дня  обещали  привезти  новые   двигатели   и   для
бомбардировщиков, поэтому я здесь.
   - Для бомбардировщиков?
   - Да. Осчастливим Миуру и Эндо. -  Он  двинул  стаканом  взад-вперед  и
сказал, не поднимая глаз: - Знаешь, наверно, ты был  прав  тогда...  После
смерти Кимио... Когда я просил адмирала разрешить мне харакири.
   - Иными словами, ты даешь мне понять, что я вел себя глупо?
   - Нет, не глупо. Это был вопрос чести. - Он пристукнул дном  стакана  о
стол, отчего виски чуть не вылилось через край. - Не глупо,  но  поспешно,
под влиянием минуты, когда ты был, что называется, не в себе.
   - А ты?
   - И со мной тогда было то же самое, - летчик выпил  и  взглянул  Бренту
прямо в глаза: - Мы с тобой нужны "Йонаге". Сейчас и впрямь не  время  для
харакири.
   - И потому Фудзита не дал разрешения ни тебе, ни мне?
   - Нет, не потому. Он  хочет,  чтобы  подобные  решения  принимались  не
сгоряча и не в боевой обстановке. Дает нам время успокоиться.
   - Едва ли это время наступит, Йоси-сан, - Брент устремил взгляд  поверх
головы друга, и мысли его  были  где-то  далеко.  -  А  вот  ответь,  как,
по-твоему, мы - все мы вместе - можем воздействовать на  ход  истории,  на
то, что творится на этой планете?
   - Ну и вопросы вас волнуют, молодой человек, - фыркнул Мацухара.
   - Нет, ты скажи! Скажи! - нетерпеливо допытывался Брент.
   Лицо летчика стало серьезным.
   - Ты хочешь знать, кто вертит колесо истории - слепая  случайность  или
человек? - Он отпил виски и прежде, чем ответить,  подержал  его  во  рту,
наслаждаясь вкусом. - Человек бессилен и беспомощен, не он творит историю,
а она - его. События не зависят от нашей воли, мы  ими  не  управляем.  Мы
плывем, подхваченные ими, как бурным течением.
   - Чувствуется, подполковник,  хорошее  знакомство  с  творчеством  Льва
Николаевича Толстого.
   Мацухара рассмеялся:
   - Если граф согласен со мной, тем лучше для графа.
   - Но ведь человек принимает решения, от которых зависят  судьбы  других
людей. Полководец посылает своих солдат в бой...
   - Да, конечно. Но и он - щепка, которую несет  поток.  Кафка  при  всем
своем безумии видел  мир  правильно  -  он  понимал,  что  это  враждебная
человеку, непокорная ему среда, где все мы под  властью  могущественных  и
бесконечно далеких от нас властителей, зараженных общим сумасшествием.  Но
и им не под силу вертеть колесо истории.
   - Но тогда  к  чему  все  то,  что  мы  делаем?!  -  воскликнул  Брент,
захваченный этой мыслью. - Мы уничтожаем  людей  и  предметы,  как  пьяные
игроки, сбрасывающие со стола кости! Пустим на  дно  еще  один  авианосец,
возьмем вот ту высоту, ворвемся в следующую траншею - и так без конца!  Мы
ничего не достигнем!
   - Не согласен. Мы остановили Каддафи.
   - Но колесо сделает еще оборот, и война продолжится. За этим боем будет
другой, а мы так и будем идти, не зная, куда и во имя чего мы  идем.  Наши
победы создают иллюзию движения, а на самом деле ничего не меняется, и  мы
только глубже увязаем в этой трясине. - Он отхлебнул виски. - Не  Каддафи,
так Гитлер, а не он, как Аттила,  Чингисхан,  Иди  Амин  или  какой-нибудь
аятолла.
   - Пойми, Брент, то, что не мы вертим ручки этого штурвала, не означает,
будто на свете нет понятия "добро" и "зло". И каждое поколение  определяет
их для себя само. Я не думаю, что мы заняты зряшной суетой, нет! Мы  воюем
не напрасно. Конечно, я бы предпочел посвятить себя  строительству  нового
мира, внести свой крошечный вклад в создание царства мудрости  и  красоты.
Но так уж устроен человек, что он сражается с тех  пор,  как  появился  на
земле. Вот и мы деремся. Что же нам еще остается?
   Брент минуту раздумывал над этим стройным силлогизмом, который  казался
убедительным, - но - лишь на первый взгляд.
   - Ты меня потряс, Йоси.
   - Чем это, интересно?
   - Умом. Даром убеждения. Начитанностью. Боже, ты читал все на свете!
   - Спасибо на добром слове, Брент-сан. Не забудь, однако, что я вырос  в
Америке, а потом у меня было сорок два года  для  пополнения  образования.
Льды, знаешь ли, очень располагают к чтению.
   Оба рассмеялись, но Брент вдруг помрачнел:
   - Ты не станешь искать смерти, Йоси? Там, - он показал вверх.
   - Нет, - покачал головой летчик. - Я буду делать все, что могу и  умею,
но добровольно с жизнью не  расстанусь.  -  Он  звякнул  кубиками  льда  в
стакане. - А ты?
   - То же самое. Баш на баш. Моя жизнь против твоей.
   - Ну, а что... эта женщина? - спросил летчик, застенчиво отводя глаза.
   - А что - женщина?
   - Она очень хороша.
   - Ни одна женщина еще не вызывала у меня такого желания.
   - Ты ее любишь?
   - Не знаю, - честно ответил Брент. - Мы так мало знакомы...
   - На войне время сжимается. Ты будешь в  Нью-Йорке...  Вы  увидитесь  с
ней?
   - Может быть.
   Мацухара издал глубокий вздох:
   - Каждому из нас нужна своя женщина.
   Брент знал, что его друг думает сейчас о Кимио и о том,  какая  пустота
образовалась после ее гибели.  Он  молчал,  понимая,  что  словами  ничего
нельзя выразить, а потом кивнул и стиснул челюсти.
   Они поднялись как по команде и крепко пожали друг другу руки.



        "7"

   С  посадками  для  дозаправки  на  острове  Мидуэй  и  в  Лос-Анджелесе
чартерный рейс "Дугласа DC-6", продолжался двадцать пять томительно-унылых
часов.  В  салоне  самолета,  где  в   задней   части   были   установлены
дополнительные емкости для горючего, разместились адмирал Аллен, полковник
Бернштейн, Брент и еще тридцать один  моряк  с  "Йонаги"  -  новый  экипаж
подводной лодки. Двенадцать мест оставались  свободными.  Брент,  которому
никак не удавалось удобно устроиться в сотрясающемся  от  вибрации  старом
самолете, не знал, куда девать свои длинные ноги, маялся и ерзал в кресле.
   - Ей-Богу, за хвостовой турелью и то удобней, -  в  сердцах  сказал  он
адмиралу, когда "Дуглас" футов на пятьсот провалился в воздушную яму.
   Тот улыбнулся:
   -  У  вас  с  президентом  Трумэном  схожие  вкусы:  он   тоже   выбрал
бомбардировщик своим личным самолетом. Назывался "Индепенденс": я  однажды
летал на нем.
   - Теперь понятно, отчего у Гарри был такой несносный характер, - сказал
Брент.
   Аллен рассмеялся.
   Покуда четыре громоздких двигателя "Пратт - Уитни" несли  содрогающийся
от вибрации самолет через океан, Брент мог без помехи поразмышлять.  Никто
не считает его виноватым в гибели старшины  Куросу  -  никто,  кроме  него
самого... Хотя он бросился к нему на выручку, попытался спасти его, сделал
что мог - застрелил двоих террористов... Какой странный договор  заключили
они с Йоси Мацухарой, который так тревожился за  него,  -  постараться  не
погибнуть. Смех, если вдуматься. Но у  него,  Брента,  шансов  остаться  в
живых побольше, чем у летчика-истребителя... А адмирал Аллен  пребывает  в
превосходном настроении... Еще бы: добился своего - все-таки убрал  его  с
"Йонаги", подальше от Фудзиты, который, как он считает, вредно  влияет  на
Брента... А Фудзита, между прочим, всерьез опасался, что  "Красная  Армия"
во что бы то ни стало попытается свести с ним счеты.
   Адмирал Фудзита... Загадочная личность,  Фудзияма  воли,  человек,  над
которым  не  властно  время,  кладезь  познаний,   ходячая   энциклопедия,
доверенный собеседник королей и  президентов,  лично  знававший  тех,  кто
определил облик XX века: обоих Рузвельтов - и Тэдди, и Франклина, Делано -
Вудро Вильсона и Джона Першинга, Ллойд-Джорджа, Дугласа  Хейга,  Черчилля,
Гитлера  и  еще  многих-многих  других  лидеров  со  всех  концов   света.
Фудзита... Стратег и тактик, вместе с Исоруку  Ямамото  создавший  морскую
авиацию Японии, вместе с Камето Куросимой и  Минору  Гендой  разработавший
план  нападения  на  Перл-Харбор.  Прошло  столько  лет,  и  вот  Фудзита,
неколебимый как гранитный утес, перегородил путь арабскому терроризму.
   Англичане создали  целую  библиотеку,  посвященную  Уинстону  Черчиллю,
который со своим "бульдожьим" упорством почти в одиночку вывел свой  народ
из бездны поражения на вершину триумфа. Фудзита - человек того же калибра.
Из  немощных  формирований  ослабленной  Японии,  которая  даже  в  случае
нападения отказывалась давать  отпор  врагу,  он  сумел  сколотить  кулак,
нанесший страшный  удар  арабам.  С  каким  поразительным  мастерством  он
управлял своим кораблем! Можно было подумать, что исполинский авианосец  -
часть его существа, покорная его разуму и воле. Он,  будто  хищная  птица,
наносил разящий удар только в том случае, если преимущество  было  на  его
стороне, и  тотчас  исчезал,  растворялся,  как  призрак,  оставляя  врага
исходить  кровью  и  бессильным  бешенством.  Его  подчиненные  не  просто
выполняли  приказы  адмирала  и  не  просто  покорялись  его  воле  -  они
становились ее одушевленными сгустками.
   И какие странные у него глаза... Черные, пронизывающие,  живущие  своей
жизнью, излучающие сверхчеловеческую энергию и  властность,  противостоять
которым не в силах  никто...  Брент  с  первой  минуты  почувствовал,  что
адмирал относится к нему как-то по-особенному. Да, он знал  и  уважал  его
отца, но дело было не только в Теде Россе: Фудзита был покорен тем, как он
сражается, тем,  как  неукоснительно  исполняет  все  предписания  кодекса
бусидо, постепенно проникаясь самим духом самурайства... Ну, и конечно,  -
остротой его зрения, твердостью его руки, меткостью стрельбы. "Не человек,
а радар", - часто говорил про него адмирал. Он,  несомненно,  стал  близок
ему: Фудзита испытывал к нему отцовские чувства, если им вообще находилось
место в его душе. Йоси Мацухара сказал ему однажды: "Знаешь,  у  него  был
сын... Он погиб в Хиросиме. Сильный, умный, красивый парень... Если бы  ты
был японцем, вас с ним принимали бы за близнецов".
   Может быть, он и вправду напоминал Фудзите  сына?  Может  быть,  старый
адмирал понимал, что Брент, чтобы  сохранить  разум,  срочно  нуждается  в
перемене обстановки? Налицо были грозные и несомненные признаки того,  что
он на грани нервного  срыва.  Неужели  Фудзита  считал,  что  "Блэкфин"  и
Нью-Йорк менее опасны, чем "Йонага" и Токио, и отослал Брента, спасая  ему
жизнь? Вряд ли. Авианосец был такой же неотъемлемой частью  адмирала,  как
печень, легкие или кровеносные сосуды, и после императора стоял на  первом
месте. Потом уже с огромным отрывом  шло  все  остальное  -  он  сам,  его
команда, его семья, Брент Росс.
   Человек на войне дешев, жизнь его  подобна  мелкой  медной  монетке,  а
командир, который думает иначе, не имеет права  командовать.  Сколько  уже
было  принесено  в  жертву  ярких,  даровитых,  отважных  людей  -  и   не
поодиночке, а целыми полками и экипажами?! И  никто  не  знает,  где  тебя
подстережет смерть - на войне нет безопасных мест. Служба на лодке  далеко
не санаторий, а задача, поставленная перед "Блэкфином", связана с огромным
риском. Тем не менее оба адмирала решили, что перемена  обстановки  пойдет
ему на пользу.
   Он заерзал в жестком кресле, пытаясь устроиться поудобней,  взглянул  с
высоты двадцати четырех тысяч  футов  вниз,  на  бесконечное  пространство
Тихого океана. Пухлые комья низких облаков, похожих на куски  раскатанного
и забытого беспечным пекарем  теста,  отражаясь  в  воде,  казались  более
плоскими и темными, а  в  отдалении  слипались  в  единое,  серовато-белое
полотно, тянувшееся до самого горизонта. Раскаленный добела шар стоящего в
зените солнца висел в посверкивающей ослепительной пустоте, резавшей глаза
своим блеском, от которого края облаков были  словно  покрыты  декабрьским
инеем. Красиво. Не удивительно, что Йоси  Мацухара  и  другие  пилоты  так
любят летать и даже умереть мечтают в небе, "поближе к богам".
   Мысли его по странной ассоциации перескочили на  Дэйл,  -  впрочем,  он
думал о ней постоянно. Они должны увидеться в Нью-Йорке - у него  есть  ее
адрес и телефон. Знакомое  волнение  охватило  его.  Он  снова  беспокойно
задвигался в кресле. Будет ли продолжение у романа, начавшегося так  бурно
и стремительно? Йоси, как всегда, ухватил самую суть, когда сказал: "Время
на войне сжимается".
   С тех пор как китайцы  вывели  на  орбиту  свою  систему,  в  мире  шла
непрекращающаяся война,  унесшая  тысячи  жизней,  и  постоянная  близость
смерти обостряла все ощущения и придавала каждой  прожитой  минуте  особый
вес и ценность.  Церемонии,  ритуалы,  условности  полетели  за  борт  как
ненужный хлам, и следом за ними понятия "флирт", "ухаживание", "поклонник"
стали безнадежными анахронизмами, роскошью, годной только  для  неспешного
течения мирного времени. Брент понял и испытал это с другими женщинами уже
давно - четыре года назад, как только началась  война  с  терроризмом.  Да
возможно ли вообще на войне то, что понимают под словом "любовь"?  Мужчины
и женщины вожделеют друг к другу, хотят друг друга и берут  друг  у  друга
все, что возможно, не заботясь о морали, не теряя времени  на  условности,
не обременяя себя взаимными обязательствами. Так ли будет у него  с  Дэйл?
Конечно, близость смерти подстегивала и подхлестывала его тягу к  ней,  но
было что-то и помимо этой тяги или, по крайней мере, должно было быть.  Он
усмехнулся, вспомнив, как два года назад, после изнурительной ночи  любви,
капитан  израильской  разведслужбы   Сара   Арансон   заметила   почти   с
благоговением, но не без яда: "Брент, в тебе  нет  ничего,  кроме  двухсот
двадцати фунтов кипящей спермы, ты вырос большой, а ума не  нажил".  Может
быть, так оно и есть и будет всегда... В смятении и растерянности он снова
заерзал в кресле, глядя на проплывающие внизу воды Тихого океана.
   После  заправки  в  Лос-Анджелесе  лететь  стало   повеселей.   Самолет
пересекал континент из конца в конец,  и  Брент  не  уставал  разглядывать
раскинувшуюся  на  все  стороны  света  гигантскую  страну.   Подробнейшая
рельефная карта Соединенных Штатов постепенно  разворачивалась  перед  его
глазами, как свиток пергамента, только ни на какой карте не увидеть такого
разнообразия приглушенных цветов, такой игры света и тени.  За  скалистыми
горами,  подобными  исполинским  грудям  с  заснеженными  сосками  вершин,
потянулся Средний Запад, где малые и большие города  в  идеальном  порядке
выстраивались в безупречно правильные геометрические фигуры,  столь  милые
сердцу картографов. По серым и  черным  лентам  автомагистралей  катились,
посверкивая на солнце, редкие машины, разбегались  паутинной  сетью  узкие
колеи железной дороги,  осколками  разбитого  зеркала  блестели  озера,  и
лоснились извилистые полосы рек, темные  леса  со  всех  сторон  врезались
зелеными   клиньями   в   темно-коричневые   неправильные   прямоугольники
распаханных полей, неподалеку от которых всегда находились домики ферм  и,
обведенные безупречно ровным - точно какой-то великан вычертил их циркулем
- кругом свежей зелени,  стояли  дождевальные  машины.  Когда  же  самолет
приблизился к восточному  побережью,  на  горизонте  заклубился  туман,  в
разрывах которого то исчезали, то  с  особенной  отчетливостью  появлялись
куски ландшафта. Мало кому удается увидеть всего за несколько часов полета
огромную страну во всем ее великолепии, ощутить ее бескрайние  просторы  и
не плениться ею, как прекрасной женщиной. Это была его страна, а он был ее
частью. Быть может, в  этом  ощущении  и  заключается  патриотизм?  Моторы
"Дугласа" заревели на другой ноте, и Брент отвлекся от своих размышлений.
   Самолет шел на посадку. Вспыхнули буквы "НЕ КУРИТЬ! ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ!"
Низкие облака, не отстававшие от них в течение всего пути через континент,
вдруг раздвинулись, и далеко внизу  Брент  увидел  Большой  Нью-Йорк.  Они
зашли с юга, со стороны Атлантики,  и  теперь  разворачивались  курсом  на
запад, к аэропорту Кеннеди. На северо-западе Брент увидел  Стэйтен-Айленд,
Нью-Джерси, Ньюарк, на севере - Гудзон, где поджидала их  подводная  лодка
"Блэкфин", и  частый  лес  небоскребов  Манхэттена,  на  северо-востоке  -
Ист-Ривер, Бронкс и Куинс. И на востоке  врезался  в  Атлантический  океан
зеленый клин Лонг-Айленда.
   Самолет заложил вираж, снижаясь над Стэйтен-Айлендом и  Бруклином,  над
бесконечными ровными - как солдаты на параде - рядами игрушечных  домиков,
между которыми время от времени возникала зеленая прогалина -  Гринвудское
кладбище, кладбище "Холи Кросс",  Вашингтонское,  Троицы,  Национальное...
Брент показал на них адмиралу Аллену:
   - Отдохнуть можно только на кладбище.
   - Ты и сам не понимаешь, какое ты сделал глубокое и верное  наблюдение,
- рассмеялся тот.
   В иллюминатор Брент увидел,  как  поднялись  закрылки,  замедляя  полет
"Дугласа" и направляя его носом вниз. Самолет тряхнуло - вышло шасси.  Они
были так низко, что Брент мог различить лица людей внизу.  На  скорости  в
сто двадцать миль они пронеслись над шоссе, всего в нескольких  футах  над
крышей автобуса.
   - Эх, надо было перескочить! - под смех  Бернштейна  и  Аллена  пошутил
Брент.
   Самолет задрожал - это пилот сбросил скорость до предела и изменил  шаг
винта всех четырех пропеллеров. Последовал толчок, колеса, гася  скорость,
завизжали резиной о бетон, самолет тряхнуло, он задрожал и  остановился  -
пилот нажал на тормоз.
   - Нью-Йорк! - объявил Марк Аллен. - Вылезай, приехали.


   Путь к манхэттенским докам был недолог,  тем  более  что  смугло-желтый
шофер  присланного  за  ними  разболтанного  автобуса  оказался  настоящим
безумцем, до  глубины  души  презирающим  правила  уличного  движения.  Он
промчался по бульвару  Линден  через  самый  центр  Бруклина  к  проспекту
Экспресс-уэй, нырнул в тоннель, без умолку объясняя в микрофон на  ломаном
бруклинском наречии с пуэрториканским  акцентом,  где  именно  они  сейчас
едут, и лишь то обстоятельство, что из-за нехватки бензина машин на  улице
было не очень много, спасло многих его потенциальных жертв.
   Картина  из  окон  автобуса  открывалась  безрадостная.  Вдоль  обочины
тянулись унылые обшарпанные жилые  дома,  изредка  разбавленные  не  менее
унылыми фабричными корпусами. Многие здания грозили вот-вот рухнуть,  а  к
северу от  Гринвудского  кладбища  пошли  кварталы,  казалось  только  что
перенесшие   массированный   авианалет.   Стены   были   сплошь    покрыты
непристойными надписями и похабными рисунками.
   - Нью-йоркская шпана оставила свои визитные карточки, - заметил как  бы
про себя адмирал Аллен.
   -  Куда  же  смотрят  городские  власти?  -  спросил  явно  потрясенный
Бернштейн.
   - Банда взяточников! Им ни до чего нет дела! - сердито ответил Аллен.
   Брент повернул  голову  назад,  где  молча  сидели  будущие  подводники
"Блэкфина". Все были опытные моряки, служили в  Силах  самообороны,  бегло
говорили по-английски - на языке, который им предстояло слышать  ближайшие
полгода, если, конечно, они эти полгода проживут.  Четверо  самых  старших
успели еще застать краешек Второй мировой войны и служили на императорском
флоте пятнадцатилетними юнгами. Они остались в живых потому, что уже не на
чем было выйти в море, где всех их, без сомнения,  ждала  гибель.  Старшим
команды был назначен торпедист Масайори Фудзивара, коренастый крепыш, весь
точно сложенный из каменных глыб разной величины. После недолгой службы на
императорском флоте он попал в Силы самообороны, а перед самым увольнением
в запас пришел, несмотря на  уговоры  жены  и  родичей,  на  авианосец,  к
адмиралу Фудзите. Человек он был  дельный  и  надежный,  отличался  крутым
нравом, и приказы его звучали как свист кнута. Впрочем, он и в самом  деле
не расставался если не с кнутом, то с коротким  кожаным  жгутом  и  считал
вовсе не лишним подкрепить слова хлестким ударом по заднице, если  матрос,
по его мнению, шевелился недостаточно проворно. В крайних  случаях,  когда
должного воодушевления достичь не удавалось и этой мерой, Фудзивара, чтобы
сделать приказ максимально доходчивым, без колебаний пускал в ход  кулаки.
Брент при взгляде на него всег