хватил мэра за ворот рубахи и занес над ним нож, нацелив
острие в горло. - Лично я, конечно, ничего против вас не
имею, - добавил он.
   - Постой! - закричал мэр. - Если ты ничего не имеешь
лично, значит, у тебя нет мотива!
   Том опустил нож, но продолжал держать мэра за ворот.
   - Что ж, я могу придумать какой-нибудь мотив. Я,
например, был очень зол, когда вы назначили меня
преступником.
   - Так ведь это мэр тебя назначил, верно?
   - Ну да, а то кто же...
   Мэр потащил Тома из темного закоулка на залитую светом
звезд улицу.
   - Гляди!
   Том разинул рот. На мэре были длинные штаны с острой,
как лезвие ножа, складкой и мундир, сверкающий медалями. На
плечах - два ряда звезд, по десять штук в каждом. Его
головной убор, густо расшитый золотым галуном, изображал
летящую комету.
   - Ты видишь. Том? Я теперь уже не мэр. Я - Генерал!
   - Какая разница? Человек-то вы тот же самый.
   - Только не с формальной точки зрения. Ты, к сожалению,
пропустил церемонию, которая состоялась после обеда.
Инспектор заявил, что раз я теперь официально произведен в
генералы, мне следует носить генеральский мундир. Церемония
протекала в теплой, дружеской обстановке. Все прилетевшие с
Земли улыбались и подмигивали мне и друг другу.
   Том снова взмахнул ножом с таким видом, словно собирался
выпотрошить рыбу.
   - Поздравляю, - с неподдельной сердечностью сказал он, -
но ведь вы были мэром, когда назначили меня преступником,
значит, мой мотив остается в силе.
   - Так ты уже убиваешь не мэра. Ты убиваешь генерала! А
это уже не убийство.
   - Не убийство? - удивился Том.
   - Видишь ли, убийство Генерала - это уже мятеж!
   - О! - Том опустил нож. - Прошу прощения.
   - Ничего, все в порядке, - сказал мэр. - Вполне
простительная ошибка. Просто я прочел об этом в книгах, а
ты - нет. Тебе это ни к чему. - Он глубоко, с облегчением
вздохнул. - Ну, мне, пожалуй, надо идти. Инспектор просил
составить ему список новобранцев.
   Том крикнул ему вдогонку:
   - Вы уверены, что я непременно должен кого-нибудь убить?
   - Уверен! - ответил мэр, поспешно удаляясь. - Но только
не меня!
   Том снова сунул нож за пояс.
   Не меня, не меня! Каждый так скажет. Убить самого себя
он не мог. Это же самоубийство и, значит, будет не в счет.
   Тома пробрала дрожь. Он старался забыть о том, как
убийство на мгновение предстало перед ним во всей своей
реальности. Дело должно быть сделано.
   Приближался еще кто-то!
   Человек подходил все ближе. Том пригнулся, мускулы его
напряглись, он приготовился к прыжку.
   Появилась миссис Мельник. Она возвращалась домой с рынка
и несла сумку с овощами.
   Том сказал себе, что это не имеет значения - миссис
Мельник или кто-нибудь другой. Но он никак не мог отогнать
от себя воспоминания о ее беседах с его покойной матерью.
Получилось, что у него нет никаких мотивов убивать миссис
Мельник.
   Она прошла мимо, не заметив его.
   Он ждал еще минут тридцать. В темном проулочке между
домами опять появился кто- то. Том узнал Макса Ткача.
   Макс всегда нравился Тому. Но это еще не означало, что у
Тома не может быть мотива убить Макса. Однако ему
решительно ничего не приходило на ум кроме того, что у Макса
есть жена и пятеро ребятишек, которые очень его любят и
очень будут по нему горевать. Он отступил поглубже в тень и
позволил Максу благополучно пройти мимо.
   Появились трое братьев Плотников. С ними у Тома было
связано слишком мучительное воспоминание. Он дал им пройти
мимо. Следом за ними шел Роджер Паромщик.
   У Тома не было никакой причины убивать Роджера, но и
дружить они особенно никогда не дружили. К тому же у
Роджера не было детей, а его жена не сказать чтоб слишком
была к нему привязана. Может, всего этого уже будет
достаточно для Билли Маляра, чтобы вскрыть мотивы убийства?
   Том понимал, что этого недостаточно... И что со всеми
остальными жителями деревни у него получится то же самое.
Он вырос среди этих людей, делил с ними пищу и труд, горести
и радости. Какие, в сущности, могут у него быть мотивы,
чтобы убивать кого-нибудь из них?
   А убить он должен. Этого требует выданный ему ордер.
Нельзя же обмануть доверие односельчан.
   "Постой-ка! - внезапно в сильном волнении подумал он. -
Можно ведь убить инспектора!"
   Мотивы? Да это будет даже более чудовищное злодеяние,
чем убить мэра... Конечно, мэр теперь еще и генерал, но
ведь это уже был бы всего-навсего мятеж. Да если бы даже
мэр по-прежнему оставался только мэром, инспектор куда более
солидная жертва. Том совершит это убийство ради славы, ради
подвига, ради величия! Это убийство покажет Земле,
насколько верна земным традициям ее колония. И на Земле
будут говорить: "На Новом Дилавере преступность приняла
такие размеры, что появляться там небезопасно. Какой-то
преступник просто-напросто взял да и убил нашего инспектора
в первый же день его прибытия туда! Во всей Вселенной едва
ли сыщется еще один столь страшный убийца"! Это,
несомненно, будет самое эффектное убийство, какое он только
может совершить, думал Том.
   Убийство, которое под стать лишь настоящему знатоку
своего дела.
   Впервые ощутив прилив гордости, Том поспешил к дому мэра.
До него долетели обрывки разговора, который шел внутри.
   - ... весьма пассивный народ, - говорил мистер Грент. -
Я бы даже сказал, робкий.
   - Довольно-таки унылое качество, - заметил инспектор. -
Особенно в солдатах.
   - А чего вы ожидали от этих отсталых земледельцев?
Хорошо еще, что мы завербовали здесь немного солдат. -
Мистер Грент оглушительно зевнул. - Стража, смирно! Мы
возвращаемся на корабль.
   Стража! Том совершенно про нее забыл. Он с сомнением
поглядел на свой нож. Если он бросится на инспектора,
стража, несомненно, успеет его схватить, прежде чем он
совершит убийство. Их, верно, специально этому обучают.
   Вот если бы у него было такое оружие, как у них...
   Из дома донесся звук шагов. Том поспешно пошел дальше по
улице.
   Возле рынка он увидел пьяного солдата, который сидел на
крылечке и что-то напевал себе под нос. У ног его валялись
две пустые бутылки, оружие небрежно висело на плече.
   Том подкрался ближе, вытащил свою дубинку, замахнулся...
   Его тень, по-видимому, привлекла внимание солдата. Он
вскочил, пригнулся и успел увернуться от удара дубинки. Он
ударил Тома прикладом под ребра, вскинул винтовку к плечу и
прицелился. Том зажмурился и прыгнул, лягнув его обеими
ногами. Удар пришелся солдату в колено и опрокинул его
навзничь. Прежде чем он успел подняться, Том огрел его
дубинкой.
   Том пощупал у солдата пульс (не было смысла убивать кого
попало) и нашел его вполне удовлетворительным. Он взял
винтовку, проверил, где что надо нажимать, и пошел
разыскивать инспектора.
   Он нагнал его на полпути к посадочной площадке.
Инспектор и Грент шли впереди, позади них ковыляли солдаты.
   Том шел, прячась за кустами. Он бесшумно догонял
процессию, пока не поравнялся с Грентом и с инспектором.
Тем прицелился, но пален его застыл на спусковом крючке...
   Ему не хотелось убивать еще и Грента. Ведь
предполагалось, что он должен совершить только одно
убийство.
   Том припустил вперед, опередил инспектора и, выйдя на
дорогу, преградил ему путь. Его оружие было направлено
прямо на инспектора.
   - Что это такое? - спросил инспектор.
   - Стойте смирно, - сказал ему Том. - Все остальные
бросьте оружие и отойдите с дороги.
   Солдаты повиновались, как сомнамбулы. Один за другим они
побросали оружие и отступили к кустам обочины. Грент
остался на месте.
   - Что это ты задумал, малый? - спросил он.
   - Я городской преступник, - горделиво отвечал Том. - Я
хочу убить инспектора. Пожалуйста, отойдите в сторону.
   - Преступник? Так вот о чем лопотал ваш мэр!
   - Я знаю, что у нас уже двести лет не было ни одного
убийства, - пояснил Том, - но сейчас я это исправлю. Прочь
с дороги!
   Грент прыгнул в сторону от наведенного на него дула.
Инспектор остался один. Он стоял, легонько пошатываясь.
   Том прицелился, стараясь думать о том, какой эффект
произведет это убийство, и о его общественном значении. Но
он видел инспектора простертым на земле, с остановившимся
взглядом широко открытых глаз, с переставшим биться сердцем.
   Он старался заставить свой палец нажать на спусковой
крючок. Мозг мог сколько угодно убеждать его в том, как
общественно необходимо преступление, - рука знала лучше.
   - Я не могу! - выкрикнул Том.
   Он бросил оружие и прыгнул в кусты.
   Инспектор хотел отрядить людей на розыски Тома и повесить
его на месте. Но мистер Грент был с ним не согласен. Новый
Дилавер - лесная планета. Десять тысяч людей не найдут
беглеца в этих дремучих лесах, если он не захочет попасться
им в руки.
   На шум прибежал мэр и еще кое-кто из жителей деревни.
Солдаты образовали каре вокруг инспектора и мистера Грента.
Они стояли, держа оружие наизготовку. Лица их были угрюмы и
суровы.
   Мэр все разъяснил. О прискорбной отсталости деревни по
части преступлений. О поручении, данном Тому Рыбаку. О
том, как он всех их осрамил, не сумев выполнить свой долг.
   - Почему вы дали это поручение именно ему? - спросил
мистер Грент.
   - Видите ли, - сказал мэр. - Я подумал, что если уж
кто-нибудь из нас способен убить, так только Том. Он,
понимаете ли, рыбак. Это довольно-таки кровавое занятие.
   - Значит, все остальные у вас также не способны убивать?
   - Никому из нас никогда бы не зайти так далеко, как зашел
Том, - с грустью признался мэр.
   Инспектор и мистер Грент переглянулись, потом поглядели
на солдат. Солдаты с почтительным изумлением взирали на
жителей деревни и начали негромко переговариваться друг с
другом.
   - Смирно! - зарычал инспектор. Он обернулся к Гренту и
сказал, понизив голос: - Надо, пока не поздно, поскорее
убираться отсюда. Люди, не умеющие убивать...
   - Опасная зараза... - весь дрожа, пробормотал мистер
Грент. - Один такой человек, если он не в состоянии
выстрелить из винтовки, может в ответственный момент
поставить под удар весь корабль... Быть может, даже целую
эскадрилью... Нет, так рисковать нельзя.
   Они приказали солдатам вернуться на корабль. Солдаты
шагали ленивее, чем обычно, и то и дело оборачивались, чтобы
поглядеть на деревню. Они продолжали перешептываться,
невзирая на то, что инспектор рычал и сыпал приказами.
   Маленький воздушный корабль взмыл вверх, исторгнув из
себя целый шквал струй. Через несколько минут его поглотил
большой корабль. А затем и большой корабль скрылся из виду.
   Огромное водянисто-красное солнце уже касалось края
горизонта.
   - Ты можешь теперь выйти, Том! - крикнул мэр. Том вылез
из кустов, где он прятался, следя за происходящим.
   - Напортачил я с этим поручением, - жалобно сказал Том.
   - Не сокрушайся, - утешил его Билли Маляр. - Это же
невыполнимое дело.
   - Похоже, что ты прав, - сказал мэр, когда они шагали по
дороге, возвращаясь в деревню. - Я просто подумал - чем
черт не шутит, а вдруг ты как-нибудь справишься. Но ты не
огорчайся. Никто у нас в деревне не натворил бы половины
того, что ты.
   - Теперь мне, верно, это больше не понадобится, - сказал
Том, протягивая свой ордер мэру.
   - Да, пожалуй, - сказал мэр. Все сочувственно смотрели
на него, когда он рвал ордер на мелкие куски. - Ну что ж,
сделали, что могли. Просто не вышло.
   - У меня ведь была возможность, - смущенно пробормотал
Том, - а я вас всех подвел.
   Билли Маляр ласково положил руку ему на плечо.
   - Ты не виноват. Том. И никто из нас не виноват. Вот
что получается, когда к людям двести лет не проникает
цивилизация. Поглядите, сколько времени понадобилось Земле,
чтобы стать цивилизованной. Тысячи лет. А мы хотели
достигнуть этого за две недели.
   - Ну что ж, придется нам снова вернуться в
нецивилизованное состояние, - сказал мэр, делая неуклюжую
попытку пошутить.
   Том зевнул, потянулся и зашагал домой, чтобы хорошенько
отоспаться - наверстать упущенное. На пороге дома он
взглянул на небо.
   Густые, тяжелые облака собирались над головой. Близились
осенние дожди. Скоро можно будет снова рыбачить.
   Почему он не представил себе инспектора в виде рыбы?
Теперь думать об этом было уже поздно.
   Он плохо спал в эту ночь.




                Роберт Шекли

               Четыре стихии

                                     Перевод Ю. Кривцова


Файл с книжной полки Несененко Алексея 
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/


   Элисте? Кромптон был стереотипом, и это постоянно
возмущало его самого. Но что поделаешь? Хочешь не хочешь,
а он моноличность, однолинейный человек, все желания
которого нетрудно предугадать, а страхи очевидны для всех и
каждого. Но хуже всего было то, что и внешность его как
нельзя более соответствовала его характеру.
   Был он среднего роста, болезненно-худошав, остронос, его
губы были всегда поджаты, уже появились большие залысины
надо лбом, а за толстыми линзами его очков скрывались
водянистые, тусклые глаза; лицо его покрывала редкая
растительность.
   Словом, Кромптон выглядел клерком. Он и был клерком.
   Посмотришь на него и скажешь: ну и тип, мелочный,
пунктуальный, осторожный, нервный, пуританского склада,
злопамятный, забитый, осмотрительный и сдержанный. Диккенс
изобразил бы его человеком с повышенным чувством собственной
значимости, который вечно торчит в конторе, взгромоздившись
на высокий табурет, и царапает в пыльных скрижалях историю
какой-нибудь старой респектабельной фирмы.
   Врач XIII века углядел бы в Кромптоне воплощение одного
из четырех темпераментов, соответствующих свойствам основных
стихий, а именно: Меланхолического темперамента Воды.
Причина этого - в избытке холодной, черной желчи, которая
порождает брюзгливость и замкнутость.
   Более того, сам Кромптон мог бы стать доказательством
правильности теории Ломброзо и Крэтшмера,
притчей-предупреждением, гиперболой католизма и печальной
карикатурой на человечество.
   И опять-таки, хуже всего то, что Кромптон полностью
сознавал всю аморфность, слабость, тривиальность своей
натуры и, сознавая это, негодовал, но ничего не мог
изменить, только ненавидел досточтимых докторов, которые
сделали его таким.
   Кромптон с завистью наблюдал, что его окружают люди во
всей манящей сложности своих противоречивых характеров,
люди, восстающие против тех банальностей, которые общество
пытается навязать им. Он видел отнюдь не добросердечных
проституток; младших офицеров, ненавидевших жестокость;
богачей, никогда не подававших милостыни; он встречал
ирландцев, которые терпеть не могли драк; греков, которые
никогда не видели кораблей; французов, которые действовали
без расчета и логики. Казалось, большинство людей живет
чудесной, яркой жизнью, полной неожиданностей, то взрываясь
внезапной страстью, то погружаясь в странную тишину,
поступая вопреки собственным словам, отрекаясь от своих же
доводов, сбивая тем самым с толку психологов и социологов и
доводя до запоя психоаналитиков.
   Но для Кромптона, которого в свое время врачи ради
сохранения рассудка лишили всего этого духовного богатства,
такая роскошь была недостижима.
   Всю свою жизнь день за днем ровно в девять часов утра
Кромптон с непреклонной методичностью робота добирался до
своего стола. В пять пополудни юн уже аккуратно складывал
гроссбухи и возвращался в свою меблированную комнатку.
Здесь он съедал невкусный, но полезный для здоровья ужин,
раскладывал три пасьянса, разгадывал кроссворд и ложился на
свою узкую кровать. Каждую субботу вечером, пробившись
сквозь толчею легкомысленных, веселых подростков, Кромптон
смотрел кино. По воскресеньям и праздничным дням Кромптон
изучал геометрию Эвклида, потому что верил в
самосовершенствование. А раз в месяц Кромптон прокрадывался
к газетному киоску и покупал журнал непристойного
содержания. В уединении своей комнаты он с жадностью
поглощал его, а потом в экстазе самоуничижения рвал
ненавистный журнал на мелкие кусочки.
   Кромптон, конечно, знал, что врачи превратили его в
стереотип ради его собственного блага, он пытался
примириться с этим. Какое-то время он поддерживал компанию
с подобными себе, плоскими и мелкими, глубиною в сантиметр,
личностями. Но все они были высокого мнения о себе и
оставались самодовольными и чопорными в своей косности. Они
были такими с самого рождения, в отличие от Кромптона,
которого врачи перекроили в одиннадцать лет. Скоро он
понял, что для окружающих такие, как он, да и сам он, просто
невыносимы.
   Он изо всех сил старался вырваться из удручающей
ограниченности своей натуры. Одно время он серьезно
подумывал об эмиграции на Венеру или Марс, но так ничего и
не предпринял для этого. Обратился он как-то в Нью-йоркскую
Контору Бракосочетаний, и они устроили ему свидание.
Кромптон шел на встречу со своей незнакомой возлюбленной к
театру Лоу Юпитера, воткнув в петлицу белую гвоздику.
Однако за квартал до театра его прохватила такая дрожь, что
он вынужден был поспешить домой. В этот вечер, чтобы
немного прийти в себя, он разгадал шесть кроссвордов и
разложил девять пасьянсов. Но даже эта встряска была
кратковременной.
   Несмотря на все старания, Кромптон мог действовать только
в узких рамках своего характера. Его ярость против себя и
досточтимых докторов росла, и, соответственно, росло его
стремление к самопреобразованию. Но у Кромптона был лишь
один путь к достижению удивительного многообразия
человеческих возможностей, внутренних противоречий, страстей
- словом, всего человеческого. И ради этого он жил, работал
и ждал и, наконец, достиг тридцатипятилетнего возраста.
Только в этом возрасте согласно федеральному закону человек
получал право на Реинтеграцию личности.
   На следующий день после этой знаменательной даты Кромптон
уволился с работы, взял в поте лица заработанные сбережения
- результат семнадцатилетнего труда - и отправился с визитом
к своему врачу, твердо решив вернуть себе то, что в свое
время было у него отнято.
   Старый доктор Берренгер провел Кромптона в свой кабинет,
усадил в удобное кресло и спросил:
   - Ну, парень, давно я тебя не видел, как дела?
   - Ужасно, - ответил Кромптон.
   - Что тебя беспокоит?
   - Я сам, - ответил Кромптон.
   - Ага, - сказал старый доктор, внимательно глядя в лицо
Кромптона, типичное лицо клерка. - Чувствуешь себя немного
ограниченным, э?
   - Ограниченный - не совсем то слово, - натянуто возразил
Кромптон. - Я машина, робот, ничто...
   - Ну, ну, - сказал доктор Берренгер. - Все не так уж
плохо, я уверен. Чтобы приспособиться, нужно время...
   - Меня тошнит от самого себя, - решительно заявил
Кромптон. - Мне необходима Реинтеграция.
   На лице доктора отразилось сомнение.
   - И к тому же, - продолжал Кромптон, - мне уже тридцать
пять. По федеральному закону я имею право на Реинтеграцию.
   - Имеешь, - согласился доктор Берренгер. - Но как твой
друг, как врач я настоятельно советую тебе, Элистер, не
делай этого.
   - Почему?
   Старый доктор вздохнул и сложил пальцы рук пирамидкой.
   - Это опасно для тебя. Чрезвычайно опасно. Это может
стать роковым шагом.
   - Но хоть один шанс у меня есть или нет?
   - Почти нет.
   - Тогда я требую осуществить мое право на Реинтергацию.
   Доктор снова вздохнул, подошел к своей картотеке и вынул
толстую историю болезни.
   - Ну что ж, обратимся к твоему случаю, - сказал он.
Элистер Кромптон родился в Амундсвилле на Земле Мари Берт в
Антарктиде, родителями его были Лиль и Бесс Кромптоны. Отец
работал техником на Шотландских плутониевых рудниках, мать
была занята неполный рабочий день сборкой транзисторов на
одном маленьком радиозаводе. У обоих зарегистрировано
вполне удовлетворительное умственное и физическое развитие.
Маленький Элистер проявил все признаки отличной послеродовой
приспособляемости.
   Первые девять лет жизни Элистер рос нормальным во всех
отношениях ребенком, если не считать некоторой угрюмости; но
дети не