бы  сдерживающее
воздействие. Однако я бесстыдно потакал его желаниям.
     Однажды вечером в качестве музыкальной шутки я поставил  миллеровскую
"Нитку жемчуга" - милую непритязательную  мелодию.  И  сразу  увидел,  что
англичанину нравится "свинг".
     Конечно, мне бы просто  оставить  это  без  внимания.  Британец  явно
обладал талантом слушателя, но он был музыкально не  образован.  Я  должен
был обучить его, показать то  великое,  на  что  способна  музыка,  однако
вместо этого я потворствовал его сентиментальности: ставил Гленна Миллера,
Томми Дорси, Гарри Джеймса.  Я  немного  приходил  в  себя,  слушая  Бенни
Гудмена, и тут же падал на самое дно, беззастенчиво крутя Вэна Мунро.
     Это ужасно - иметь такую власть над человеком. Месяца через два я мог
вертеть своим слушателем с такой же легкостью, с какой крутил пластинки.
     Хозяин ресторана тщеславно считал, что клиента привлекают его  яства.
На самом деле это я заставлял его есть.
     Иногда, когда я ставил "Поезд" или, например, "Блюз  на  улице  Бил",
англичанин  мрачнел  и  раздраженно  откладывал  вилку.  Тогда  я   быстро
переключался на "Нитку жемчуга", или "Грустный вечер" Гленна Миллера,  или
"Розовый коктейль для скучающей леди". А то взбадривал  англичанина  Гарри
Джеймсом или Томми Дорси.
     Подобная музыка действовала на него как наркотик.  Покачивая  в  такт
головой, со слезами на глазах он брался за столовую ложку. А  я  продолжал
вертеть им, не задумываясь, куда это приведет.
     Однажды британец не явился в ресторан.
     Не было его и на следующий вечер, и в течение еще нескольких дней.
     Наконец он пришел, и хозяин - опасаясь,  понятно,  за  свой  основной
источник дохода - осведомился о здоровье британца.
     Тот ответил, что у него было обострение язвы, но сейчас все хорошо.
     Хозяин кивнул и отправился стряпать свою дьявольскую еду.
     Англичанин взглянул в мою сторону и впервые обратился персонально  ко
мне (помню, Стен Кентон наигрывал "Вниз по Аламо"):
     - Простите, пожалуйста, не будете ли вы так добры поставить "Луну над
Майами" Вэна Мунро?
     - Конечно, с удовольствием, - ответил я и  подошел  к  проигрывателю.
Снял пластинку Кентона. Достал Мунро. И в  этот  миг  понял,  что  убиваю,
буквально убиваю британца.
     Он превратился в музыкального наркомана и жить не мог без  пластинок.
Но слушал их только здесь, обжираясь рисом и самбалом,  которые  разъедали
слизистую его желудка.
     - Никакого Вэна Мунро! - крикнул я.
     Британец пораженно замигал заплывшими глазами. Из кухни вышел хозяин,
удивленный, что я повысил голос.
     - Может быть, Гленн Миллер?.. - промямлил англичанин.
     - Ни за что!
     - Томми Дорси?
     - Исключено.
     Несчастный затрясся, челюсти его задрожали.
     - Ну хоть Дюк Эллингтон! - взмолился он.
     - Нет!
     - Пабло, ты ведь любишь Дюка Эллингтона! - воскликнул хозяин.
     -  Поставьте  Бейдербека  или  хотя  бы  "Современный  джаз-квартет"!
Что-нибудь!!!
     - С вас достаточно, - сказал я британцу. - Концерт окончен.
     И со страшной силой грохнул кулаком по усилителю.  Внутри  зазвенели,
разбиваясь, лампы.
     Клиент с хозяином лишились дара речи.
     Я вышел, даже не потребовав плату за две недели, на попутных добрался
до Ивисы, а там сел на теплоход до Марселя.
     Теперь я довольно известный саксофонист. Меня можно  услышать  каждый
вечер,  кроме  воскресенья,  в  клубе  на  улице  Ашетт  в  Париже.   Мною
восхищаются, слушатели  ценят  классическую  ясность  и  чистоту  формы  и
уважают как приверженца диксиленда.
     И все же  на  моей  совести  остался  грех  -  тот  самый  несчастный
англичанин. Я искренне сожалею о случившемся.
     И часто задумываюсь: что же случилось с моим  хозяином  и  постоянным
клиентом?


                                  Клиент

     Я взял грех на душу много лет назад  в  маленьком  испанском  городке
Санта-Эулалия-дель-Рио; до сих пор не признавался в этом  ни  одной  живой
душе.
     Я отправился в Санта-Эулалию, чтобы написать книгу. Со  мной  поехала
жена. Детей у нас не было.
     Во время моего пребывания там какой-то финн или скорее мадьяр  открыл
ресторанчик, где подавали рийстафель. Сие событие с  одобрением  встретила
вся иностранная колония. До тех пор мы выбирали между омарами в майонезе у
Хуанито и паэльей в Са-Пунте. Готовили и там и там отлично, но  ведь  даже
самые изысканные яства рано или поздно приедаются.
     Многие из нас стали столоваться у финна, где всегда  царила  какая-то
живая атмосфера.  Добавьте  к  этому,  что  у  венгра  была  замечательная
коллекция пластинок. Такое место не могло не пользоваться успехом.
     Моя жена была замечательная женщина,  но  готовила  она  из  рук  вон
плохо. Я обедал у мадьяра пять раз в неделю и стал одним из его постоянных
клиентов. Через некоторое время я обратил внимание на официанта.
     Молодой,  лет  шестнадцати  или   семнадцати,   он,   по-моему,   был
индонезийцем  -  оливковая  кожа,  иссиня-черные  брови  и  волосы.  Сущее
удовольствие было смотреть, как он - гибкий, изящный,  быстрый  -  носится
вокруг, подавая блюда и меняя пластинки. Я любовался юношей, как  любуются
греческой скульптурой или  статуями  Микеланджело,  и  получал  от  этого,
невинного  в  сущности,  занятия  эстетическое  наслаждение.  Кроме  того,
индонезиец отлично вписывался в повесть, над которой я в то время мучился:
такого героя я долго и безуспешно искал.
     Я проводил в ресторане все вечера и сидел допоздна. Повар подавал мне
гигантские порции, и я ел, благодарный, что могу задержаться.
     Жена моя к тому времени вернулась в Соединенные Штаты.
     Естественно, я полнел от этого. Кто в состоянии съедать каждый  вечер
три фунта риса с мясом и  не  полнеть?  Увлеченный  созерцанием  юношеской
красоты, переполненный мыслями  о  будущей  книге,  я  забросил  друзей  и
перестал следить за своей внешностью. Каждый вечер,  когда  я  выходил  из
ресторана, живот мой стонал, переваривая чрезмерно острую пищу. Я  ложился
в постель, думая о чувстве прекрасного, о литературе и с нетерпением  ждал
следующего вечера.
     Не знаю, сколько это могло продолжаться и куда могло меня завести.  Я
терял свою застенчивость, терял гордость. И тут я кое-что заметил.
     Я понял, что я остался единственным  клиентом  ресторана,  и  глубоко
задумался. Пускай я растерял всех  друзей  и  знакомых  -  но  почему  они
перестали обедать  в  этом  ресторане?  Все  было  без  изменений  -  еда,
музыка... Все, кроме меня.
     Как-то  раз,  расправляясь  с  очередной  порцией  самбала,  я  вдруг
необыкновенно отчетливо осознал, как чудовищно растолстел. Я  взглянул  на
себя со стороны и увидел... отвратительного типа, от одного вида  которого
воротит с души. Никто не захочет есть с ним в одной компании.
     И тут до меня дошло: именно я причина того, что венгр  растерял  всех
своих клиентов. Какой нормальный человек станет любоваться мной? А ведь  я
просиживал там все вечера.
     Либо подобное озарение должно немедленно привести к действию, либо  я
навсегда потеряю уважение к себе.
     Я с грохотом отодвинул стул  и  поднялся  -  нельзя  сказать,  что  с
легкостью. Повар и официант  озадаченно  глядели,  как  я,  переваливаясь,
направляюсь к двери.
     Повар закричал:
     - Я плохо приготовил?!
     - Дело не в еде.
     Юноша потупился:
     - Должно быть, я обидел вас, поставив скверную пластинку?
     - Наоборот, - ответил я.  -  Вы  радовали  меня  чрезвычайно.  Я  сам
оскорбил вас сверх всякой меры.
     Они не поняли.
     Повар воскликнул:
     - Может, попробуете свининки? Свежая, с пылу, с жару!
     Юноша сказал:
     - Есть новая пластинка Армстронга, вы ее еще не слышали.
     Я остановился в дверях.
     - Благодарю вас обоих. Вы добрые люди. Но мне лучше уйти.
     Я вернулся домой, сложил  чемодан,  вызвал  такси  и  поздно  вечером
вылетел с Ивисы в Барселону.
     Много лет прошло с тех пор. Я живу сейчас в Сан-Мигеле-де-Альенде,  в
Мексике, с новой женой и двумя детьми.
     Я часто думаю, как сложились судьбы повара и официанта.  Насколько  я
понимаю, они должны процветать в Санта-Эулалии. При условии, конечно,  что
мое безобразное поведение не погубило репутацию ресторана.
     Если так, чрезвычайно об этом сожалею.
     Я все еще пытаюсь стать писателем.


     Перевод В.Баканова


                               Роберт ШЕКЛИ

                                  ТЕПЛО




     Андерс,  не  раздевшись,  лежал  на  постели,  скинув  лишь  туфли  и
освободившись от черного тугого галстука. Он размышлял,  немного  волнуясь
при мысли о  предстоящем  вечере.  Через  двадцать  минут  ему  предстояло
разбудить Джуди в  ее  квартирке.  Вроде  бы  ничего  особенного,  но  все
оказалось не так просто.
     Он только что открыл для себя, что влюблен в нее.
     Что ж, он скажет ей об этом. Сегодняшний вечер запомнится  им  обоим.
Он, конечно,  сделает  ей  предложение,  будут  поцелуи,  и  на  лбу  его,
фигурально выражаясь, будет оттиснута печать их брачного соглашения.
     Он скептически усмехнулся.  Поистине,  от  любви  лучше  держаться  в
стороне - спокойнее будет. Отчего она  вдруг  вспыхнула,  его  любовь?  От
взгляда, прикосновения, мысли? Как бы там  ни  было,  для  ее  пробуждения
достаточно и пустяка. Он широко зевнул и с наслаждением потянулся.
     - Помоги мне! - раздался чей-то голос.
     От неожиданности зевок прервался в самый сладостный его момент; мышцы
непроизвольно напряглись. Андерс сел, настороженно  вслушиваясь  в  тишину
спальни, затем усмехнулся и улегся снова.
     - Ты должен помочь мне! - настойчиво повторил голос.
     Андерс  снова  сел  и,  опустив  ноги  на  пол,  стал  обуваться,   с
подчеркнутым вниманием завязывая  шнурки  на  одной  из  своих  элегантных
туфель.
     - Ты слышишь меня? - спросил голос. - Ты ведь слышишь, не правда ли?
     Разумеется, он слышал.
     - Да, - отозвался Андерс, все еще  в  хорошем  расположении  духа.  -
Только не говори мне, что ты - моя нечистая совесть, укоряющая меня за  ту
давнюю вредную привычку детства, над которой  я  никогда  не  задумывался.
Полагаю, ты хочешь, чтобы я ушел в монастырь.
     - Не понимаю, о чем ты, - произнес голос. - Ничья я не совесть.  Я  -
это я. Ты поможешь мне?
     Андерс верил в голоса, как все, то есть вообще не верил в  них,  пока
не услышал. Он быстро перебрал  в  уме  все  вероятные  причины  подобного
явления - когда людям слышатся  голоса  -  и  остановился  на  шизофрении.
Пожалуй, с такой точкой зрения согласились бы и его  коллеги.  Но  Андерс,
как ни странно, полностью доверял своему психическому  здоровью.  В  таком
случае...
     - Кто ты? - спросил он.
     - Я не знаю, - ответил голос.
     Андерс вдруг осознал, что голос  звучит  в  его  собственной  голове.
Очень подозрительно.
     - Итак, тебе неизвестно, кто ты, - заявил Андерс. - Прекрасно.  Тогда
где ты?
     - Тоже не знаю. - Голос немного  помедлил.  -  Послушай,  я  понимаю,
какой чепухой должны казаться мои  слова.  Я  нахожусь  в  каком-то  очень
странном месте, поверь мне - словно в преддверии ада. Я не знаю, как  сюда
попал и кто я, но я безумно желаю выбраться. Ты поможешь мне?
     Все еще внутренне протестуя против звучащего в голове голоса,  Андерс
понимал тем не менее,  что  следующий  его  шаг  будет  решающим.  Он  был
вынужден признать свой рассудок либо здравым, либо нет.
     Он признал его здравым.
     - Хорошо, - сказал Андерс, зашнуровывая вторую туфлю. - Допустим, что
ты - некая личность, которую угораздило попасть в беду, и ты установил  со
мной что-то вроде телепатической связи. Что еще ты мог бы сообщить  мне  о
себе?
     - Боюсь, что ничего, - произнес голос с невыразимой печалью.  -  Тебе
придется самому выяснить.
     - С кем еще, кроме меня, ты можешь вступить в контакт?
     - Ни с кем.
     - Тогда как же ты разговариваешь со мной?
     - Не знаю.
     Андерс  подошел  к  зеркалу,  стоящему   на   комоде,   и,   тихонько
посвистывая,  завязал  черный  галстук.  Он  решил  не  придавать  особого
значения  всяким  внутренним  голосам.  Теперь,  когда  Андерс  знал,  что
влюблен, он не мог позволить таким пустякам, как голоса, вмешиваться в его
жизнь.
     - Сожалею, но я ума не приложу, каким образом помочь тебе,  -  сказал
Андерс, снимая с куртки ворсинку. - Ты ведь понятия не имеешь, где  сейчас
находишься,  нет  даже  приблизительных  ориентиров.  Как  я  смогу   тебя
разыскать? - Он оглядел комнату, проверяя, не забыл ли чего.
     - Я буду знать это, когда почувствую тебя рядом, - заметил  голос.  -
Ты был теплым только что.
     - Только что? - Только что он оглядел комнату - не больше того.
     Он повторил свое  движение,  медленно  поворачивая  голову.  И  тогда
произошло то, чего он никак не ожидал.
     Комната вдруг приобрела странные очертания. Гармония световых  тонов,
любовно составленная им из  нежных  пастельных  оттенков,  превратилась  в
мешанину красок. Четкие пропорции  комнаты  внезапно  нарушились.  Контуры
стен, пола и потолка заколыхались и разъехались изломанными,  разорванными
линиями.
     Затем все вернулось в нормальное состояние.
     - Уже горячее, - произнес голос.
     Озадаченный,  Андерс  невольно  потянулся  рукой,  чтобы  почесать  в
затылке, но, побоявшись испортить прическу,  превозмог  свое  импульсивное
желание. Его не удивило то, что сейчас произошло. Каждый человек хоть  раз
в жизни сталкивается с чем-то необычным, после чего его начинают одолевать
сомнения насчет нормальности своей психики и собственного существования на
этом свете. На короткое мгновение перед его глазами рассыпается  слаженный
порядок во Вселенной и разрушается основа веры.
     Но мгновение проходит.
     Андерс помнил, как он,  еще  мальчиком,  проснулся  однажды  в  своей
спальне посреди  ночи.  Как  странно  все  выглядело!  Стулья,  стол,  все
предметы, что находились в комнате, утратили привычные пропорции. Во мраке
спальни они выросли до невероятных размеров, а потолок, словно в  страшном
сне, опускался на него, грозя раздавить.
     То мгновение тоже прошло.
     - Что ж, дружище, - сказал Андерс, - если я снова потеплею,  дай  мне
знать об этом.
     - Дам, - прошептал голос в его голове. - Я  уверен,  что  ты  отыщешь
меня.
     - Рад твоей уверенности, - весело  откликнулся  Андерс.  Он  выключил
свет и вышел из комнаты.


     Улыбающаяся Джуди встретила его в дверях. После отдыха она показалась
ему еще более привлекательной, чем прежде. Глядя на  нее,  Андерс  ощущал,
что и она понимает важность момента. Душа ли ее отозвалась на  перемену  в
нем или она просто ясновидящая? А может,  любовь  делает  его  похожим  на
идиота?
     - Рюмочку аперитива? - предложила она.
     Он кивнул, и Джуди повела  его  через  комнату  к  небольшому  дивану
ядовитой желто-зеленой расцветки. Сев, Андерс решил, что признается  ей  в
своих чувствах, как только она вернется с аперитивом. К  чему  откладывать
неизбежный момент? Влюбленный леминг, сказал он себе с иронией.
     - Ты снова теплеешь, - подметил голос.
     Он уже почти забыл о своем невидимом друге. Или злом ангеле -  смотря
как повернется дело. Интересно, что сказала бы Джуди, если бы узнала,  что
ему слышатся голоса? Подобные пустяки, напомнил он себе,  часто  охлаждают
самые пылкие чувства.
     - Пожалуйста, - сказала она, протягивая ему напиток.
     Все еще улыбаясь, он отметил, что  в  ее  арсенале  появилась  улыбка
номер два, предназначенная  потенциальному  поклоннику  -  возбуждающая  и
участливая. В ходе развития их взаимоотношений номеру  два  предшествовала
улыбка    номер    один    -    улыбка    красивой     девушки,     улыбка
"не-пойми-меня-неправильно", которую полагалось носить при любых жизненных
обстоятельствах, пока поклонник наконец не выдавит из себя нужные слова.
     - Верно! - одобрил голос. - Весь вопрос в том,  как  ты  смотришь  на
вещи.
     Смотришь на что? Андерс взглянул на Джуди, раздражаясь от собственных
мыслей. Если он собирается играть роль возлюбленного, пусть  себе  играет.
Даже сквозь любовный туман, делающий людей слепыми, он мог по  достоинству
оценить ее серо-голубые глаза, гладкую кожу (если  не  замечать  крохотное
пятнышко на левом виске), губы, чуть тронутые помадой.
     - Как прошли сегодня занятия? - поинтересовалась она.
     Ну конечно, подумалось Андерсу, она непременно должна  была  спросить
об этом. Любовь - всегда политика выжидания.
     - Нормально, - ответил он. - Обучал психологии юных мартышек...
     - Перестань!
     - Теплее, - отметил голос.
     Что со мной? - удивился Андерс. Она действительно прелестная девушка.
Gestalt [Образ,  форма  (нем.);  совокупность  раздражителей,  на  которые
данная система отвечает одной и той же реакцией. (Примеч.  пер.)],  что  и
есть  Джуди,  матрица  мыслей,   выражений,   движений,   в   совокупности
составляющих девушку, которую я...
     Я что?
     Люблю?
     Андерс беспокойно шевельнулся на диванчике.  Он  не  совсем  понимал,
отчего в нем возникли подобные мысли.  Они  раздражали  его.  Склонному  к
аналитическим  рассуждениям  молодому  преподавателю  лучше   остаться   в
классной комнате. Неужели наука не может обождать часов  до  девяти-десяти
утра?
     - Я думала о тебе сегодня, -  тихо  сказала  Джуди,  и  Андерс  сразу
отметил, что она почувствовала перемену в его настроении.
     - Ты видишь? - спросил его голос. - Тебе сейчас гораздо лучше.
     Ничего я не вижу, подумал Андерс, но голос,  в  сущности,  был  прав.
Строгим инспекторским оком он проникал в разум Джуди, и перед ним  как  на
ладони лежали ее движения души, такие же  бессмысленные,  какой  была  его
комната в проблеске неискаженной мысли.
     - Я действительно думала о тебе, - повторила девушка.
     - А теперь смотри, - произнес голос.
     Андерс, наблюдая за  сменяющимся  выражением  на  лице  Джуди,  вдруг
почувствовал, что впадает в какое-то странное состояние.  Он  вновь  обрел
способность обостренно воспринимать явления внешнего мира, как и в  момент
того ночного кошмара в своей комнате. На этот раз он ощущал себя зрителем,
наблюдающим  со  стороны  за  работой  некоего  механизма  в  лабораторных
условиях. Объектом назначения производимой работы был  поиск  в  памяти  и
фиксация определенного состояния духа. В механизме шел поисковый  процесс,
вовлекающий в себя вереницу понятийных представлений  с  целью  достижения
желаемого результата.
     - О, неужели? - спросил он, изумляясь открывшейся перед ним картине.
     -  Да...  Я  все  спрашивала  себя,  что  ты  делал  в   полдень,   -
прореагировал сидящий на диване напротив него механизм, слегка расширяя  в
объеме красиво очерченную грудь.
     - Хорошо, - одобрил голос его новое мироощущение.
     - Мечтал о тебе, конечно, - ответил он облаченному  в  кожу  скелету,
который  просвечивал  сквозь  обобщенную  gestalt-Джуди.  Обтянутый  кожей
механизм  переместил  свои  конечности  и   широко   открыл   рот,   чтобы
продемонстрировать удовольствие. В механизме  происходил  сложный  процесс
поиска нужной реакции среди комплексов страха,  надежд  и  тревоги,  среди
обрывков воспоминаний об аналогичных ситуациях и решениях.
     И вот этот механизм он любит! Андерс слишком глубоко и ясно  видел  и
ненавидел себя за это. Сквозь призму своего нового мироощущения он на  все
теперь  смотрел  новыми  глазами,  и  абсурдность  окружающей   обстановки
поразила его.
     - Правда? - спросил его суставчатый скелет.
     - Ты приближаешься ко мне, - прошептал голос.
     К чему он приближался? К личности?  Таковой  не  существует.  Нет  ни
согласованного взаимодействия частей в целом,  ни  глубины  -  ничего,  за
исключением сплетения внешних реакций, натянутых  поперек  бессознательных
движений внутренних органов.
     Он приближался к истине.
     - Р