ен, и сдержанный  смешок  прошел  по  кают-компании,  немного  разрядив
тягостно-напряженную атмосферу. - Ну  а  нам,  грешным,  надо  форсировать
подготовку лодки. Уже не вызывает сомнения,  что  придется  иметь  дело  с
могучей  коалицией.  Мистер  Уильямс,  "Блэкфин"  не  упоминался  на  этой
встрече?
   - Нет, сэр, но, может быть, эта тема обсуждалась, пока я был в нокауте.
   Все рассмеялись.
   - Нет, сэр, ни единого слова о лодке сказано не было, - сказал Брент.
   - Вот и отлично.
   Брент решился задать вопрос, тревоживший всех:
   - Сэр, мы пойдем через Панамский канал?
   - Конечно. У нас слишком мало времени, чтобы огибать мыс Горн.
   - За нами будут следить, сэр, - с сомнением качнул головой Брент. - Они
знают, что мы двинемся отсюда, войдем в канал и из него - в Тихий океан.
   - Ну и пусть следят. Я надеюсь, они купятся на историю лодки-экспоната,
которую перегоняют в японский музей. А не купятся - плевать! - Он  хлопнул
ладонью по столу. - Тех, кто попытается задержать нас, будем топить!
   Поднялся общий одобрительный шум. Брент с трудом  удержался,  чтобы  не
крикнуть "Банзай!". Несомненно, Аллен многому научился у адмирала  Фудзиты
- таким вот, например, энергичным концовкам.
   - Завтра, - продолжал Марк Аллен, - проведем  учения.  Походная  вахта,
посты по боевому расписанию, артиллерийская тревога, уход от столкновения,
отработка срочного погружения,  атака  в  погруженном  состоянии  и,  если
успеем, - в надводном. Напоминаю, хотя  вы  вряд  ли  это  забыли:  завтра
вечером "вахта левого борта" увольняется на берег. Только офицеры. "Правый
борт" - в воскресенье. А команду - опять же повахтенно - отпустим в  город
на будущей неделе. - Раздался одобрительный шум. - Если вопросов нет,  все
свободны.
   Офицеры потянулись к двери.
   - ...Кэддингтон, сто шестьдесят, - назвал адрес Брент,  откидываясь  на
сиденье.
   Таксист кивнул  и  рванул  машину  с  места:  ею  точно  выстрелили  из
катапульты, и она понеслась по Вестсайдскому хайвею к югу.
   - Это Гринвич Вилледж?
   - Нет, лейтенант: сейчас это место называется "треугольник  у  канала".
Это к югу от "маленькой Италии".
   Брент, которому это ничего не говорило, только  пожал  плечами  и  сжал
зубы: таксист на бешеной скорости  пронесся  по  Вестсайд-хайвей  и  через
несколько секунд уже сворачивал с магистрали на  Кэнел-стрит.  Потом  взял
южнее, и  они  оказались  в  квартале,  густо  застроенном  очень  старыми
кирпичными домами.
   - Боже, мы приехали в прошлый век, - вырвалось у Брента.
   Таксист рассмеялся, не снижая  скорости,  объехал  загораживавший  путь
автобус и свернул на Вэйрик-стрит, по обе стороны  которой  тоже  тянулись
ряды темных и угрюмых домов.
   - Бери выше, лейтенант: кое-кому из этих стариков - за  двести  лет,  -
показал на них таксист. - Когда-то здесь была сосредоточена  вся  торговля
мясом - и оптовые рынки, и хладобойня, и просто мясные лавки. Вон, видишь,
- он ткнул пальцем в сторону высокого дома с окнами только  на  последнем,
восьмом этаже, - там и сейчас какая-то продуктовая фирма. Всякому понятно:
раз окна не пробили во всем доме, - значит, так и остался домик офисом или
складом.
   - Но вон в тех вроде люди живут?
   - Там-то? Там - да. Здоровенные квартирки, идут по миллиону и больше, -
не прикасаясь к тормозам, он  с  ревом  и  визгом  покрышек  срезал  угол,
выровнял машину и понесся дальше.
   Брент почувствовал, как из желудка к стиснутым зубам поднимается кислая
волна тошноты:
   - Слушай, чего ты несешься как угорелый? Я никуда  не  спешу.  Дай  еще
пожить немножко.
   - Извини, лейтенант, поедем, если хочешь,  помедленнее.  Но  разве  это
называется "несешься"? Тут не разгонишься - на каждом углу "коп" стоит.
   - Тебе-то чего их бояться: они тебя не то что остановить -  увидеть  не
смогут. Тебя ловить - все равно что снаряд фугасный, разницы никакой.
   Таксист засмеялся и сбавил скорость. Брент, разглядывая старинные дома,
сохранившие широкие въезды для погрузки  и  разгрузки  и  массивные  двери
холодильных камер-ледников, сказал:
   - Так, говоришь, по миллиону и больше?
   - Этот квартал - не из дешевых, - снова засмеялся таксист.  Он  яростно
выкрутил  руль,  притирая   автомобиль   к   обочине   напротив   мрачного
шестиэтажного кирпичного дома, вдавил педаль тормоза в  пол  и  еще  футов
двадцать шел юзом. - Приехали! Кэддингтон, сто шестьдесят!
   Вылезая из машины, Брент мысленно вознес  хвалу  Господу  Богу,  богине
Аматэрасу и всем ками, какие только вспомнились ему в эту минуту.


   Дэйл услышала, как пронзительно, словно подвергшаяся нападению женщина,
завизжали за окном тормоза. Она выглянула с шестого этажа и увидела  внизу
рослую фигуру Брента,  выпрыгивавшего  из  такси.  "Ему  не  терпится",  -
сказала она сама себе.
   Она торопливо подошла к  большому  зеркалу  в  гостиной  и,  переставив
поближе торшер, стала пытливо  всматриваться  в  свое  отражение,  окинула
взглядом затянутую в тугие атласные брючки и белую блузку фигуру, быстрыми
движениями поправила длинные золотистые волосы,  придвинулась  вплотную  к
стеклу. Нет, даже в этом беспощадно ярком свете не заметны были складки на
шее, не отвисали ни щеки, ни груди. И все же видно было - видно ей,  видно
всем и каждому, - сколько ей лет: "гусиные  лапки"  протянулись  от  углов
глаз. Она чуть натянула кожу, но морщинки  не  исчезли,  а  лишь  изменили
расположение. Как  и  всем  красивым  женщинам,  годы  внушали  ужас  Дэйл
Макинтайр. Она убавила свет до предела - и морщины стали не  так  заметны.
"Так-то лучше", - пробормотала она.
   Отступив на шаг, она провела ладонями по груди,  спускаясь  к  талии  и
бедрам.  Фигурой  своей  она  была   довольна   больше,   чем   лицом:   и
просвечивающие сквозь атлас  ягодицы,  и  тугие  бедра  -  все  твердое  и
упругое, как в восемнадцать лет, и  так  соблазнительно  покачиваются  при
каждом  движении.  Хороши  и   крепкие,   пышные,   остроконечные   груди,
распиравшие блузку. Ей самой нравилось, как проступают сквозь тонкую ткань
тугие соски - для того и был надет этот прозрачный кружевной  лифчик.  Она
провела руками по скользкому  шелковистому  атласу,  прикрывавшему  впалый
мускулистый живот. "Ах ты, тварь бесстыжая... -  пробормотала  она.  -  На
молоденького потянуло... - И невольно бросила взгляд на дверь спальни, где
виднелась ее кровать. - Ну уж нет,  туда  я  его  не  пущу...  Он  в  моей
девичьей постельке не поместится".
   Когда  Брент  позвонил  ей  сегодня  утром,  она  чувствовала,  что  он
счастлив, бодр и сгорает от желания видеть ее - и  следа  не  осталось  от
подавленного, неотступно думающего о  самоубийстве  человека,  которым  он
стал после той чудовищной бойни в отеле "Империал". Дэйл знала, что  тогда
ему срочно нужно было сменить обстановку, увидеть  новых  людей,  заняться
новым делом и, самое главное,  освободиться  от  мучительного  раздвоения.
Перевод в Нью-Йорк, на  лодку,  -  это  как  говорится,  "то,  что  доктор
прописал". Слишком часто гибли люди на  "Йонаге",  слишком  многих  друзей
потерял  он  там.  Дэйл  видела,  что  между  ним  и  моряками   авианосца
установилась неразрывная связь -  каким  потерянным,  угнетенным  взглядом
после гибели старшины Куросу смотрел он на мир, на  адмирала  Фудзиту,  на
Йоси Мацухару, на других своих сослуживцев. Очевидно, война создает особое
мужское братство. Конечно,  женщины  тоже  дружат,  создают  свои  лиги  и
ассоциации, играют в бридж... Но они не спасают подруг  ценой  собственной
жизни. А она видела, что какая-то  часть  души  Брента  умерла  вместе  со
старшиной Куросу. А сколько было таких смертей... Ей вдруг стало  холодно,
и она зябко обхватила себя за локти.
   Внизу гулко хлопнула входная дверь, загудел, подымаясь,  лифт,  и  Дэйл
чуть было не бросилась открывать - с самого утра, как только он  позвонил,
она уже была сама не  своя  и  мечтала  поскорее  увидеть  Брента.  Однако
усилием воли она удержала свой порыв, заставила себя не  торопиться  и  не
показывать свое радостное волнение.
   И вот раздался звонок. Потом второй и третий. Дэйл  стояла  неподвижно,
хотя ей хотелось со всех  ног  кинуться  и  отпереть  дверь.  Наконец  она
взялась  за  ручку,  и  на  пороге  появился  Брент   Росс   -   огромный,
широкоплечий, неотразимо элегантный в  своей  синей  форме,  великолепный,
улыбающийся. И очень молодой. Дэйл застыла не в силах вымолвить ни  слова.
Она  молча  смотрела  на  него  и  чувствовала,  как  неудержимая  радость
переполняет все ее существо. Потом отступила на  шаг,  давая  ему  пройти,
закрыла за ним дверь и поцеловала в губы - крепким, долгим, влажным от уже
проснувшейся страсти поцелуем. Он обхватил ее  и  прижал  к  себе,  провел
пальцами вдоль спинного хребта по позвонкам, как по бусинам  четок,  потом
опустил ладони на тугие полушария зада, еще крепче приник к ней, целуя  ее
шею и ухо.
   - Я соскучилась по тебе, Брент, - прерывающимся голосом прошептала она.
   - Господи, Дэйл, как давно мы не виделись!
   Она с трудом заставила себя вырваться из кольца его рук и повела Брента
в гостиную, стены  которой  были  обшиты  дубовыми  панелями  от  пола  до
потолка, усадила на мягкий раскидистый диван, обитый красным бархатом.  На
маленьком мраморном  столике  стояла  бутылка  "Джонни  Уокера"  с  черным
ярлыком.
   - Как всегда?
   - Да.
   Она налила ему чистого виски, а себе  добавила  содовой.  Пригубив,  он
показал стаканом на могучие стропила под потолком, на огромные, не  меньше
двенадцати футов  высотой,  окна,  на  толстые  шашки  наборного  дубового
паркета и роскошную мебель:
   - В жизни такого не видал. Здесь можно осаду  выдержать.  Какие  балки!
Двадцать на двадцать, не меньше.
   - Этому дому больше ста лет. Раньше в нем помещалась хладобойня. Ну, не
в этой комнате, конечно: здесь были кабинеты, конторы.
   - От тесноты эти клерки не страдали.
   - Три тысячи квадратных футов.
   Она говорила, а  он  гладил  шелковистые  пряди,  сплошной  глянцевитой
массой, блестящей как мокрый атлас, падавшие ей на  плечи  и  вспыхивавшие
при каждом движении головы, - чуть подергивал их  большим  и  указательным
пальцами, перебирал, как драгоценные ожерелья.
   - Золотое руно, - сказал он восхищенно. - Язону  и  его  аргонавтам  не
надо было плавать за ним так далеко.
   Поставив на стол стакан, Дэйл снова поцеловала его - еще более  крепким
и долгим поцелуем, чем при встрече. Могучие руки обхватили ее и прижали  к
мускулистой груди. Знакомый жар охватил ее, сердце  заколотилось,  но  она
оттолкнула Брента:
   - Ты неисправим... - Он  засмеялся.  Поднявшись,  она  потянула  его  с
дивана. - Пошли, пошли! Я наготовила столько, что хватит  всему  "Арго"  и
еще останется богам с Олимпа.
   Брент попытался снова усадить ее рядом,  но  она  гибко  высвободилась,
выскользнула из его объятий.
   - Поедим здесь... И вообще, я не голоден.
   - Идем-идем! Мальчик растет и должен питаться как следует.
   Брент, не слушая Дэйл, притягивал ее к себе все ближе, водя ладонями по
ее груди, талии, бедрам, и она почувствовала, что тает и плавится  от  его
прикосновений, как лед под июльским солнцем. Но, собрав остатки решимости,
поднялась и повела его в столовую.
   Угощение и в самом деле было первоклассным: в  меру  прожаренный  стейк
по-нью-йоркски с печеным картофелем и спаржей под  соусом  оландэз,  а  на
десерт - шоколадный мусс.  Брент  уплетал  за  обе  щеки,  радуя  Дэйл:  у
человека с таким аппетитом мыслей о самоубийстве обычно не возникает.
   После обеда они  вновь  переместились  на  диван,  потягивая  бренди  и
бенедиктин. Брент рассказал ей о "Блэкфине", о мордобое в стенах  ООН,  об
англичанине-посреднике и арабах.
   - Затея была обречена на  провал  с  самого  начала.  Эти  высокомерные
наглецы понимают только язык силы.
   - Ну разумеется. Так всегда было и будет.
   - Да, - согласился он, в раздумье почесав подбородок. - Самый старинный
и самый убедительный  аргумент  -  кулак.  Я  -  представитель  древнейшей
профессии.
   - Неужели? Несколько тысяч женщин, стоящих  сейчас  по  всему  Бродвею,
удивились бы, услышав тебя. - Играя своей рюмкой, она сказала: - Знаешь, в
моей конторе прошла информация: арабам известно о том, что ты  служишь  на
"Блэкфине". Будь осторожен.
   - Да? Выходит, мы никого не обманули?
   Дэйл покачала головой, допила свою рюмку.
   - Похоже, что никого.
   Брент, проглотив остававшийся в рюмке бренди,  скользнул  рукой  по  ее
бедру. Она не отстранилась и не остановила его.
   - Почему мы тратим время на такой вздор, как политика? - сказал он.
   - Почему? Должно  быть,  потому,  что  люди  на  другом  конце  планеты
предписывают, как нам жить и жить ли вообще.
   - Ты чувствуешь...
   - Бессилие? Да! И довольно часто.
   - Ну и черт с ними со всеми, - сказал он решительно.
   Притянув ее к себе, он впился поцелуем в  ее  полуоткрытый  рот,  сразу
отыскав трепещущую острую стрелку ее  языка.  Дэйл  почувствовала,  как  в
груди, на шее, во всем теле запульсировала кровь, посылая жаркую волну  за
волной куда-то в самую глубину ее существа. Брент,  целуя  ее  нос,  щеки,
глаза, что-то горячо шептал ей на ухо, между тем как рука его  поползла  с
живота Дэйл вниз - туда, где так бешено стучала кровь.
   - Зачем на тебе эти чертовы штаны?  -  Он  уже  расстегнул  пуговицу  и
теперь занимался молнией.
   - Брент...
   Опрокинув Дэйл на диван,  он  всей  своей  тяжестью  навалился  сверху,
вжимая ее в подушки и не отрываясь от ее губ. Она выгнулась всем  телом  и
застонала,  бессознательным  движением  разомкнула  колени.  Руки   Брента
продолжали гладить и  сжимать  ее  груди,  талию,  бедра,  потянув  вверх,
сорвали блузку и следом - лифчик. Язык  его  пробежал  вокруг  напрягшихся
сосков, пальцы с силой сжали ягодицы.
   Запрокинув голову, изогнувшись, постанывая и чувствуя, как в ответ  его
нетерпению нарастает  мучительное  до  боли  желание  в  ней  самой,  Дэйл
целовала его виски, волосы, щеки, водила пальцами по его спине и плечам.
   - Нет... Нет, Брент, - проговорила она словно в забытьи.
   - Ты с ума сошла...
   - Нет, не здесь, - Дэйл мягко отстранила его,  поднялась,  потянула  за
руку, ведя за собой в спальню.
   Утро Брент встретил в полном изнеможении: еще никогда у  него  не  было
такой исступленной ночи любви. Когда вчера они переступили порог  спальни,
она сбросила то немногое, что на ней  еще  оставалось,  и  Брент,  как  ни
велико было его вожделение, невольно замер, не сводя с нее широко открытых
восхищенных  глаз.  Ее  тело  было  истинным  произведением  искусства   -
совершенным творением великого мастера.
   Потом, словно очнувшись, он сорвал с себя одежду и бросился к ней  -  в
нее, в жаркие глубины ее раскинувшегося в кровати тела, будто распятого на
кресте блаженства.
   На этот раз она не останавливала его, не  противилась  ему.  Далеко  за
полночь, когда они наконец утолили свой пыл и разомкнули  объятия,  Брент,
соскользнув с кровати, потянулся за своей  одеждой,  раскиданной  по  всей
комнате в полном беспорядке, но Дэйл вновь притянула его к себе:
   - Нет! Не уходи! Я хочу, чтобы ты остался здесь на всю ночь... А  утром
я хочу приготовить тебе завтрак...
   - Дэйл, такси сейчас не поймать... Я опоздаю на лодку.
   - Я тебя отвезу.
   Ее нежно-требовательная рука коснулась его тела,  рождая  в  нем  новое
вожделение, и слова замерли у него на устах.  С  глухим  стоном  он  опять
припал к ней. Дэйл, откинув голову, засмеялась, как ребенок,  проснувшийся
в первое утро Рождества, вскинувшиеся ноги ее снова оплели его поясницу.
   ...Но сейчас пришло время расставаться.  Брент  стоял  перед  зеркалом,
натягивая тужурку. Дэйл была  уже  одета,  и  из  кухни  доносился  аромат
свежесваренного кофе.
   - Брент! - услышал он ее голос. - Иди завтракать!
   - Ты в самом деле отвезешь меня?
   - Разумеется. - Она вплыла в кольцо его рук, сделанное точно  по  мерке
ее тела. Они поцеловались. - А ты придешь ко мне еще?
   - Попробуй-ка не пустить меня.
   Дэйл рассмеялась - весело прожурчал по камням чистый ручеек.



        "9"

   В течение следующей недели творившееся на "Блэкфине" форменное  безумие
стало  постепенно  сменяться  каким-то  порядком:  через  четыре  дня  был
назначен первый пробный выход в море, на борт приняли и смонтировали новую
аппаратуру, включая  и  скромный  компьютер  радиоэлектронной  разведки  с
небольшим каталогом  "угроз".  Инспектора  из  ВМС  США  при  этом  дружно
смотрели в другую сторону. Обеим вахтам наконец разрешили "берег". Команду
разбили на четверки - двое японцев, двое американцев-"дядек", -  тщательно
проинструктировали, как себя вести. Ни нарушений дисциплины, ни  опозданий
из увольнения не было: никто не напился, не сцепился с патрулем.
   Брент все свободное время проводил с Дэйл, не покидая ее квартиры - она
сделалась их святилищем и убежищем от всего  остального  мира:  здесь  они
принадлежали  только  друг  другу.  Каждое   мгновение   казалось   Бренту
неповторимым и единственным в своем  роде,  и  то,  как  предавалась  Дэйл
любви, было совершенней шубертовской симфонии: каждый мотив в их  близости
звучал отдельно, но сплетался с другими, перетекал  в  них,  рос,  креп  и
ширился, пока наконец из многих тем  не  возникало  гармоничное  единство,
которое возносилось на небывалую высоту  и  завершалось  могущественной  и
бурной кульминацией. В счастливом изнеможении Брент вытягивался  рядом  со
своей возлюбленной.
   А вот ее что-то угнетало: Брент видел это по ее  глазам,  улавливал  по
интонациям. Однажды после  бурной  ночи  она  проснулась  на  рассвете  от
собственного крика - ей приснилось что-то страшное.
   Брент крепко держал ее в своих объятиях, а она всхлипывала, прильнув  к
его щеке своей, мокрой от слез.
   - Что с тобой, милая? Что случилось? - допытывался Брент.
   Голос изменил ей, и она ответила не сразу:
   - А нам?.. Что - нам?..
   - О чем ты?
   - Что  нам  делать...  в  этом  мире,  которым  правит  орава  кровавых
маньяков?..
   Брент, хоть вопрос и удивил его, тем более спросонья, после задумчивого
минутного молчания ответил:
   - Если мы дрогнем, они нас уничтожат.
   - Через несколько дней тебя разлучат со мной, оторвут от меня...
   - Да.
   Минуту она лежала, уставившись в потолок, потом сказала:
   - Ну, может быть, это и к лучшему.
   Брент, пораженный этими словами, повернулся на  бок,  чтобы  видеть  ее
лицо:
   - Что ты говоришь?
   Она провела пальцем по его щеке, по шее, нащупала на груди длинный шрам
- след от ножа - и ответила тихо и печально:
   - Брент, когда тебе будет столько лет, сколько мне  сейчас,  мне  будет
пятьдесят два года...
   - Разве это имеет значение?
   - Ого, еще какое.
   - Почему?
   - Ты ведь, наверно, хочешь каких-то прочных и длительных  отношений  со
мной, а?
   - Ничего нет в этом мире длительного и прочного, Дэйл.
   - Ты хочешь сказать, есть только  настоящая  минута?  Миг,  который  мы
проживаем сейчас?
   - Японцы считают,  что  жизнь  -  это  череда  мгновений:  каждое  надо
использовать как можно полней и ни о чем больше не заботиться.
   Она со вздохом опустила голову. Поцеловала его.
   - Твои японцы мудры, Брент. Да, лучше не загадывать наперед, ни  о  чем
не думать... Извини меня.
   Когда красноватый диск солнца с размытыми утренней  дымкой  очертаниями
осветил комнату, Дэйл, выгнув стан, прижалась к Бренту  бедрами,  рука  ее
ласкающе скользнула по его животу к межножью. Обхватив ладонями  полушария
ее зада, Брент с силой притянул ее к себе. Часто и прерывисто задышав, она
перевернулась на спину, развела колени, впуская его  в  себя.  И  Дэйл,  и
Брент знали, что любят друг друга в последний раз.


   Стальное тело лодки сотрясалось  вибрацией  -  работали  четыре  мощных
двигателя "Фэрбенкс-Морзе", и едкое облачко отработанных  газов  висело  в
туманной утренней дымке. Брент, стоя