жели не помнишь? Одна в грудь, еще три - по ногам.  Санитары  подобрали
тебя уже покойником.
     - Траншею-то взяли? - спросил я.
     - В тот раз - нет.
     - Ясно...
     Постепенно  действие  анестетиков   слабело   и   я   начал   кое-что
припоминать. Ребят из моего взвода. Траншею. Старушка 2645Б-4 была мне как
дом родной - мы в ней торчали уже год с небольшим, и как траншея она  была
очень даже ничего. Противник  все  время  пытался  ее  захватить,  и  наша
утренняя вылазка на самом деле была  контратакой.  Я  вспомнил,  как  пуля
развалила меня на куски - какое невыразимое облегчение  я  испытал  в  тот
миг!..
     Тут я вспомнил еще кое-что и сел на операционном столе.
     - Минуточку, ребята, - сказал я.
     - Что такое?
     - Ведь крайний срок для воскрешения - восемь часов после смерти, так?
     - Техника совершенствуется, - сказал брамин. - Теперь можно  оживлять
и через  двенадцать  часов.  И  это  для  всех  ранений,  кроме  серьезных
повреждений мозговой ткани.
     - Ну что ж, молодцы, - сказал я. Память прояснилась окончательно и  я
понял, наконец, что же произошло. - Но на этот раз  у  вас  вышла  крупная
накладка.
     - Что за чушь, рядовой? - спросил один из  них  с  чисто  офицерскими
интонациями.
     - Гляньте-ка сюда, - и я протянул ему свой личный жетон. Насколько  я
мог видеть его лицо, он нахмурился.
     - Черт бы меня побрал! - пробормотал он.
     - Оказывается, наши желания совпадают, - заметил я.
     - Видишь ли, - сказал он. - Траншея была прямо завалена трупами.  Нам
сказали, что все по первому разу. Приказано было всех поставить на ноги.
     - И вы что, даже не смотрели жетоны?
     - Когда?! У нас была чертова уйма работы! Конечно,  мне  очень  жаль,
рядовой. Если бы я знал...
     - К дьяволу ваши сожаления, - перебил  я.  -  Мне  нужен  Генеральный
Инспектор.
     - Ты что, в самом деле думаешь...
     - Думаю, - отрезал я. - Не то чтобы  я  был  крутым  законником  -  в
окопах нас учили другим наукам. Но этот иск я предъявлю в лучшем  виде.  А
требовать встречи с Генеральным Инспектором - мое право, и будьте  вы  все
прокляты!
     Они перешли на шепот, а я как следует себя осмотрел.  Надо  признать,
потрудились брамины здорово. Не так хорошо, конечно,  как  в  первые  годы
войны. Кожу как-то неаккуратно пересадили,  да  в  потрохах  я  чувствовал
непорядок. Правая рука дюйма на два длиннее левой - кто ж это  напорол-то?
А в общем, вполне...
     Они закончили шептаться и принесли мою форму. Я оделся.
     - Насчет встречи с Генеральным Инспектором, - сказал один из  них.  -
Тут есть некоторые трудности. Видишь ли...
     Короче, генерала мне не дали, а подсунули  вместо  него  здоровенного
добродушного сержанта - из тех опытных служак, которые потолкуют с тобой с
полным пониманием и сочувствием и оставят в  уверенности,  что  дело  твое
выеденного яйца не стоит, решить его проще простого, так что можно  больше
не рыпаться.
     - Что случилось, рядовой? - спрашивает он. - Говорят, ты  устраиваешь
бузу из-за того только, что тебя, мертвеца такого, воскресили?
     - Верно говорят, -  отвечаю.  -  Даже  по  законам  военного  времени
простой солдат кой-какие права имеет, как мне  объясняли...  Или  это  все
туфта?
     - Да нет, - говорит сержант. - Почему же туфта...
     - Долг свой я выполнил, - продолжаю. - Семнадцать лет в строю, восемь
лет на передовой. Трижды убит, трижды  воскрешен.  По  закону  после  трех
воскрешений каждый имеет право остаться трупом. У меня тот самый случай  -
можешь посмотреть жетон, там все отмечено. А меня  опять  воскресили!  Эти
чертовы доктора сваляли дурака, и  радости  мне  от  этого  никакой.  Хочу
покоиться в мире.
     - Куда как лучше среди живых, - возражает сержант. - Пока жив, всегда
есть шанс стать нестроевым. И ротация идет, хотя и медленно:  сам  знаешь,
людей не хватает... Но шансы-то остаются!
     - Мой шанс уже выпал, - отвечаю. - И лично я предпочитаю помереть.
     - Думаю, могу тебе твердо пообещать, что месяцев через шесть...
     - Я сдохнуть хочу, - вежливо говорю я. - По законам военного  времени
имею почетное право.
     - Конечно, кто спорит, - отвечает он, улыбаясь. - Но на войне  сплошь
да рядом случаются ошибки. Особенно на такой войне, как эта.
     Тут он откинулся на спинку стула и сцепил  пальцы,  закинув  руки  за
голову.
     - Помню, как эта заваруха началась. Все думали, стоит нажать кнопку -
и все будет ясно. Но и у нас, и у красных было навалом противоракет, и это
прикрыло все атомные лавочки. А когда изобрели подавитель цепных  реакций,
атомные бомбы просто вышвырнули на свалку...
     - Что я, не знаю, что ли?..
     - Враг превосходил нас числом, - строго сказал сержант. - И  все  еще
превосходит. Одних китайцев вон  сколько  миллионов!..  Армии  были  нужны
новые бойцы, и медики научились воскрешать погибших...
     - Да знаю я... Дружище, поверь, я тоже хочу, чтобы победа осталась за
нами. Очень хочу. От всей души. И я был хорошим солдатом. Но меня шлепнули
уже три раза, и я...
     - Дело в том, - сказал сержант, - что красные тоже начали  воскрешать
погибших. И именно сейчас решается - кто кого.  Победит  тот,  кто  сможет
выставить больше солдат. Через  несколько  месяцев  уже  будет  ясно,  кто
победил. А ради такого дела стоит немножко потерпеть и  не  скулить  из-за
ерунды. Обещаю, что тебя оставят в покое, когда снова укокошат.  А  сейчас
давай замнем...
     - Хочу говорить с Генеральным Инспектором, - сказал я.
     - Ну что ж, рядовой, - сказал сержант как-то не слишком дружелюбно. -
Иди-ка ты в комнату 303.


     Я пошел в эту комнату и принялся ждать. Из-за  того,  что  заварилась
такая каша, я чувствовал себя слегка неловко. Все-таки война... Но  и  эти
хороши! У солдата тоже права есть, хоть и война. Чертовы брамины...
     Как они получили эту кличку - особая история. Они же не индусы, и тем
более не  жрецы  какие-нибудь  -  обыкновенные  доктора.  А  словечко  это
приклеилось к ним после того, как в одной газете появилась о  них  статья.
Тогда все это было еще сенсацией.  Парень,  который  писал  статью,  жутко
восхищался, что врачи могут оживить мертвеца  и  поставить  его  в  строй.
Горячая была новость. Так вот, этот парень цитировал по этому поводу стихи
Эмерсона. Начинались они так:

          Пусть кровавый убийца верит в то, что он многих убил,
          А убитые им верят в смерть от ножа или пули, -
          Я смеюсь над их верой: мне подвластны орбиты светил,
          Мне подвластно и то, чтобы мертвые к жизни вернулись...

     Такие вот дела. Никогда не знаешь, останется ли убитый  тобой  парень
трупом или будет назавтра вовсю палить в сторону твоей траншеи. И  сам  ты
не знаешь, когда получаешь пулю: насовсем ты сдох или нет. Стихи  Эмерсона
назывались "Брахма", поэтому наших медиков стали называть браминами.
     Когда тебя оживляют по первому разу, это даже может понравиться. Жить
все равно лучше - даже если учесть всякие мучения и так  далее.  Но  когда
тебя убивают и воскрешают, убивают и воскрешают,  -  в  конце  концов  это
ужасно надоедает. Начинаешь думать, не слишком ли много раз  ты  помер,  и
смерть представляется уже чем-то  вроде  возможности  отдохнуть  от  этого
кошмара. Нужно только, чтобы тебя больше не оживляли  -  только  и  всего.
Вечный покой, и ничего более.
     Эти умники наверху быстро сообразили, что если солдата слишком  часто
оживлять, это начинает действовать ему на нервы и  подрывает  боевой  дух.
Поэтому они установили предел - не больше трех воскрешений на брата. После
третьего раза можешь выбирать ротацию или спокойную смерть.  Рекомендуется
выбирать второе - попробуйте-ка себе представить, какое воздействие  может
оказать человек, который помирал целых три раза, на нравственное состояние
гражданских.  И  большая  часть  строевиков  после  третьего   воскрешения
действительно предпочитают гарантированную смерть.
     А меня вот надули и воскресили в четвертый раз. Я, вообще-то, патриот
каких поискать, но это вовсе не значит, что эта шутка у них пройдет.


     В конце концов, я удостоился аудиенции самого адъютанта  Генерального
Инспектора - это был стройный полковник со стальным взглядом.  Сразу  было
видно, что он не потерпит никаких безобразий. Он  был  полностью  в  курсе
моего случая и  не  хотел  тратить  на  него  слишком  много  драгоценного
времени, поэтому разговор получился коротким.
     - Рядовой!  -  сказал  он.  -  Во-первых,  я  выражаю  вам  искренние
соболезнования  командования.  Во-вторых,  вышел  новый  приказ.   Красные
повысили предельное количество воскрешений,  поэтому  выбора  у  нас  нет.
Отныне личный состав будет уходить в отставку после шести воскрешений.
     - Но этот приказ вышел уже после того, как меня убили, полковник!
     - Он обладает обратной силой. Вы получили право еще два раза  умереть
за отечество. Всего хорошего, рядовой.
     И все. И ничего не поделаешь с этим высшим бесстыдством. Они даже  не
представляют, каково нам приходится. Их, наверное,  редко  убивают  больше
одного раза, так что они понятия не  имеют,  как  человек  чувствует  себя
после четырех смертей.
     Я плюнул и пошел в свою траншею.
     Я брел между рядов колючей проволоки с отравленными шипами и думал. Я
прошел совсем рядом с какой-то громоздкой штуковиной, тщательно закутанной
в брезент с надписью "Секретное оружие". Наш сектор просто набит секретным
оружием. Каждую неделю ученые подкидывают что-нибудь новенькое.  И  может,
какая-нибудь из их штучек однажды поможет нам выиграть войну.
     Но  на  все  это  мне  было  уже  наплевать.  Я  вспомнил   следующее
четверостишие Эмерсона:

           Все, что люди забыли, хранит моя вечная память,
           Мне и тьма безразлична, и сияние горней звезды;
           Что мне стоны богов, из гордыни отвергнутых вами?
           Что мне ваша гордыня? И что мне раскаянья стыд?..

     Старик Эмерсон здорово написал. Именно это и чувствует человек  после
того, как четыре раза даст дуба. Все безразлично  и  и  как-то  перестаешь
обращать  внимание  на  нюансы.  Я  не  циник,  просто  после   четвертого
воскрешения взгляды на мир и на вопросы бытия несколько меняются.
     Наконец, я добрался до старой доброй 2645Б-4, и  похлопал  по  плечам
своих парней. Оказалось, завтра на рассвете мы снова пойдем в наступление.
Я решил, что это очень кстати.
     Может, кто-то и скажет, что я решил свалить в кусты  -  мне  плевать.
По-моему, я уже довольно поумирал. И на этот раз я постараюсь погибнуть  с
гарантией. Ошибки быть не должно...


     С первыми лучами  солнца  мы  прокрались  мимо  колючей  проволоки  и
бродячих мин на нейтральную полосу между нашей траншеей и  2645Б-5.  Атака
предполагалась силами  одного  батальона,  и  все  мы  снарядили  магазины
новейшими пулями-бумерангами. Мы подкрались чертовски близко  к  вражеским
позициям, прежде чем противник нас обнаружил и открыл огонь.
     Мы дрались за каждый дюйм. Парни гибли вокруг меня десятками, я же не
получил ни царапины. Я даже начал верить, что  на  этот  раз  мы  все-таки
возьмем траншею - и, может быть, я даже останусь в живых...
     И тут, наконец, влепило. Разрывная пуля. Прямо в грудь.  Определенно,
смертельное ранение. Обычно после такого падаешь и больше не встаешь.  Кто
угодно, но не я. Я должен быть уверен, что на этот раз меня не  воскресят.
Поэтому я встал и рванулся вперед, используя ружье как костыль.  Я  прошел
еще целых пятнадцать ярдов сквозь такой плотный огонь, какого вам в  жизни
не увидеть. И вот, наконец, именно  то!  Ошибиться  невозможно.  Разрывная
пуля прямо в  лицо.  Ничтожнейшую  долю  секунды  я  еще  чувствовал,  как
разлетается на куски мой череп - и уже  точно  знал,  что  теперь-то  я  в
безопасности. Брамины ничего не могут сделать  при  серьезных  ранениях  в
голову, а мое ранение было чертовски серьезным.
     Потом я умер.


     Придя в сознание,  я  взглянул  на  белые  халаты  и  марлевые  маски
браминов.
     - Долго я был на том свете? - спросил я.
     - Два часа.
     Тут я вспомнил все.
     - Но мне же разнесло голову!
     Марлевые маски смялись, и я понял, что брамины усмехаются.
     -  Секретное  оружие,  -  сказал  один  из  них.  -  Почти  три  года
разрабатывали. И вот,  наконец,  дескрэмблер  работает.  Колоссальный  шаг
вперед!
     - Да ну? - сказал я.
     - Наконец-то медицина получила возможность лечить серьезные ранения в
голову, - продолжал брамин. - Как, впрочем, и  любые  другие  ранения.  Мы
можем вернуть в  строй  любого  солдата,  если  от  него  останется  более
семидесяти процентов  -  надо  только  собрать  ошметки  и  свалить  их  в
дескрэмблер. На практике наши потери в живой силе  сводятся  к  нулю.  Это
поворот в ходе войны!
     - Просто блеск, - сказал я.
     - Кстати, - сказал брамин, - тебя  наградили  медалью.  За  геройское
продвижение под огнем противника после получения смертельного ранения.
     - Ура, - сказал я. - Мы взяли 2645Б-5?
     - Взяли. Уже готовится наступление на траншею 2645Б-6.
     Я кивнул. Через пару минут мне вернули форму и отправили  обратно  на
передовую. Дела обстояли куда хуже, чем можно было ожидать.  Кажется,  мне
теперь придется научиться радоваться жизни.  Что  ж,  вкусим  ее  во  всей
полноте.
     Теперь мне осталось погибнуть всего один раз - это будет уже  шестой.
И последний.
     Разве что выйдет какой-нибудь новый приказ...




                                                     Роберт ШЕКЛИ


                  ВС‚ ПРОВЕРЯЕТСЯ НА ПРАКТИКЕ


   Его руки устали,  но он снова  и снова поднимал  молоток и бил
по зубилу. Работа  была почти закончена:  ещ„ несколько букв  - и
надпись,  высеченная  в  тв„рдом  граните,  будет  завершена.  Он
поставил последнюю точку и выпрямился, не заметив упавших на  пол
пещеры инструментов. Он вытер пот с покрытого пылью лица и  гордо
проч„л написанное:

      Я ВОССТАЛ ИЗ ГРЯЗИ ЭТОЙ ПЛАНЕТЫ НАГ И БЕЗЗАЩИТЕН, Я
  ИЗГОТОВИЛ ОРУДИЯ ТРУДА. Я СТРОИЛ И ЛОМАЛ, ТВОРИЛ И РАЗРУШАЛ.
   Я СОЗДАЛ НЕЧТО, ПРЕВЗОШЕДШЕЕ МЕНЯ, И ЭТО МЕНЯ УНИЧТОЖИЛО.
         ИМЯ МО‚ - ЧЕЛОВЕК, И ЭТО МОЙ ПОСЛЕДНИЙ ТРУД.

   Он улыбнулся. Неплохо написано. Может и недостаточно  красиво,
но  вполне  подходяще  как  дань  последнего из людей исчезнувшей
человеческой расе. Он взглянул на инструменты, валявшиеся у  ног.
Они больше не были нужны, и он испарил их.
   Проголодавшись после  долгой работы,  он присел  на корточки в
конце пещеры и создал обед. Посмотрев на пищу, почувствовал,  что
чего-то  не  хватает;  потом  сотворил  стол со стулом, тарелки и
чашки. Ему стало стыдно - ведь он снова забыл о них.
   Хотя некуда было спешить, он ел торопливо. Его обед  составили
гамбургер, картофельное  пюре, горошек,  хлеб и  мороженое -  так
обычно  получалось,  если  он   не  думал  о  ч„м-то   особенном.
"Привычка,"  -  решил  он.  Закончив,  он  заставил  остатки пищи
исчезнуть,  и  вместе  с  ними  стол  с  посудой  растворились  в
воздухе. Стул он  оставил, и, сидя  на н„м, в  раздумье уставился
на  надпись.  "Прекрасно,"  -  подумалось  ему,  -  "но  ни  одно
человеческое существо, кроме меня, не прочт„т этого".
   Не  было   совершенно  никаких   сомнений  в   том,  что    он
единственный  живой  человек  на  Земле  - война была тщательной.
Такой тщательной, как только человек - очень аккуратное  животное
-  мог  е„  вести.  В  войне не было неприсоединившихся, политике
"моя хата с  краю" не было  места. Воевали или  на одной стороне,
или на другой.  Бактерии, газы и  радиация окутали Землю  подобно
огромной туче. В первые дни войны "непобедимое секретное"  оружие
побеждало "секретное" с  почти монотонной регулярностью.  И после
того,   как    последний    палец   нажал    последнюю    кнопку,
самозапускающиеся  и  самонаводящиеся  бомбы  и ракеты продолжали
литься на  Землю. Несчастная  Земля стала  огромной свалкой,  без
единого живого существа -  растения или животного -  от горизонта
до горизонта.
   Он видел значительную  часть этого и  ждал, пока не  убедился,
что упала последняя бомба; тогда он спустился.
   "Очень умно с твоей  стороны," - горько подумал  он, оглядывая
из своей пещеры равнину из  застывшей лавы, на которой стоял  его
корабль, и искор„женные горы вдалеке.
   Ты - предатель. Но кого это волнует?
   Он был  капитаном в  Войсках Защиты  Западного Полушария  и за
два дня военных  действий понял, чем  вс„ это кончится.  Загрузив
корабль сжатым воздухом, пищей и  водой, он сбежал. Он знал,  что
в суматохе  и разрушении,  царивших вокруг,  его не  хватятся - а
через несколько дней не осталось  никого, кто мог бы его  искать.
Он  направил  корабль  на  обратную  сторону  Луны  и стал ждать.
Война была двенадцатидневной - он предполагал, что она  продлится
четырнадцать  -  но  пришлось  ждать  шесть  месяцев,  прежде чем
перестали взрываться автоматические ракеты. Тогда он вернулся.
   Чтобы узнать, что остался один...


   Он  ожидал,  что  другие  поймут  тщетность  всего,   загрузят
корабли и тоже  прилетят на обратную  сторону Луны. Очевидно,  им
не хватило времени,  даже если и  возникало желание. Он  надеялся
на то, что  могли остаться отдельные  группы спасшихся, но  он не
нашел никого. Война была слишком тщательной.
   Посадка на Земле  должна была бы  убить его -  ведь сам воздух
был ядовит. Он не обращал внимания - и жил. Казалось, что у  него
выработался иммунитет к микробам  и радиации; или это  была часть
его  новой  силы?  Он  повстречал  достаточно  и того, и другого,
перелетая  на  сво„м  корабле  от  руин  одного  города  к руинам
другого, вдоль взорванных  долин и равнин,  сожж„нных гор. Он  не
наш„л жизни, но сделал открытие.
   Он мог творить. Он осознал свою силу на третий день на  Земле.
Затосковав,  он  захотел  увидеть  дерево  посреди расплавленного
камня   и   металла.   И   дерево   возникло.   Остаток   дня  он
экспериментировал и обнаружил, что  может создать вс„, что  видел
или о ч„м слышал когда-либо.
   Предметы, которые были ему известны лучше, он создавал  лучше.
Предметы,  о  которых  он  знал  только  из книг или разговоров -
дворцы, например - получались кособокими и хрупкими, хотя он  мог
довести их  до совершенства,  мысленно работая  над деталями. Все
его  творения  были  тр„хмерны.  Даже  пища  имела  вид  пищи  и,
кажется, насыщала его. Он мог  забыть о любом из своих  творений,
лечь  спать  и,  проснувшись,  находил  его  там, где оно и было,
ничуть  не  изменившимся.  Он  мог  и  разрушать.  Одно мысленное
усилие - и созданный им предмет исчезал. Чем больше был  предмет,
тем дольше приходилось дематериализовывать его.
   Предметы, которые  он не  создавал -  долины и  горы -  он мог
разрушать тоже, но нужно было больше времени. Казалось,  материей
легче управлять, если она была создана им. Он даже мог  создавать
птиц и маленьких животных -  или что-то, что выглядело как  птицы
и животные.
   Он никогда не пытался создать человека.
   Он не был уч„ным; он был космическим пилотом. Он имел  смутное
представление об  атомной теории  и практически  не разбирался  в
генетике.  Он  думал,  что  какие-то  изменения  произошли  в его
клетках, в  его мозге  или, может  быть, в  самой Земле.  Причина
этого не особо  его беспокоила. Это  было действительностью и  он
примирился с ней.
   Он снова уставился на памятник. Что-то в н„м беспокоило его.
   Конечно,  он  мог  бы  сотворить  его,  но он не знал, сколько
просуществуют  его  создания  после  того,  как  он  умр„т.   Они
казались достаточно  стабильными, но  могли разрушиться  вместе с
его собственным  разрушением... Поэтому  он пош„л  на компромисс.
Он создал молоток  и зубило, но  выбрал гранитную стену,  которую
создала  природа.  Напряженно  работая  много  часов,  здесь   же
отдыхая и питаясь, он выбил  буквы на стене внутри пещеры,  чтобы
они меньше подвергались