и щуплым, что под его синей  тужуркой  не  чувствовалось  живой
плоти; бугристая, как у доисторического ящера, йодисто-коричневая,  словно
прокуренная, кожа на голове - совершенно лысой, с венчиком легких как  пух
седых волос -  была  покрыта  темными  пятнами  старческой  пигментации  и
затянувшимися  язвами  солнечных  ожогов  -  следами  многих  десятилетий,
проведенных под палящим солнцем на мостике. Нос  был  приплюснут,  глубоко
запавшие губы - почти незаметны, а подбородок  -  крут  и  четко  очерчен.
Посверкивавшие из глубоких темных впадин живые умные глаза, свидетельствуя
о железной воле  и  подспудной  силе,  смотрели  пронизывающе,  словно  их
обладатель был наделен даром не только угадывать чужие мысли, но и  читать
в человеческих душах, как в открытой книге.
   Никто в точности не знал, сколько ему лет, но все сходились на том, что
никак не меньше ста. Хироси Фудзита, выходец из  аристократической  семьи,
по окончании Военно-морской академии сражался в Цусимском бою, а во  время
Первой мировой войны был офицером  связи  в  Лондоне  и  Вашингтоне,  где,
подобно многим другим японским морякам, и продолжил  между  двумя  войнами
образование. Он участвовал в Вашингтонской военно-морской конференции, где
было  принято  столь  унизительное  для  Японии  соглашение,  определявшее
соотношение количества ее крупных кораблей к судам Англии  и  Америки  как
3:5:5.
   Убежденный защитник и сторонник морской авиации,  он  учился  летать  в
начале двадцатых, когда служил  на  авианосцах  "Кага"  и  "Акаги",  более
пятнадцати лет разрабатывал тактику действий  торпедоносцев  и  пикирующих
бомбардировщиков, принимал как представитель флота не имеющий себе  равных
тренировочно-учебный центр в Цутиуре. Вторую мировую войну он  встретил  в
чине капитана первого ранга. Одиннадцатого ноября 1940 года  взлетевшие  с
палубы британского авианосца допотопные  торпедоносцы  "Суордфиш"  дерзким
ночным налетом на итальянскую  эскадру,  стоявшую  на  рейде  Таранто,  не
только потопили три и серьезно повредили два  итальянских  линкора,  но  и
навсегда  покончили  с  прежними  догмами   военно-морского   оперативного
искусства.
   Неделю спустя главнокомандующий императорским  флотом  адмирал  Ямамото
приказал  Фудзите,  Камето  Куросиме  и  Минору  Генде  разработать   план
авианосной атаки на Перл-Харбор, где  базировались  американские  ВМС.  По
типичной для самурая логике, признающей или все, или ничего, Фудзита решил
нанести по американской твердыне один, но сокрушительный удар  мощью  всех
семи японских авианосцев. План  его  был  утвержден  и  одобрен,  Фудзите,
произведенному в адмиралы, поручили командовать ударным соединением  "Кидо
Бутай", и он  перенес  свой  флаг  на  новый  и  самый  крупный  авианосец
"Йонага", оставив шесть остальных на  бездарного  адмирала  Нагумо.  Затем
последовало   нефтяное   эмбарго,   наложенное    Соединенными    Штатами,
Великобританией и Голландией, и оставшейся без нефти Японии  волей-неволей
пришлось атаковать. Получив приказ, эскадра на Курильских  островах  стала
готовиться к рейду.
   Но главнокомандующий, не решаясь собрать всю авианосную  мощь  флота  в
один кулак и особенно тревожась о судьбе "Йонаги",  приказал  ему  скрытно
стать  на  якорную  стоянку  в  чукотской  бухте  Сано  и  там   поджидать
радиосигнал к походу на Перл-Харбор... Именно в этой Богом  забытой  бухте
авианосец попал в ледяную ловушку и был сочтен погибшим. Кончилась  Вторая
мировая война, а высшие чины в Главном морском  штабе,  блюдя  самурайскую
традицию и кодекс бусидо, никому не  открывали  возможное  местонахождение
"Йонаги" - авианосец считался пропавшим  без  вести.  Потом  они  один  за
другим поумирали, а про гигантский корабль все забыли.
   Однако адмирал Фудзита и его команда, оказавшись в  ледовом  плену,  не
забыли о своем высоком предназначении самураев и  не  пали  духом.  Пробив
проход к побережью Берингова моря,  обладающего  самыми  крупными  в  мире
запасами рыбы, моряки, снабжаемые энергией от геотермального  источника  в
Тихом океане, ждали освобождения больше  сорока  лет.  Многие  умерли,  но
большая часть экипажа, благодаря адмиралу, не дававшему им расслабиться  и
впасть в уныние и апатию, сохранила прекрасную  физическую  форму,  готовя
себя к тому часу, когда плен  окончится  и  они  смогут  выполняя  приказ,
атаковать  Перл-Харбор.  Подобно  тем  безумцам,   которые   не   признали
капитуляции еще многие десятилетия продолжали воевать на  островах  Тихого
океана, моряки "Йонаги" как бы "остановили  время"  и  остались  молодыми,
тогда как их ровесники давно уже были немощными и слабоумными старцами.
   Чудо произошло в 1983  году:  под  воздействием  "парникового  эффекта"
исполинская ледяная глыба сдвинулась в сторону, как  занавес,  открывающий
сцену, где разыграется  великая  драма.  И  получивший  свободу  авианосец
ринулся выполнять приказ, полученный им давным-давно:  его  стосковавшаяся
по делу команда сбивала самолеты, топила корабли, взяла  в  плен  капитана
"Спарты" Теда  Росса  и  наконец  атаковала  Перл-Харбор,  пустив  на  дно
"Нью-Джерси" и "Пелелью". За этим последовало триумфальное  возвращение  в
Токио   и   ошеломительное   открытие.   Произошло   немыслимое:    Япония
капитулировала. Сутки спустя адмирал Фудзита узнал, что его  жена  и  двое
сыновей стали жертвами атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму. Справиться с
этим горем  ему  помогли  начавшаяся  война  с  Каддафи  и  личный  приказ
императора, вдохнувший в него новые силы и давший ему новую цель в  жизни.
Потом было самоубийство Теда Росса в тот самый день, когда его сын  Брент,
командированный на "Йонагу" разведуправлением  ВМС  США,  ступил  на  борт
авианосца.
   ...Брент, глядя вверх, собрал все свои силы, сфокусировал зрачки - и из
тумана выплыло лицо адмирала, точно выгравированное на меди: его  каменная
непроницаемость смягчалась в эту минуту  проступившим  на  нем  выражением
тревоги. Лейтенант попытался было что-то сказать,  но  губы  не  слушались
его, и он почувствовал себя еще более беспомощным и жалким.
   - Как по-вашему, Хорикоси,  он  оправится?  -  донесся  до  него  такой
знакомый, скрипучий и чуть приглушенный голос адмирала.
   - Он контужен, к счастью,  не  слишком  сильно.  Пулевые  и  осколочные
ранения лица и головы... Ожоги первой и второй степени для жизни угрозы не
представляют. Из шока мы его вывели, но, чтобы снять боли, довольно сильно
"накачали"  седативными   средствами...   Крови   потерял   столько,   что
обыкновенный человек давно  был  бы  на  том  свете.  Но  Брента  Росса  к
обыкновенным никак нельзя отнести. Мы вовремя сделали  переливание,  и  он
ожил как по волшебству.
   - Так что там у него с лицом?
   -  Я  штопал  его  весь  вечер.  Грудь  была  словно  дырявая  циновка,
истыканная ножом безумца. Чтобы  собрать  его  по  кусочкам,  понадобилось
наложить сто двадцать швов.
   "Шалтай Болтай сидел на стене... -  мелькнуло  в  голове  у  Брента.  -
Шалтай Болтай свалился во сне..."  Ему  хотелось  рассмеяться,  но  вместо
смеха раздалось только какое-то горловое бульканье.
   - Стонет? - услышал он низкий бас Мацухары.
   - Возможно, он пытается что-то сказать, - предположил Хорикоси.
   - Не... пытаюсь, а... говорю... болван... -  сумел  наконец  произнести
Брент.
   - Смотри-ка, очнулся! - обрадовался старый Хорикоси,  и  все  вокруг  с
облегчением рассмеялись.
   Потом  раздался  негромкий   голос   с   характерными   интеллигентными
интонациями:
   - Скоро поправишься, Брент, ты пошел в отца, а он был на диво крепок.
   Высокий человек лет шестидесяти с серо-зелеными глазами  и  удивительно
густыми седыми волосами, челкой падавшими на  лоб,  склонил  над  кроватью
бледное лицо, казавшееся особенно  белым  рядом  с  желто-смуглыми  лицами
японцев. Это был адмирал Марк Аллен, начальник военно-морской  разведки  в
зоне Тихого океана, вместе с Брентом  прикомандированный  к  "Йонаге".  Он
вырос и получил образование в Японии,  где  его  отец  был  военно-морским
атташе, а потому свободно говорил  по-японски  (как  и  на  многих  других
языках) и был крупным специалистом по истории и культуре Востока.
   Окончив Военно-морскую академию в Аннаполисе, он  служил  на  торпедном
катере, а потом был командиром одной из  первых  субмарин  класса  "Гато".
Однако  страсть  к  авиации  возобладала,  и  Аллен,  получив   "крылышки"
[нагрудная эмблема летчиков ВВС и  ВМС  США]  в  Пенсаколе,  стал  пилотом
пикирующего бомбардировщика "Дуглас-SBD", приписанного к палубной  авиации
"Лексингтона". Там он познакомился и  подружился  с  Тедом  Россом,  отцом
Брента, летавшим на его  самолете  стрелком.  Именно  он  за  необузданную
вспыльчивость прозвал его Порох Росс.
   Марк Аллен сделал двадцать три боевых вылета и был сбит над  Коралловым
морем, где затонул тогда и его авианосец. Потом он служил на "Йорктауне" и
"Уэспе" помощником руководителя полетов и сумел выплыть  после  того,  как
оба корабля один за другим были пущены японцами  на  дно.  К  нему  крепко
прилипло шуточное прозвище "глубоководная непотопляемая торпеда  "Марк-1",
и  многие  отказывались  служить  с  ним,  считая,  что  он  родился   под
несчастливой звездой.
   Однако Аллен  сумел  переломить  свое  невезение  и  был  с  повышением
назначен  руководителем  полетов  на  один  из  новых  авианосцев   класса
"эссекс". Именно он направлял самолеты, потопившие японский линкор "Ямато"
во время его злосчастной атаки на Окинаву 7 апреля 1945 года, а  всего  он
принимал участие в двенадцати морских сражениях, заработав  Военно-морской
крест и медаль "За выдающиеся  заслуги".  После  уничтожения  "Ямато"  его
представили к медали Почета, которую он, правда, так и  не  получил.  Зато
его несколько раз упоминали в приказах, а президент  Трумен  направил  ему
личную благодарность.
   После войны они вместе с Россом  попали  в  число  сотрудников  Сэмюэла
Моррисона, писавшего капитальный труд "ВМС США во Второй  мировой  войне".
Совместная работа сблизила их еще больше, и, когда в 1953 году Тед женился
на Кэтлин Игэн, в свидетели он позвал Аллена, а тот, годом позже  венчаясь
с Кейко Моримото, разумеется, захотел,  чтобы  шафером  на  бракосочетании
стал Порох. И когда у него родился Брент, в  роли  восприемника  он  видел
только своего старого друга.
   И вот теперь, увидев полные  жалости  и  тревоги  глаза  Аллена,  Брент
попытался успокаивающе улыбнуться:
   - Я... уже ничего...