е? Одна угодила
вам в грудь и еще три в - ноги. Когда санитары вас
подобрали, выбыли мертвы.
   - А траншею эту самую мы заняли? - спросил я.
   - Нет. На этот раз нет.
   - Ясно. - По мере того как наркоз проходил, память
быстро возвращалась. Я припомнил парней из моего взвода.
Старушка 2645Б-4 была мне домом больше года, и для траншеи
она была довольно уютной. Противник все пытался нас оттуда
выбить, и наша утренняя атака по-настоящему была
контратакой. Я вспомнил, как автоматные пули разрывали мне
тело и то чудесное облегчение, которое я испытал, когда все
кончилось. Припомнил я и еще кое-что...
   Я поднялся и сел.
   - Эй, ну-ка минуточку! - сказал я.
   - В чем дело?
   - Мне казалось, что верхней границей возвращения человека
к жизни было восемь часов...
   - Мы с тех пор усовершенствовали наше искусство, - сказал
мне один из браминов. - Мы его постоянно совершенствуем.
Теперь мы можем оживлять мертвецов уже после двенадцати
часов после смерти, словом, пока не произошло серьезных
нарушений работы мозга.
   - Молодчаги какие, - сказал я. Теперь память ко мне
окончательно вернулась, и я уразумел, что произошло. -
Только вот вы сделали серьезную ошибку, что меня оживили.
   - Какого черта, рядовой? - спросил меня один из них
голосом, который бывает только у офицеров.
   - Посмотрите на мои нашивки, - сказал я.
   Он посмотрел. Его лоб - а это было все, что мне было
видно, - наморщился.
   - Это в самом деле необычно, - сказал он.
   - Необычно! - передразнил я его.
   - Понимаете, - заявляет он мне, - вы были в траншее,
полным-полнехонькой мертвецами. Нам сообщили, что все они
по первому разу. Нам было приказано оживить всех.
   - А на нашивки вы сперва не посмотрели?
   - У нас было слишком много работы. Времени не было. Я и
в самом деле сожалею, дружище. Если бы только я знал...
   - Хватит. К черту! - отрезал я. - Хочу видеть
Генерал-инспектора.
   - Неужели вы в самом деле думаете, что...
   - Думаю, - сказал я. - Я не такой, чтобы за закон зубами
держаться, но на этот раз меня в самом деле обидели. Имею
право повидать Генерал-инспектора.
   Они зашептались, а я тем временем осмотрел себя. Брамины
эти здорово надо мной потрудились. Хотя, конечно, не так
хорошо, как это делалось в первые годы войны.
   - Так вот, насчет Генерал-инспектора, - сказал один из
них.
   - Тут есть некоторые трудности. Понимаете...
   Нечего и говорить, что Генерал-инспектора я не увидел.
Они отвели меня к здоровенному жирнюге сержанту с этакой
добряцкой рожей, немолодому.
   - Ну, ну, дружище, - говорит мне этот добряк сержантище.
- Я слышал, что ты шум поднимаешь насчет оживления?
   - Правильно слышали, - ответил я ему. - Согласно "Актам
о войне" даже рядовой солдат имеет свои права. По крайней
мере меня так учили.
   - Само собой, имеет, - говорит этот добряк.
   - Я свой долг выполнил, - заявил я ему. - Семнадцать лет
в армии, восемь лет на передовой. Три раза был убитым, три
раза меня оживляли. Приказ такой, что после трех раз
официально можно требовать, чтобы тебя оставили в мертвых.
У меня так все и было, и на моих нашивках так обозначено.
Но меня не оставили в мертвых. Проклятые коновалы снова
меня оживили, а это нечестно. Я хочу остаться мертвым.
   - В живых оставаться куда лучше, - говорит сержант. -
Когда остаешься в живых, то всегда есть возможность, что
тебя уволят из армии на гражданку. Не то, чтобы это
случалось сплошь и рядом, потому как людей на фронте не
хватает. Но шанс-то все-таки есть.
   - Хочу остаться в мертвых, - твердо заявил я. - После
третьего раза по "Актам о войне" это моя привилегия.
   - Но наши враги превосходят нас в людской силе, - говорит
старший сержант. - Все эти миллионы и миллионы их солдат!
Нам нужно было иметь больше боеспособных мужчин.
   - Мне это все известно. Послушайте, сержант. Я хочу,
чтобы мы победили. Я очень этого хочу. Я был хорошим
солдатом, но меня уже три раза убивали, и...
   - Вся беда в том, - говорит сержант, - что противник тоже
оживляет своих убитых. Борьба за живую силу на передовой
именно сейчас вступает в решающую фазу. Следующие несколько
месяцев покажут, кому будет принадлежать победа. Так почему
же не забыть о том, что случилось? Обещаю, что когда вас
убьют в следующий раз, вас оставят в покое.
   - Хочу повидать Генерал-инспектора, - сказал я.
   - Ладно, дружище, - говорит мне этот добряк, старина
сержант не очень дружеским тоном. - Пройдите в комнату
триста три.
   Я пошел в триста третью, которая оказалась приемной, и
стал ждать. Мне было вроде немного не по себе из-за того,
что я поднял всю эту шумиху. В конце концов страна воевала.
Но уж больно меня рассердили. Солдат имеет права, даже во
время войны. Эти проклятые брамины...
   Забавно, как прилепилось к ним это прозвище. Они просто
доктора, а не какие-нибудь там индуисты, или настоящие
брамины, или еще что. Их прозвали так после одной газетной
статейки, года два назад она появилась, когда все это было
еще в новинку. Парень, который накатал эту самую статью,
расписал там, как доктора теперь могут оживлять убитых и те
снова годятся в бой. Этот парень процитировал по этому
поводу поэму Эмерсона. Поэма эта называлась "Брама", стало
быть, наших докторов стали звать браминами.
   По первоначалу оживление было не такой уж плохой штукой.
Хоть сперва и больно, а все равно - до чего ж хорошо
остаться в живых! Но в конце концов наступает такой момент,
когда уже невмоготу умирать и воскресать, умирать и
воскресать.
   Лезут всякие мысли, вроде того, что сколько же смертей ты
должен отдать своей стране и не лучше, не спокойней ли
некоторое время побыть в мертвых.
   Начальство это поняло. От многократного оживления
страдал дух армии. Поэтому пределом установили три
оживления. После третьего раза ты мог выбирать - либо
остаться в мертвых, либо воскреснуть и уйти на гражданку.
   А меня обманули. Меня в четвертый раз оживили. Я
патриот не хуже любого другого, но этого я потерпеть не
могу.
   В конце концов меня допустили к адъютанту
Генерал-инспектора. Это был полковник, худощавый, седой, и
я сразу понял, что он из породы тех, с которыми прав не
покажешь. Его уже поставили в известность о моем деле,
поэтому он сразу взял быка за рога.
   - Рядовой, - заявляет он, - я сожалею о случившемся, но
сейчас отданы новые приказы. Противник увеличил число
оживлений своих солдат, а мы не должны уступать ему.
Установлен порядок - шесть оживлений перед отставкой.
   - Но ведь этот приказ отдали, когда я был мертвый.
   - Приказ имеет обратную силу, - говорит он. - Вам
предстоит пережить еще две смерти. До свидания, рядовой,
желаю удачи.
   Вот так. Мог бы и знать, что у начальства ничего не
добьешься. Они же не испытали всего на своей шкуре. Чаще
одного раза их редко убивают, так что им просто невдомек,
что испытывает человек после четвертого раза. Словом, я
отправился обратно в свою траншею.
   Я шагал не спеша мимо отравленной колючей проволоки и
думал изо всех сил. Прошел какую-то дуру, прикрытую зеленым
брезентом, на которой по трафарету была выведена надпись:
"Секретное оружие". Наш сектор прямо напичкан этим
секретным оружием.
   Но сейчас мне было на это наплевать. Я думал о строфе из
поэмы Эмерсона. Он пишет вроде так:

   Даль забвенья со мною
   рядом,
   Тень все равно
   что солнечный свет,
   Мне являются
   исчезнувшие боги,
   А стыд и слава мне -
   все одно.

   Старина Эмерсон это очень здорово подметил, потому что
после четвертой смерти все именно так и представляется. Все
тебе безразлично, и все кажется более или менее одинаковым.
Поймите меня правильно, я не циник. Я просто говорю, что
после того как человек умрет четыре раза, его точка зрения
на вещи обязательно изменяется.
   В конце концов я добрался до старушки 2645Б-4 и
поздоровался со всеми ребятами. Узнал, что на рассвете
снова пойдем в атаку. Но все еще размышлял.
   Я не дезертир, только, на мой взгляд, четыре смерти -
этого достаточно. Я решил, что уж в этой-то атаке я приму
меры, чтобы остаться мертвым. На этот раз никакой ошибки не
будет.
   Мы выступили, когда чуть забрезжило, мимо колючей
проволоки, мимо минных заграждений на ничейную землю между
нашей траншеей и той, что числилась за номером 2645Б-5.
Атака выполнялась силами батальона, и всем нам раздали
самонаводящееся оружие.
   Мы наступали. Вокруг меня стоял гром от разрывов, но
меня даже не оцарапало. Я уж начал думать, что на этот раз
мы одолеем.
   И тут меня зацепило. Разрывной пулей в грудь.
Безусловно, смертельно. Обычно, если что-нибудь в тебя
такое угодит, ты валишься и лежишь. Но только не я. На
этот раз я хотел на все сто быть уверенным, что останусь
мертвым. Поэтому я поднялся и, шатаясь, пошел вперед,
опираясь на винтовку, как на костыль. Под самым плотным
перекрестным огнем, какой только можно себе представить, я
прошел еще метров пятнадцать. И меня снова зацепило, да еще
как!
   Разрывная пуля просверлила мне лоб. В крохотную долю
секунды, пока я еще жил, я почувствовал, как у меня вскипел
мозг, и понял, что на этот раз - все. Брамины не смогут
сладить с серьезным повреждением мозга, а у меня было -
серьезней некуда.
   И я умер.
   ...Сознание вернулось ко мне, и я увидел браминов в белых
халатах и марлевых масках.
   - Сколько я был мертвым? - спросил я.
   - Два часа.
   И тут я вспомнил.
   - Но ведь меня... в голову!
   Марлевые повязки сморщились, и я понял, что брамины
заулыбались.
   - Секретный способ, - говорит мне один из них. - Его
разрабатывали почти три года. И наконец нам вместе с
инженерами удалось усовершенствовать антидеструктор.
Величайшее изобретение!
   - Да-а? - протянул я.
   - Наконец-то медицинская наука может излечивать серьезные
ранения в голову, - говорит мне брамин. - И любые другие
ранения. Мы можем теперь оживлять всех, при условии, что
можем собрать семьдесят процентов тела, чтобы ввести их в
антидеструктор.
   - Замечательно, - сказал я.
   - Между прочим, - говорит мне этот брамин, - вам дали
медаль за героическое продвижение вперед под огнем да еще со
смертельной раной.
   - Замечательно, - сказал я. - Взяли мы эту 2645Б-5?
   - На этот раз взяли. Теперь копим силы, чтобы выбить их
из траншеи 2645Б-6.
   Я кивнул, а спустя некоторое время мне вернули
обмундирование и послали обратно на фронт. Сейчас здесь
стало немного потише, и я должен признать, что быть живым не
так уж плохо. И все же я думаю, что от жизни я ничего
больше уже не хочу.
   Теперь мне осталась еще одна смерть до шестой, заветной.
   Если только они не отдадут новый приказ.




                  Роберт Шекли

               Поднимается ветер

                                   Перевод Э. Кобалевской

Файл с книжной полки Несененко Алексея 
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/



   За стенами станции поднимался ветер. Но двое внутри не
замечали этого - на уме у них было совсем другое. Клейтон
еще раз повернул водопроводный кран и подождал. Ничего.
   - Стукни-ка его посильнее, - посоветовал Неришев.
   Клейтон ударил по крану кулаком. Вытекли две капли.
Появилась третья, повисела секунду и упала. И все.
   - Ну, ясно, - с горечью сказал Клейтон. - Опять забило
эту чертову трубу. Сколько у нас воды в баке?
   - Четыре галлона, да и то если в нем нет новых трещин, -
ответил Неришев.
   Не сводя глаз с крана, он беспокойно постукивал по нему
длинными пальцами. Он был крупный, рослый, но почему-то
казался хрупким, бледное лицо обрамляла реденькая бородка.
Судя по виду, он никак не подходил для работы на станции
наблюдения на далекой чужой планете. Но, к великому
сожалению Корпуса Освоения, давно выяснилось, что для этой
работы подходящих людей вообще не бывает.
   Неришев был опытный биолог и ботаник. По натуре
беспокойный, он в трудные минуты поражал своей собранностью.
Таким людям нужно попасть в хорошую переделку, чтобы
оказаться на высоте положения. Пожалуй, именно поэтому его
и послали осваивать такую неуютную планету, как Карелла.
   - Наверно, придется все-таки выйти и прочистить трубу, -
сказал Неришев, не глядя на Клейтона.
   - Видно так, - согласился Клейтон и еще раз изо всех сил
стукнул по крану. - Но ведь это просто самоубийство! Ты
только послушай!
   Клейтон был краснощекий коренастый крепыш с бычьей шеей.
Он работал наблюдателем уже на третьей планете.
   Пробовал он себя и на других должностях в Корпусе
Освоения, но ни одна не пришлась ему по душе. ПОИМ -
Первичное Обнаружение Иных Миров - сулило чересчур много
всяких неожиданностей. Нет, это работа разве что для
какого-нибудь сорвиголовы или сумасшедшего. А на освоенных
планетах, наоборот, чересчур тихо и негде развернуться.
   Вот теперешняя должность наблюдателя недурна. Знай сиди
на планете, только что открытой ребятами из Первичного
Обнаружения Иных Миров и обследованной роботом- спутником.
Тут требуется одно: стоически выдерживать любые неудобства
и всеми правдами и неправдами оставаться в живых. Через год
его заберет отсюда спасательный корабль и примет его отчет.
В зависимости от этого отчета планету будут осваивать дальше
или откажутся от нее.
   Каждый раз Клейтон исправно обещал жене, что следующий
полет будет последним. Уж когда закончится этот год, он
точно осядет на Земле и станет хозяйничать на своей
маленькой ферме. Он обещал...
   Однако едва кончался очередной отпуск, Клейтон снова
отправлялся в путь, чтобы делать то, для чего предназначила
его сама природа: стараться во что бы то ни стало выжить,
пуская в ход все свое умение и выносливость.
   Но на сей раз с него, кажется, и правда хватит. Они с
Неришевым пробыли на Карелле уже восемь месяцев. Еще четыре
- и за ними придет спасательный корабль. Если и на этот раз
он уцелеет - все, баста, больше никуда!
   - Слышишь? - спросил Неришев.
   Далекий, приглушенный ветер вздыхал и бормотал вокруг
стального корпуса станции, как легкий летний бриз.
   Таким он казался здесь, внутри станции, за трехдюймовыми
стальными стенами с особой звуконепроницаемой прокладкой.
   - А он крепчает, - заметил Клейтон и подошел к индикатору
скорости ветра. Судя по стрелке, этот ласковый ветерок дул
с постоянной скоростью восьмидесяти двух миль в час!
   На Карелле это всего лишь легкий бриз.
   - Ах, черт, не хочется мне сейчас вылезать, - сказал
Клейтон. - Пропади оно все пропадом!
   - А очередь твоя, - заметил Неришев.
   - Знаю. Дай хоть немножко поскулить сначала. Вот что,
пойдем спросим у Сманика прогноз.
   Они двинулись через станцию мимо отсеков, заполненных
продовольствием, запасами воздуха, приборами и
инструментами, запасным оборудованием; стук их каблуков по
стальному полу отдавался гулким эхом. В дальнем конце
виднелась тяжелая металлическая дверь, выходившая в
приемник. Оба натянули маски, отрегулировали приток
кислорода.
   - Готов? - спросил Клейтон.
   - Готов.
   Они напряглись, ухватились за ручки возле двери. Клейтон
нажал кнопку. Дверь скользнула в сторону, и внутрь со
свистом ворвался порыв ветра. Оба низко пригнулись и, с
усилием одолевая напор ветра, вошли в приемник.
   Это помещение футов тридцать в длину и пятнадцать в
ширину служило как бы продолжением станции, но не было
герметически непроницаемым. В стальной каркас стен были
вделаны щитки, которые в какой-то мере замедляли и
сдерживали воздушный поток. Судя по индикатору, здесь,
внутри, ветер дул со скоростью тридцать четыре мили в час.
   "Черт, какой ветрище, а придется еще беседовать с
карелланцами" - подумал Клейтон. Но иного выхода не было.
Здешние жители выросли на планете, где ветер никогда не
бывает слабее семидесяти миль в час, и не могли выносить
"мертвый воздух" внутри станции. Они не могли дышать там,
даже когда люди уменьшали содержание кислорода до обычного
на Карелле. В стенах станции у них кружилась голова и они
сразу пугались. Пробыв там немного, они начинали
задыхаться, как люди в безвоздушном пространстве.
   А ветер со скоростью в тридцать четыре мили в час - это
как раз та средняя величина, которую могут выдержать и люди,
и карелланцы.
   Клейтон и Неришев прошли по приемнику. В углу лежал
какой-то клубок, нечто вроде высушенного осьминога. Клубок
зашевелился и учтиво помахал двумя щупальцами.
   - Добрый день, - поздоровался Сманик.
   - Здравствуй, - отвечал Клейтон. - Что скажешь об этой
погоде?
   - Отличная погода, - сказал Сманик.
   Неришев потянул Клейтона за рукав.
   - Что он говорит? - спросил он и задумчиво кивнул, когда
Клейтон перевел ему слова Сманика. Неришев был не так
способен к языкам, как Клейтон. Он пробыл здесь уже восемь
месяцев, но язык карелланцев все еще казался ему совершенно
невразумительным набором щелчков и свистков. Появились еще
несколько карелланцев и тоже вступили в разговор. Все они
походили на пауков или осьминогов, у всех были маленькие
круглые тела и длинные гибкие щупальца. Самая удобная форма
тела на этой планете, и Клейтон частенько ловил себя на том,
что завидует им. Для него станция - единственное надежное
убежище, а для этих вся планета - дом родной.
   Нередко он видел, как карелланец шагает против ураганного
ветра: семь-восемь щупалец намертво впились в почву, а
остальные протянуты вперед в поисках новой опоры. Или же
они катятся по ветру, словно перекати-поле, плотно обвив
себя всеми щупальцами, - ни дать ни взять плетеная корзинка.
А как весело и дерзко управляются они со своими сухопутными
кораблями, как лихо мчатся по ветру, точно гонимые им
облака.
   "Что ж, зато на Земле они выглядели бы преглупо" -
подумал Клейтон.
   - Какая будет погода? - спросил он Сманика.
   Карелланец на минуту призадумался, втянул в себя воздух и
потер два щупальца одно о другое.
   - Пожалуй, ветер еще немножко усилится, - сказал он
наконец. - Но ничего страшного не будет.
   Теперь задумался Клейтон. "Ничего страшного" для
карелланца может означать гибель для землянина. И все-таки
это звучит утешительно.
   Они с Неришевым вновь ушли в станцию и закрыли за собой
дверь.
   - Слушай, - сказал Неришев, - если ты предпочитаешь
переждать...
   - Уж лучше скорее отделаться.
   Единственная тусклая лампочка под потолком освещала
блестящую, гладкую громаду Зверя. Так они прозвали машину,
созданную специально для передвижения по Карелле.
   Зверь был весь бронированный, как танк, и обтекаемый, как
полушарие. В мощной стальной броне были прорезаны смотровые
щели, забранные небьющимся стеклом, толщиной и прочностью не
уступающим стали. Центр тяжести танка был расположен очень
низко: основная масса двенадцатитонной громады размещалась
у самого днища. Зверь закрывался герметически. Его тяжелый
дизельный двигатель и все входные и выходные отверстия были
снабжены особыми пыленепроницаемыми покрышками. Эта
неподвижная махина на шести колесах с толстенными шинами
напоминала некое доисторическое чудовище.
   Клейтон залез внутрь, надел шлем и защитные очки,
пристегнулся к мягкому сиденью. Потом включил мотор,
прислушался и кивнул.
   - В порядке, - сказал он. - Зверь готов к прогулке. Иди
наверх и открой дверь гаража.
   - Счастливо, - сказал Неришев и вышел.
   Клейтон внимательно проверил приборы: да, все
технические новинки, изготовленные специально для Зверя,
работают отлично. Через минуту по радио раздался голос
Неришева:
   - Открываю дверь.
   - Давай.
   Тяжелая дверь скользнула в сторону, и Клейтон вывел
Зверя.
   Станция была поставлена на широкой пустой равнине.
Конечно, горы могли бы хоть немного защитить от ветра, но
горы на Карелле беспрестанно возникают и рушатся. Впрочем,
на равнине есть и свои опасности. И чтобы избежать хотя бы
самых грозных, вокруг станции установлены прочные стальные
надолбы. Они стоят очень близко друг к другу и нацелены
остриями наружу, точно старинные противотанковые укрепления,
да и служат, собственно, тем же целям.
   Клейтон повел Зверя