подполковнике мостик "Йонаги". А Мацухара и лейтенант авиации  Элвин  Йорк
ответили: "Добро пожаловать домой!"
   Теперь в сопровождении двух охранников делегация "Блэкфина"  пересекала
мостик авианосца. Матросы,  отскребающие  с  лесов  краску  и  ржавчину  с
корпуса,  хором  заголосили:  "Банзай!"  Другие  с  опасностью  для  жизни
перегибались над полетной палубой и тоже вопили что есть мочи.
   Уильямс, еле-еле нахлобучивший фуражку на забинтованную  голову,  шагал
впереди, то и дело козыряя. Брент следовал в затылок капитану, за ним  шел
англичанин, и сзади несли двоих  раненых  на  носилках.  Замыкали  шествие
пленные  под  конвоем.  Гауптман  Шахтер  бормотал  проклятия  и   поливал
охранников немецкой руганью. "Verfluchte Scheibe" [дерьмо собачье  (нем.)]
было у него наиболее употребительным  выражением;  в  ответ  на  это  один
конвоир поддавал стволом "Арисаки" под широкий зад немца. Шахтер с  каждой
минутой все больше свирепел.
   - Банзай! Банзай! - передразнивал он, тыча пальцем в ликующих японцев.
   Наконец особо чувствительный удар винтовочного ствола  в  мягкое  место
заставил его ненадолго умолкнуть. Фельдфебель Хай Абу  эль  Сахди  пугливо
озирался и помалкивал.
   Ступив  на  шканцы,  офицеры  первым  делом  отсалютовали  корме,   где
развевался боевой флаг, затем помощнику дежурного  по  кораблю,  молодому,
быстроглазому  младшему  лейтенанту  Асайти  Кубо,  которого  Брент  видел
мельком перед самым назначением на "Блэкфин".
   - Добро пожаловать  на  борт!  -  говорил  молодой  офицер,  поочередно
отдавая честь каждому из вновь прибывших.
   Уильямса он наградил долгим внимательным,  взглядом.  Брент  улыбнулся:
неудивительно, ведь многие японцы никогда не видели негра живьем.
   Наконец Кубо повернулся к матросу, стоявшему навытяжку перед столиком с
вахтенным журналом. Над ним к переборке были прикреплены телефоны.
   - Рядовой, доложите адмиралу, что группа с "Блэкфина" прибыла  на  борт
согласно его приказу и направляется в командный пункт.
   Рядовой быстро заговорил в трубку.
   Уильямс указал на раненых и властно распорядился:
   - В лазарет!
   Кубо кивнул санитарам, и те поспешно  унесли  носилки.  Покосившись  на
пленных, младший лейтенант сообщил Уильямсу:
   -  Их  тоже  приказано  доставить  к  адмиралу.  С  вашего  разрешения,
лейтенант.
   - Валяйте, - согласился Уильямс.
   Проходя мимо него, Шахтер со злобой выплюнул:
   - Черное дерьмо!
   - Шевелись, засранец! - ответствовал Уильямс и  за  неимением  винтовки
наградил немца под зад ботинком.
   Гауптман взвыл от боли и снова разразился проклятиями.
   - Отличный удар, мистер Уильямс, -  прокомментировал  Брент.  -  Прямое
попадание в нижний угол.
   Все рассмеялись. Хай Абу  эль  Сахди  вжал  голову  в  плечи  и  быстро
прошмыгнул мимо негра.
   На палубе послышался топот.  Подбежали  Йоси  Мацухара  и  Элвин  Йорк.
Командир летного отряда  порывисто  обнял  Брента,  потом  изо  всей  силы
хлопнул его по спине.
   - Банзай! Благодарение богам, все вы живы. Я уж думал,  ты  вступил  во
врата Ясукуни, Брент-сан...
   У Брента опять сдавило горло; он не сводил глаз с лица друга. Надо  же,
время словно бы не властно над этим человеком. Черные  волосы  по-прежнему
блестят как вороново крыло, в  глазах  неугасимый  огонь,  и  лишь  мелкие
морщинки расходятся от уголков слабым намеком на прожитые шесть  десятков.
И фигуре его позавидует любой юнец; Йоси широк в плечах и узок в поясе,  а
сильные руки и грудная клетка говорят  о  привычке  к  гантелям  и  долгим
пробежкам на полетной палубе.
   - А я поставил фунт супротив пенни, что вы прорветесь,  кэп,  -  сказал
Элвин Йорк, пожимая руку Уилларда-Смита. - Ух же и молодчики!
   - Твое пари меня и спасло, старина! Я, признаться, с тобой  попрощался,
- ответил Уиллард-Смит. - Сами как будто не молодчики!
   Брент начал представлять обоих пилотов Реджинальду Уильямсу.
   - Извините, господа! - перебил младший лейтенант Кубо. - Штаб в  полном
составе  ждет  вас,  а,  как  известно,  адмирал  наш  долготерпением   не
отличается. Он вытянул вперед руку. - Прошу в подъемник.
   ...Командный пункт помещался в кормовой части, рядом с каютой  адмирала
Фудзиты. Почти всю узкую комнату занимал массивный дубовый стол с  дюжиной
приставленных к нему стульев. У двери за установкой связи  сидел  дежурный
телефонист. На потолке в хитросплетении  труб  и  проводов  виднелись  два
вентилятора, репродуктор  и  десяток  лампочек  в  металлической  оплетке.
Конный портрет императора Хирохито в молодости,  провисевший  здесь  более
четырех десятилетий, теперь был заменен изображением  императора  Акихито.
Слева от портрета на переборке висел все тот же алтарь из адамова дерева с
образами, амулетами, священными буддистскими и синтоистскими реликвиями из
храмов Минатогава, Коти и Ясукуни; он напоминал небольшой бревенчатый дом,
где  одна  стена  снята,  чтобы  видны  были  ряды  сверкающих  предметов.
Остальные   переборки   по-прежнему   увешаны   картами.   Это   помещение
предназначено для дискуссий, споров, молитв и -  по-возможности  -  мудрых
решений.
   За столом сидело семь человек. Их синяя форма резко выделялась на  фоне
желтовато-коричневого обмундирования подводников.  При  входе  группы  все
встали, но чести никто не отдал, ибо, по традиции японского императорского
флота, на нижних  палубах  честь  не  отдают,  а  команда  "Йонаги"  свято
соблюдала традиции давно не существующего  императорского  флота.  Однако,
стоя навытяжку, все поклонились и хором выкрикнули:  "Банзай!"  Лейтенанту
авиации Йорку по чину не полагалось здесь присутствовать, но  насчет  него
особо распорядился сам  адмирал,  очевидно  желая  оказать  честь  бравому
кокни. Фудзите такие пилоты нужны как воздух.
   Брент впился взглядом в маленькую фигурку на дальнем конце стола.  Тело
японца с годами высохло, и от него остались лишь увядшая  кожа,  узловатые
жилы,  хрупкие  кости.  Однако  под  сморщенной  оболочкой  таится   воля,
закаленная, как сталь его меча. Море, ветер и солнце  выдубили  это  лицо,
изрезали его глубокими морщинами,  но  глаза  по-прежнему  глядят  живо  и
по-чародейски пронзают собеседника насквозь.
   Но Фудзита не чародей, не мистик. Это самый большой прагматик, из всех,
кого встречал Брент. Ему ведомы тайные струны в душах людей,  и  он  умеет
использовать их как рычаги для достижения своих  практических  целей.  Его
власть на "Йонаге" абсолютна, однако он  не  чужд  своеобразной  восточной
самоиронии, а это  значит,  что  ему  не  страшны  низменное  тщеславие  и
разлагающее влияние власти.
   Такой  идеал  командира  рисовали  Бренту  еще  в  академии.  Решимость
погибнуть  или  победить  роднит  его  с  героическим  образом  Александра
Македонского. Еще на ум приходит Улисс Симпсон Грант, скачущий на битву  с
зажатой в зубах сигарой. Ко  всему  прочему  Фудзита  гениальный  стратег,
равный герцогу Веллингтону или фельдмаршалу Монтгомери.  Оба  командующих,
как правило, до тонкостей разрабатывали свои операции.  Блестящая  тактика
Веллингтона помогла ему победить  Бонапарта  при  Ватерлоо;  Монтгомери  в
результате  многомесячного  планирования  выкурил  из  Эль-Аламейна   Лису
Пустыни Роммеля. Фудзита не уступает им, а в чем-то и превосходит.
   Он рожден повелевать, но каждый  его  подчиненный  знает,  что  адмирал
думает и заботится о нем. Порой Фудзите  не  надо  слов,  чтобы  объяснить
человеку, что от него требуется и почему. И все от машиниста  в  котельной
до командира эскадрильи ничего так не боятся, как подвести его или покрыть
позором "Йонагу".
   В бою адмирал передвигает авиацию  и  эскорт,  как  опытный  шахматист,
умеющий предугадать намерения противника. Во время самых тяжелых  налетов,
самых жестоких торпедных атак он всегда стоит на открытом мостике. Даже  в
Средиземном море, когда арабские крейсеры начали  палить  по  "Йонаге"  из
тяжелой артиллерии,  он  отказался  увести  свой  штаб  под  бронированное
прикрытие ходовой рубки. Старый моряк привык смотреть судьбе в лицо вместе
с теми, кого он посылает на бой и на смерть.
   В восемьдесят третьем,  будучи  адъютантом  Марка  Аллена,  Брент  Росс
опрашивал Фудзиту, оттого знает его биографию лучше,  чем  кто  бы  то  ни
было, кроме самого адмирала. Кассету с записью той беседы он  до  сих  пор
хранит у себя.
   Служба Хироси Фудзиты на флоте длится дольше жизни  большинства  людей.
Сын Сейко Фудзиты, профессора  математики  в  Нагойском  университете,  он
родился в Сэкигаре, пригороде Нагой. У него был старший  брат  Хатиро.  Их
род глубоко чтит традиции самураев и верно  служит  императору  со  времен
сегуната Токугавы. Гордый своими  самурайскими  корнями,  Хатиро  пошел  в
армию, а Хироси поступил в японскую  морскую  академию  "Эта  Дзима".  Оба
призывались в шестнадцать лет.
   10 февраля 1904 года  началась  война  с  Россией,  и  Хатиро  погиб  в
бессмысленной атаке на русские позиции под Мукденом. Мать была  безутешна,
а младший брат отомстил за Хатиро в Корейском проливе, во  время  разгрома
русских эскадр, вошедшего в историю как битва при Цусиме. Он вел  огонь  с
кормовой  башни  линкора  "Микаса"  и  полностью  насладился  классическим
возмездием сорока семи самураев. На его счету сотни убитых.
   Императорский флот Японии во всем копировал королевские  военно-морские
силы Великобритании, включая английский язык. Потому  большинство  морских
офицеров получили образование в университетах Англии и США.  В  1919  году
Фудзита поступил в университет Южной Калифорнии,  где  защитил  диплом  по
английской филологии. Америка произвела на него  большое  впечатление.  Он
разделяет мнение своего друга  адмирала  Ямамото,  выпускника  Гарварда  и
впоследствии главнокомандующего японским ВМФ, о том, что Америка  обладает
силой спящего великана.
   В начале 20-х подполковник  Хироси  Фудзита  закончил  летную  школу  в
Касумигауре.  Ему  было  уже  больше  сорока.  Спустя  месяц,  он  получил
назначение на новый авианосец "Акаги" и в это же время  женился  на  Акико
Минокама. Они купили дом в Хиросиме, где базировался авианосец. Первый  их
сын, Казуто, родился в 1926 году, второй, Макото, - в 1928.
   Экспансионистские амбиции Японии по  отношению  к  Китаю  в  30-е  годы
немало встревожили и Фудзиту, и Ямамото. Когда Квантунская армия захватила
Маньчжурию, русский медведь очнулся от спячки  и  показал  когти  по  всей
линии фронта длиной в две тысячи миль. Погибло восемьдесят тысяч  японских
солдат. Для Фудзиты и Ямамото было очевидно, что силы китайцев  и  русских
неистощимы, а значит, войне не будет конца. Победы возможны лишь  на  юге,
куда Японию также манили малайские сырьевые ресурсы и  бесценные  нефтяные
пласты Явы и Суматры.
   В середине 30-х Фудзита получил звание контр-адмирала  и  стал  служить
при штабе Исоруку Ямамото. Началась  череда  военно-политических  убийств,
открытое уничтожение политиков,  оказывавших  противодействие  агрессии  в
Китае. Кульминации движение  достигло  в  1936-м,  когда  Первая  пехотная
дивизия  взбунтовалась  и  уничтожила  наиболее  выдающихся   политических
деятелей Японии. По чистой случайности премьер-министру удалось  спастись.
Несмотря на то, что мятеж был подавлен и главари казнены,  армия  получила
контроль над кабинетом министров. Война неумолимо приближалась.
   Как и ожидал Фудзита, японские  дивизии  увязли  в  китайских  болотах.
Америка, Великобритания и Голландия потребовали вывода японских  войск  из
Китая и наложили санкции, из которых эмбарго на поставку черных металлов и
нефти больнее всего сказались на хозяйстве страны. В Японии  залежи  нефти
смехотворны, и запасов у нее оставалось не больше, чем  на  полтора  года.
Вопрос стоял так:  либо  покориться,  либо  развязать  войну.  Покорность,
поражение немыслимы для самурая, поэтому война сделалась неизбежностью.
   Генеральный штаб военно-морских сил отдал  Ямамото  приказ  разработать
план  внезапной  атаки  авианосцев  на  американскую  военно-морскую  базу
Перл-Харбор. Эту  акцию  было  решено  осуществить  после  сокрушительного
нападения англичан на итальянскую военно-морскую базу в Таранто  в  ноябре
1940 года,  когда  двенадцать  бомбардировщиков-торпедоносцев  "Суордфиш",
запущенных с авианосца "Илластриес", потопили итальянский линкор "Кавур" и
нанесли серьезные повреждения линкорам "Литторио" и "Гай Дуилий".  Ямамото
выразил несогласие, считая войну с  Америкой  самоубийством  для  японской
нации, но, несмотря на сопротивление, поручил  разработку  операции  своим
самым компетентным стратегам: адмиралу Хироси  Фудзите,  капитану  первого
ранга Камето Куросиме и капитану второго ранга Минору Генде.
   Фудзита остался глух к мольбам жены и в ноябре 1941 года ступил на борт
авианосца "Йонага", ожидавшего его на хиросимском рейде. Садясь в  штабную
машину, он увозил с собой образ: Акико и сыновья машут ему с порога, -  не
зная, что больше не  увидит  близких,  поскольку  сброшенная  на  Хиросиму
атомная бомба сотрет их с лица земли.
   Брент припомнил, как Йоси Мацухара ему рассказывал, что Казуто  Фудзита
уродился настоящим великаном: рост шесть футов, вес около ста восьмидесяти
фунтов.
   - Уверен, ты напоминаешь ему сына. Я видел  парня  в  сороковом,  когда
меня определили под командование адмирала. Твой  рост,  походка,  взрывной
темперамент, даже манера говорить... Запомни, Брент-сан, ты  занял  в  его
душе место Казуто, хотя сам он наверняка этого не сознает.
   Тогда Брент лишь насмешливо пожал плечами,  а  сейчас  мысль  почему-то
снова посетила его.
   Голос Фудзиты вернул его к действительности.
   - Добро пожаловать, господа. - Старческий голос звучит надтреснуто,  но
оттого не менее властно. Глаза смотрят на одного  Брента.  -  Раньше  всех
представлений и деловых обсуждений хочу отметить, что  глубоко  сожалею  о
кончине  адмирала  Марка  Аллена,  почившего  на  боевом  посту.  Он   был
великолепным  тактиком  и  храбрым  воином.  Такая  потеря  для  всех  нас
невосполнима. - Старик повернулся к алтарю  и  дважды  хлопнул  в  ладоши,
привлекая внимание богов.
   Японцы и Брент Росс последовали его примеру.
   - О, Дзимму! - воскликнул Фудзита,  обращаясь  к  потомку  Аматэрасу  и
основателю императорской династии. - Почти память нашего павшего товарища,
с верой и самурайским духом ямато сражавшегося против  врага.  Молим  тебя
помочь благородному адмиралу Аллену  найти  мир  и  упокоение  в  раю  или
нирване, коих взыскует душа его.
   Он   немного   помолчал   и   перешел   к   буддистскому    песнопению,
сопровождающему траурный обряд.
   - О благословенный, если  высокочтимый  усопший  стремится  к  нирване,
помоги ему  в  поисках  блаженства,  неподвластного  страданиям,  карме  и
сансаре, облегчи дух его от иллюзорных желаний, грез, памяти прошлого, дай
обрести то  пространственное  состояние,  что  лежит  за  пределами  наших
знаний, слов, риторики и полемики. Укажи ему путь  к  четырем  благородным
истинам, свободным от  суетности  и  невежества  всех  наук,  воззрений  и
верований. - Фудзита снова встретился взглядом с  молодым  американцем.  -
Мистер Росс, не угодно ли прочесть христианскую молитву? Как мне  кажется,
с нею душа адмирала легче найдет мир.
   Церемония, бесспорно,  нелепая,  но  голос  японца  звучит  искренне  и
проникновенно.
   - Конечно, сэр, - тихо откликнулся Брент.
   По азиатским представлениям, чем больше богов  следят  за  перемещением
души Аллена, тем скорее она отыщет нирвану, рай или какое иное блаженство.
В отличие от Ульямса, Йорка и Уилларда-Смита,  Фудзита  не  видит  в  этом
парадокса.
   А эта троица уставилась на  Фудзиту,  как  на  умалишенного,  когда  он
достал из ящика Библию. Однако они сочли своим долгом хранить  молчание  и
постарались придать лицам непроницаемость, отличавшую лица сидящих  вокруг
японцев. Библию передали вдоль стола Бренту.
   Он быстро нашел любимое место Аллена и поднял глаза:
   -  Адмирал  Аллен  часто   цитировал   Евангелие   от   Иоанна,   глава
четырнадцатая, стихи со второго по шестой. Я слышал, как он  дважды  читал
их над погибшими христианами. Один раз в Средиземном  море,  другой  -  на
Тихом океане; когда мы потопили  три  авианосца  и  два  крейсера  и  сами
понесли тяжелые потери.
   Все не сводили глаз с лейтенанта, а он проглотил образовавшийся  ком  в
горле, прежде чем продолжить. Боль нахлынула с новой силой. Аллен был  его
другом с детства, он способствовал его карьере в ВМР, еще зеленым  энсином
притащил на "Йонагу"... Брент вдруг  почувствовал,  что  слова,  посланные
вслед его душе, не могут быть напрасны, и прочел, в то время как остальные
благоговейно слушали:
   - "В доме Отца Моего обителей много..." - Голос Брента звучал  глубоко,
и каждое слово  выходило  весомым,  точно  свинцовая  пуля.  -  "...Я  иду
приготовить место вам..." - Он медленно продекламировал берущие за  сердце
строки, закончив словами: "Иисус сказал ему:  Я  семь  путь  и  истина,  и
жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через меня".
   Брент закрыл Библию и застыл в торжественной тишине.
   Наконец Фудзита нарушил ее:
   - Прошу садиться, господа.
   Офицеры сели в порядке старшинства - от адмирала Фудзиты во главе стола
до самого нижнего чина, лейтенанта авиации Элвина Йорка, на  другом  краю.
Теперь  любопытные  взгляды  хозяев  обратились  к  Реджинальду  Уильямсу.
Адмирал Фудзита, разумеется, встречал негров  в  Америке,  но  большинство
японцев наверняка впервые увидели человека  с  черной  кожей,  и  командир
подлодки  испытывал  неловкость  под  их  взглядами.  Брент  понимал,  что
вспыльчивый Уильямс не потерпит даже хорошо замаскированного афронта, он в
этом смысле  всегда  начеку,  нутром  чует  расовую  неприязнь.  У  Брента
возникло  предчувствие  надвигающейся  беды,  ведь  ему  хорошо   известны
японские суеверия.
   Островитяне, тысячелетиями находившиеся в изоляции, слишком замкнуты  и
плохо воспринимают национальные различия. Японии благодаря географическому
положению удалось культивировать чистый расовый  тип,  к  чему  безуспешно
стремился  Гитлер.  По  сравнению  со  смешанными  расами  Запада   японцы
действительно все на одно лицо. В  их  однородном  обществе  чужак  всегда
выглядит белой вороной (а в данном случае черным аистом).  Брент  на  себе
испытал ксенофобию и стереотипное мышление этого народа.
   Поначалу ему не раз  приходилось  слышать  в  свой  адрес:  "лупоглазый
дикарь",  "вонючий  верзила"  и  тому  подобные   "лестные"   эпитеты.   В
восемьдесят четвертом он  чуть  не  убил  на  ангарной  палубе  лейтенанта
Нобутаке Коноэ, когда тот назвал его "белозадый янки".  После  той  стычки
никто уже не решался бросать ему в лицо  оскорблений,  но  за  спиной  все
равно шептались. Только сражаясь бок о бок с самураями, показывая им  свою
силу,  смелость  и  верный  глаз,  Брент  пробился  сквозь  стену  расовой
ненависти и даже заслужил кличку "американский  самурай".  Японцы  приняли
его в свои ряды, но это, естественно, не  повлияло  на  царящую  в  стране
атмосферу национальной нетерпимости.
   Взглянув на чернокожего Уильямса, он припомнил,  как  зашел  однажды  в
токийский ресторан и  его  потрясенному  взору  предстали  десятки  черных
карикатурных кукол, официантки с прическами на африканский манер, одетые в
яркие полосатые платья, меню,  в  котором  фигурировали  такие  блюда  как
"черный цыпленок" и "черная картошка". Ему стало  противно,  и  он  просто
ушел, но можно себе вообразить, что было  бы,  попади  туда  Уильямс.  Тот
непременно сорвался бы с цепи и покрошил бы их  кукол  в  мелкий  "черный"
винегрет.
   Другой раз Брент стал  свидетелем  расового  столкновения  в  подземке.
Группа юнцов с криками "сонгокул" (обезьяна) затолкала в угол  темнокожего
пакистанца. И неизвестно, что бы с ним сделали, не подоспей вовремя  Брент
и Мацухара.
   - Как в Америке сорок лет назад, - сказал Йоси, когда он