тала легкий трепет, но быстро взяла
себя в руки, пробормотав: "Сегодня ни-ни!". Затем она подошла к  платяному
шкафу и извлекла оттуда зеленую атласную блузку и зеленые же легкие брюки.
   Одеваясь и поглядывая на себя в большие зеркала на створках шкафа,  она
думала о Бренте Россе. Он был молод и привлекателен.  Причем  его  обаяние
заключалось в удивительном сочетании юных мускулов и сильного  интеллекта.
Памела весьма ценила интеллектуальное начало.  Ей  было  мало  одной  лишь
физической привлекательности.  Но  сегодня  имел  место  и  дополнительный
нюанс. Брент нуждался в ее обществе - не только потому, что поддался  зову
плоти, но и из-за всех этих жутких событий в Беринговом  море.  Она  плохо
понимала, как может ему помочь. Ей только было ясно одно: она  никогда  не
ложилась в постель с мужчинами из сострадания и не собиралась делать этого
и сейчас.
   Заправив  блузку  в  брюки,  она  повернулась  к  зеркалу,   придирчиво
оглядывая себя. Груди, обычно успешно  скрываемые  от  посторонних  взоров
строгим покроем военной  формы,  теперь  наслаждались  свободой,  и  соски
проступали сквозь легкую  ткань.  Памела  всегда  гордилась  своей  тонкой
талией и округлыми  ягодицами.  Плотно  облегающий  фигуру  атлас  выгодно
подчеркивал и то, и другое. Длинные изящные ноги тоже смотрелись  неплохо.
Памела провела руками по бедрам, потом показала зеркалу язык и сказала:
   - Самовлюбленная, сексуально озабоченная нахалка!
   Затем она вышла в  гостиную,  опустилась  на  диван  рядом  с  Брентом,
подняла свой стакан и сказала:
   - Свое получат те, кто лишь стоит и ждет...
   - Это точно, - отвечал он с улыбкой. -  Кажется,  это  Мильтон.  -  Она
кивнула, а он чокнулся своим стаканом с ее и сказал: - О'кей, Пам.  Теперь
до самого конца вечера ни слова о Беринговом море. -  Какое-то  время  они
сидели и молча отхлебывали из стаканов. Затем их руки снова встретились. -
Пам, помните тот случай с Хьюзом?
   - Как не помнить, - усмехнулась она. - Это было всего два дня назад.
   - Вы говорили, что отправите нас обоих на гауптвахту.  Как  старший  по
званию. - Она кивнула, и Брент спросил: - Вы действительно были готовы  на
это?
   - Вы не оставляли мне другого выбора. Этот Хьюз - животное и получил по
заслугам. У меня самой руки чесались дать ему по морде. Но,  увы,  другого
выхода у меня не было... - Она сделала еще один  глоток,  потом  добавила:
Эти мальчишки так гордились, что получили  назначение  на  "Нью-Джерси"...
Они убеждены в собственной непотопляемости.
   - "Нью-Джерси" - серьезный корабль.
   - Я знаю, что такое "Томагавки", что такое  "Гарпуны",  но  первый  раз
услышала от этого самого Фоулджера про "Вулканы". Это что такое?
   - Новое оружие. Для ближнего боя.  Оно  сделалось  особенно  популярным
после  того,  как  англичане  потеряли  много  кораблей  на   Фолклендских
островах, когда самолеты противника  атаковали  их  на  бреющем  полете  и
сбрасывали неуправляемые бомбы старого образца. - Брент поставил стакан на
тщательно отполированную крышку столика и продолжил: -  Это  системы  типа
"Гатлинг": шесть двадцатимиллиметровых стволов с автоматической  наводкой.
Они в состоянии выпустить до трех тысяч зарядов в минуту.  У  "Нью-Джерси"
четыре таких установки.
   - Всего-то?
   - Разве этого мало? Они не оставят шанса дюжине самолетов противника  и
такому же количеству крылатых ракет.
   - А как насчет сотни?
   - У русских нет такой мощи, - Брент усмехнулся, снова  взял  стакан  со
стола и сделал глоток.
   -  Брент,  -  тихо  сказала  Памела.  -  Может,   на   сегодня   хватит
профессиональных разговоров?
   - Пам, совсем  недавно  кто-то  говорил  мне,  что  не  стоит  торопить
события... - напомнил с усмешкой Брент Росс.
   - Верно.
   - Что же может быть платоничнее артиллерийских установок?
   - Сдаюсь, - усмехнулась, в свою очередь, Памела. Она подняла  стакан  и
сказала:  -  За  непотопляемые  корабли  "Нью-Джерси",   "Андреа   Дориа",
"Лузитанию" и "Титаник". - Они осушили стаканы до дна.
   Затем  Памела  проворно  поднялась  с  дивана,  взяла  стакан  Росса  и
направилась к  маленькому  бару  в  углу.  Брент  не  спускал  глаз  с  ее
грациозной фигуры, все изгибы которой умело подчеркивал атласный наряд.  У
него вдруг пересохли губы, и он  облизал  их  кончиком  языка.  Когда  она
смешивала коктейль, он с улыбкой спросил:
   - Как же вести себя бедному пай-мальчику, когда вы так нарядились?  Это
же все равно, что натянуть на себя второй слой кожи. Чем вы пользовались -
краскопультом?
   Памела рассмеялась и, продолжая наполнять стаканы, сказала:
   - Вообще-то, у меня есть му-му [просторное, похожее на  балахон  платье
жительниц Гавайских островов, также домашнее платье в гавайском стиле].
   - Нет, уж, покорно благодарю, - сказал Брент. - Я  ведь  мазохист.  Мне
нравится такая изощренная пытка.
   Она подошла и вручила ему стакан.  Села  рядом.  На  этот  раз  гораздо
ближе. Они посмотрели друг на друга, потом сделали по глотку.
   - Поставьте стакан,  -  распорядился  Брент,  опуская  свой  стакан  на
столик. Памела подчинилась его команде.
   Он притянул ее к  себе.  Она  почувствовала  его  крепкую  грудь,  чуть
приподняла голову. Затем их губы встретились. Его язык легко  дотрагивался
до ее губ,  обжигая  огнем.  Затем  язык,  словно  змея,  юркнул  в  узкую
расселину и стал тыкаться в десны, зубы, пока не  отыскал  ее  язык  и  не
затеял с ним отчаянную дуэль. Затем Брент просунул руку под колени Памелы,
приподнял ее и уложил на диван.
   - Брент, не надо... Пожалуйста... Не здесь. - Но его губы сомкнулись на
ее устах, заставив замолчать. Памела почувствовала, как  ее  решительность
тает, расплавляется в жаркой волне, окатившей  всю  ее  без  остатка.  Она
обняла его за спину,  притянула  к  себе.  Брент  обрушился  на  нее  всей
тяжестью, вдавив ее в подушки дивана. У нее кружилась голова,  а  дрожащие
пальцы Брента судорожно пытались расстегнуть пуговицы ее  зеленой  блузки,
но те никак не желали слушаться,  и  он  теребил  зеленый  атлас,  дергая,
отчего материя трещала, рвалась, освобождая мягкие  теплые  возвышенности,
увенчанные коричнево-розовыми пиками...
   Еще  мгновение,  и  Памела  почувствовала,  как  рука  Брента  пытается
расстегнуть ей брюки, дергает их  вниз.  Она  чуть  приподнялась,  помогая
Бренту поскорее выполнить эту нехитрую операцию.
   Тем временем его губы настойчиво исследовали  ее  уши,  ее  шею,  затем
затвердевшие  соски.  Ей  давно  не  было  так  упоительно   хорошо,   так
замечательно...  Но   путешествие   только   началось   и   сулило   новые
головокружительные впечатления.
   Пожар перемещался все ниже и  ниже,  пальцы  Брента  скользнули  по  ее
плоскому животу к потайной теплой влажной ложбинке  между  ног.  Его  губы
продолжали зажигать новые костры, прочерчивая  огненные  линии  на  груди,
животе, ниже, ниже...
   Памела издала короткий стон,  потом  обхватила  руками  голову  Брента,
прижала к своему животу изо всех сил, потом  чуть  подтолкнула  ее  своими
коленями. Тогда губы  Брента  начали  медленное,  но  неуклонное  обратное
восхождение - от  живота  к  грудям.  Задержавшись  на  этих  холмах,  они
двинулись выше. Затем их губы встретились, впились друг в дружку, не желая
разъединяться. Памела еще раз простонала. Брент пытался  рукой  раздвинуть
ей ноги, он оказался сверху, и снова  она  почувствовала  эту  упоительную
тяжесть...
   - Брент, милый, - еле слышно  проговорила  Памела.  -  Не  здесь...  Не
здесь...
   Не сказав ни слова, Брент встал. Затем  легко,  словно  большую  куклу,
поднял Памелу на руки. Растерзанная блузка упала на пол, как тряпка.
   Несколько мгновений спустя  Памела  оказалась  на  своей  кровати.  Она
лежала на животе совершенно обнаженная  и  смотрела  на  молодого  атлета,
который лихорадочно, путаясь  в  пуговицах  и  застежках,  снимал  с  себя
одежду. Он действовал руками,  а  сам  смотрел  на  голую  Памелу,  на  ее
стройные  ноги,  ляжки,  ягодицы,  словно   боясь,   что   она   исчезнет,
растворится, если он хоть на секунду отведет взгляд.
   Памела  глядела  на  его  широкие  плечи,  узкую  талию,  на  мощные  с
шарами-бицепсами руки и уже не  удивлялась  тому,  что  так  неистово  его
хотела. Брент Росс и вправду был совершенно великолепен.
   Сбросив остатки одежды, он шагнул  по  направлению  к  кровати.  Памела
перевернулась на спину и раскрыла ему свои объятия, призывая в путь. Брент
медленно опустился на нее, и  она  раздвинула  ноги,  потом  крепко-крепко
прижала  его  к  себе.  Приподняла  колени,  простонала,  закрывая  полные
вожделения глаза. Протянув руку,  она  ощутила  в  ней  нечто  удивительно
твердое и  теплое,  направила  эту  восхитительную  плоть  в  себя,  глухо
пробормотав:
   - Давай! Вот теперь давай...
   Брент откликнулся на этот призыв, пошел в наступление. Ощутив, как  его
твердь проникает все глубже  и  глубже,  Памела  снова  простонала.  Брент
медленно, осторожно продвигался все дальше и дальше, пока  не  понял,  что
пути нет. Памела вдруг испытала чувство редкостной наполненности  во  всех
мыслимых значениях этого слова - и буквальном, и переносных.
   Между тем Брент начал двигаться короткими толчками -  то  наступая,  то
отступая. Памела крепко прижимала его к себе, поглаживала рельефные  мышцы
на руках и спине.  Его  губы  не  желали  расставаться  с  ее  -  мягкими,
податливыми, влажными, его  руки  ласкали  ее  ягодицы,  окатывая  волнами
страсти. Памела трепетала, называла его по имени, всхлипывала. Затем из ее
груди вырвался стон, больше похожий на вопль.
   - Я сделал тебе больно? - встревоженно спросил Брент, готовый  покинуть
ее.
   - Нет, нет!.. Оставайся! Хорошо... Хорошо! Глубже! Глубже!..
   Памела держалась за него,  как  за  спасательный  круг.  Прижимала  все
крепче и крепче, если можно  было  вообще  говорить  тут  о  сравнительных
степенях. Она купалась в жарких волнах океана их единой страсти, она и  он
плыли дальше, дальше, дальше... Брент усилил натиск. Памела подняла  ноги,
взяв в кольцо его поясницу.
   Затем в Брента вселились какие-то демоны. Он неистовствовал в  экстазе,
обрушивался на нее шквалом,  грозя  унести  неведомо  куда,  словно  малую
былинку. С него градом катил пот, смешиваясь с ее испариной. Она же тяжело
дышала, и  с  каждым  выдохом  из  ее  груди  вырывался  новый  стон.  Она
извивалась все отчаяннее в такт партнеру, потом заплакала, потом  внезапно
их обоих настиг миг последних содроганий.
   - О Боже... - только и простонала Памела.
   Такого она еще не испытывала никогда.
   Они по-прежнему лежали в переплетении рук и ног, прильнув губами друг к
другу, тихо целовались, легонько вздыхали, что-то бормотали, вспоминая эти
недавние упоительные мгновения. Памела почувствовала, что его плоть в  ней
теряет прежнюю твердость. Он сделал попытку покинуть ее.
   - Не надо, -  прошептала  она.  -  Погоди...  Побудь  еще,  милый.  Еще
немножко...
   Он тихо вздохнул, ничего не имея против этого чудесного сладкого плена.
   Они  долго  так  лежали  и  нежно  целовали  друг  друга.   Потом   она
почувствовала, как в ней  что-то  снова  опять  разбухает,  увеличивается,
твердеет. Она чуть покачала бедрами -  туда-сюда,  туда-сюда...  Он  издал
какой-то горловой звук, и снова  началось  это  сладостное  наступление  и
отступление,  наступление  и  отступление.  Натиск  становился  все  более
неистовым, а его руки подхватили снизу ее извивающиеся ягодицы. Снова  они
поплыли в бушующем океане страсти, снова их качало из стороны  в  сторону,
вверх и вниз, снова их  одновременно  посетил  острый  до  боли  пароксизм
последнего восторга. Снова Брент остался бездыханным, пленником ее рук, ее
ног...
   - Как было  бы  здорово,  если  бы  можно  было  так  лежать  всегда...
всегда... - говорила Памела, проводя пальцем по мокрым спутанным  завиткам
волос своего возлюбленного. Но ответа не последовало.
   Брент Росс спал богатырским сном.



        "4. 4 ДЕКАБРЯ 1983 ГОДА"

   Майор Андрей Васильев не любил север. Ему не нравилось  летать  в  этих
краях. Он с отвращением смотрел на парочку снегоуборщиков, которые скребли
ВПП-4 аэродрома морской авиации под Владивостоком. Андрей отрывисто буркал
в ответ на привычные фразы второго пилота лейтенанта Григория Бокановича.
   - В-один, ВР, В-два... [В-1 - скорость подъема носовой ноги (шасси); ВР
- скорость отрыва; В-2 - скорость безопасного взлета]
   - Сто двадцать, сто сорок, сто пятьдесят пять,  -  говорил  в  микрофон
Васильев, радуясь, что еще немного, и вся эта бодяга закончится. Двигатели
урчали, бесцельно сжигая горючее.
   - Рули?
   - Установлены.
   - Закрылки...
   - Взлет, - зевнул Андрей.
   - Ответчик, - продолжал Боканович.
   Васильев щелкнул рычажком. Загорелась зеленая лампочка.
   - Нам не страшны свои, нам не нужны чужие, - сказал он.
   - АНО? [аэронавигационные огни]
   Васильев выпрямился, окинул взглядом приборную доску, чуть вытянув шею,
посмотрел на верхнюю панель.
   - Выключены, - сказал он и взялся за колонку. Затем, ткнув пальцем себе
за спину, процедил сквозь зубы: - Разбуди этих медведей.
   Лейтенант щелкнул тумблером на  верхней  панели,  переключив  связь  на
"экипаж". Потом вяло спросил:
   - Экипаж готов?
   Пока члены экипажа докладывали о своей готовности, Васильев расслабился
в кресле. Четыре года пашет в этом Владивостоке, летает на Ту-16  и  Ту-22
по одним и тем же маршрутам над дикой глушью. Охренеть!  Тут  всегда  было
холодно и сыро. И еще эти  старые,  дребезжащие  самолеты  с  командой  из
тупых, необученных крестьян. Правда, последние два года вторым  пилотом  у
него был Григорий Боканович, который хоть знал  толк  в  летном  деле.  Но
видный  собой  лейтенант  все  время  пребывал  в  состоянии  усталости  -
результат постоянных подвигов на любовном фронте.
   Несмотря на трудную и скучную работу, в целом Андрей был доволен  своей
карьерой. Сын старого коммуниста Александра Васильева, чудом уцелевшего  в
сталинских чистках, в 1965 году, в возрасте  пятнадцати  лет,  Андрей  был
отдан в Нахимовское училище, куда принимали, в основном,  детей  партийных
функционеров. Андрей хорошо учился и был на хорошем счету  у  "замполита".
Когда  тот  начинал  разводить  канитель   насчет   таких   святынь,   как
Коммунистическая партия, марксизм-ленинизм, и про необходимость постоянной
бдительности, ибо враг не  дремлет,  Андрей  изображал  на  лице  живейший
интерес и внимание, хотя все это вызывало у  него  ассоциации  с  коровьим
навозом.
   Уже в летной школе он вступил в ряды КПСС, надеясь тем самым обеспечить
себе безбедную будущность. Первые семь лет службы  под  Одессой  оказались
сплошным праздником. Он наслаждался теплым морем, с его пляжами,  вином  и
женщинами. Особенно любил он район Ялты  в  Крыму.  Здесь  проводили  свой
отдых большие партийные шишки со своими  семьями.  Те  из  них,  кто  имел
партстаж побольше, посмеиваясь вспоминали о бедняге Рузвельте, которого  в
этих благословенных местах Сталин легко обвел  вокруг  пальца  и  заставил
уступить коммунистам половину земного шара.
   Именно  в  Ялте   Андрей   и   познакомился   с   Надеждой   Русаковой,
двадцатилетней дочкой контр-адмирала Николая Русакова. Он был  начальником
штаба командующего морской  авиацией  генерал-полковника  Мироненко.  Надя
была светловолосой, податливой и  очень  страстной.  Лето  1977  года  она
проводила на огромной даче отца на горе с видом на  море.  Кроме  нее  там
было только двое человек прислуги. Господи, как  он  жаждал  ее  во  время
долгих полетов над Болгарией, Албанией, Ионическим,  а  также  Средиземным
морями, где находились корабли американского Шестого флота, за которыми он
и присматривал. А за ним  присматривали  американские  истребители.  Жутко
агрессивный народ! Время от времени они  норовили  напугать  его,  устроив
движение на встречных курсах. "Прямо как казацкая конница", - буркнул  его
второй пилот, когда в результате такой психической атаки воздушным потоком
от промчавшегося над ними истребителя чуть не сорвало верхнюю антенну.
   Тогда Васильев думал не столько о службе,  сколько  о  Наде,  о  теплых
вечерах, когда они нежились на чистом песочке  у  моря,  а  ветер  доносил
звуки балалайки с танцплощадок соседних курортов.  О  ее  теле  -  мягком,
податливом. Если бы она тогда не забеременела! Он помнил, как  удивил  его
приказ о переводе во Владивосток. Это было что-то из ряда  вон  выходящее!
Но приказ спустили из  канцелярии  самого  Мироненко,  и  нужно  было  его
выполнять! Но Сибирь и то была бы лучше.
   Как и все советские летчики-офицеры, Васильев был готов  к  глупости  и
некомпетентности рядового и сержантского состава. Недаром  его  подготовка
включала изучение функционирования всех узлов самолета - как механической,
так и  электронной  части.  Но  механики,  с  которыми  он  столкнулся  во
Владивостоке, по своей тупости могли дать сто очков вперед кому угодно  во
всей  советской  морской  авиации.  Офицеры  поговаривали,  что  за  этими
молодцами дальше уже идут непосредственно ишаки. Андрей понимал,  что  его
главная задача - уцелеть, выжить, и потому досконально  изучил  устройство
двигателей, знал как действуют четыре спаренных пушки калибра двадцать три
миллиметра NR3, и даже освоил радар, хотя в нем сам черт ногу  сломит!  Не
проверив самолет от носа до хвоста, майор Васильев никогда не поднимался в
воздух. И потому пока был жив...
   Его штурман Оник Гукасян, сидевший в бронированном  кресле  в  передней
части самолета, был поистине дитя  природы!  Этот  остолоп  никак  не  мог
сложить два двузначных числа. Но Андрей неплохо разбирался  в  штурманском
деле и был готов довести самолет до  базы,  если  бы  компьютер  вышел  из
строя. Что касается двух стрелков - казаха Турсуна Засураева и узбека Сади
Бесхалатова  -  то  эти  кретины  ухитрились  бы  не   попасть   даже   по
матушке-земле, даже если бы зафигачили по ней своими пушками.  К  счастью,
грузину Гиви Джапаридзе нужно было только сидеть  и  таращиться  на  экран
радара. Для этого ни ума, ни сноровки не требовалось,  но  если  бы  радар
забарахлил, от Джапаридзе толка  не  было  бы.  Второй  радарщик  украинец
Михаил Ковороденко, гордившийся званием оператора третьего класса, мог  не
только тупо пялиться на экран, но  и  обращаться  с  рацией.  Хорошо,  что
кодирующее устройство работало исправно,  превращая  его  грубый  голос  в
четкую последовательность знаков.
   Андрей был также политруком, отвечал за идеологическую  благонадежность
своего экипажа. Вообще-то, эти болваны разбирались в политике, как  бараны
в балете, но зловещий  Комитет  государственной  безопасности  был  всегда
начеку и всюду выискивал крамолу. Нельзя было поручиться,  что  кто-то  из
этих кретинов - Джапаридзе, Засураев или Бесхалатов - не служил стукачом и
не доносил на своего командира. Впрочем, Васильев не особенно удивился бы,
если бы сексотом оказался и его второй пилот. Между гэбэшниками  и  армией
никогда не было братской любви, и майора  Васильева  пробирала  дрожь  при
мысли   о   повальных   арестах,   пытках,   "добровольных    признаниях",
показательных  процессах  и  ночных  расстрелах  в  знаменитой  тюрьме  на
Лубянке. В тридцатых годах шквал репрессий обрушился на армию и  уничтожил
лучшие командирские кадры, из-за чего страна  осталась  беззащитной  перед
Гитлером. Кто знает, вдруг такое безумие  повторится  и  сейчас.  Так  или
иначе Васильев действовал по принципу "ешь пирог с грибами, а  язык  держи
за зубами".
   Майор еще  раз  покачал  головой.  Хмуро  глянул  на  взлетную  полосу.
Господи, почему  эти  мудаки  так  медленно  откликаются?  Он  нетерпеливо
заерзал в кресле, потом сказал второму пилоту:
   - Григорий, свяжись с КДП [контрольно-диспетчерский пункт].
   Боканович кивнул, и Андрей услышал в наушниках его скучный голос:
   - Контрольная? Это "сокол шесть-восемь".