ежно произнес Лумис. - Это мне
подарили. Присаживайтесь.
   Кромптон уселся в глубокое кресло, оно сразу приняло
форму его тела и начало мягко массировать ему спину.
   - Хотите выпить? - спросил Лумис.
   Кромптон молча кивнул. Теперь он чувствовал запах духов
- сложную летучую смесь аромата специй и пряностей с легким
налетом запаха тления.
   - Это запах...
   - К нему нужно привыкнуть, - сказал Лумис. - Это
обонятельная соната, задумана как аккомпанемент к песне
теней. Я сейчас выключу.
   Он выключил сонату и включил что-то другое. Кромптон
услышал мелодию, которая как будто сама возникла у него в
голове, - медленную, чувственную, мучительно волнующую;
   Кромптону казалось, что он слышал ее раньше, в другое
время, в другом месте.
   - Она называется "Deja vu", - объяснил Лумис. - Прямая
передача на слушателя. Симпатичная вещица, верно?
   Кромптон понимал, что Лумис старается произвести на него
впечатление. И надо отдать Лумису должное - это у него
получалось. Пока Лумис разливал напиток, Кромптон оглядывал
комнату: скульптуры, занавеси, мебель и все прочее;
профессионально быстро вычислил он в уме цену, стоимость
доставки с Земли, пошлины и получил результат.
   Он пришел к ужасному выводу: только то, что было в
комнате Лумиса, стоило больше, чем он, Кромптон, мог бы
заработать в качестве клерка, живи он хоть три жизни с
четвертью.
   Лумис протянул стакан Кромптону.
   - Это мед, - сказал он. - Крик моды этого года в
Элдерберге. Скажите, как он вам понравится.
   Кромптон отхлебнул медового напитка.
   - Восхитительно, - сказал он. - Наверно, дорого?
   - Довольно-таки. Но ведь за такое ничего не жаль отдать,
не правда ли?
   Кромптон не ответил. Он пристально рассматривал Лумиса и
заметил признаки разрушения в его Дюрьеровом Теле. Он
внимательно исследовал правильные, красивые черты лица,
марсианский загар, гладкие мышиного цвета волосы, небрежное
изящество одежды, тонкие лапки морщинок возле глаз, впалые
щеки, на которых видны были следы косметики. Он
рассматривал улыбку Лумиса - обычную улыбку баловня судьбы,
- надменный изгиб губ, нервные пальцы, поглаживающие кусок
парчи, всю его фигурку, самодовольно развалившуюся в
изысканном кресле.
   Вот, думал он, стереотип сластолюбца, человека, живущего
только ради своих удовольствий и неги. Это само воплощение
сангвинистического темперамента, в основе которого лежит
Огонь - потому что слишком горяча его кровь, она рождает в
человеке беспричинную радость и чрезмерную привязанность к
плотским удовольствиям. Но Лумис, так же как и Кромптон,
всего лишь стереотип, с душой мелкой, глубиной всего в
сантиметр, все желания которого легко предугадать, а страхи
очевидны для всех и каждого.
   В Лумисе сосредоточились те неосуществленные стремления
Кромптона к наслаждениям, которые в свое время были
отторгнуты и теперь предстали перед ним как самостоятельная
сущность. Этот единственный принцип - наслаждение в чистом
виде, которым Лумис руководствовался в своей жизни, - был
совершенно необходим Кромптону, его телу и духу.
   - Как вам удается сводить концы с концами? - резко
спросил Кромптон.
   - Я получаю деньги, оказывая услуги, - улыбаясь, ответил
Лумис.
   - Попросту говоря, вы вымогатель и паразит, - сказал
Кромптон. - Вы наслаждаетесь за счет богачей, которые
толпами стекаются в Элдерберг.
   - Вам, брат мой трудяга и пуританин, все это
представляется именно в таком свете, - сказал Лумис,
закуривая сигарету цвета слоновой кости. - Но я смотрю на
вещи иначе. Подумайте сами. Сегодня все делается во имя
бедных, будто непредусмотрительность - это какая-то особая
добродетель! Но ведь и у богатых есть свои нужды! Их нужды
совсем не похожи на нужды бедняков, но от этого они не менее
настоятельны. Бедняки требуют еды, крова, медицинского
обслуживания. Правительство превосходно справляется с этим.
А как же нужды богачей? Людей смешит сама мысль о том, что
у богатого могут быть свои проблемы. Но разве оттого, что у
человека есть кредит, он не может испытывать затруднений?
Может. Более того, с ростом богатства возрастают и
потребности, а это, в свою очередь, ведет к тому, что
богатый человек часто оказывается в более бедственном
положении, чем его бедный брат.
   - В таком случае, почему бы ему не отказаться от
богатства? - спросил Кромптон.
   - А почему бедняк не отказывается от своей нищеты? -
парировал Лумис. - Нет, этого нельзя делать, мы должны
принимать жизнь такой, как она есть. Тяжко бремя богатых,
но они должны нести его и обращаться за помощью к тем, кто
может им ее оказать.
   Богатым нужно сочувствие, и я им чрезвычайно сочувствую.
Богатым нужно общество людей, способных наслаждаться
роскошью; у богатых есть потребность учить, как ею
наслаждаться; и, мне кажется, немного найдется таких,
которые ценят роскошь, наслаждаются роскошью так, как я! А
их женщины, Кромптон! У них ведь тоже есть свои нужды -
настоятельные, срочные, а мужья часто не могут удовлетворить
их в силу своей занятости. Эти женщины не могут довериться
первому встречному, какому-нибудь простофиле. Они нервозны,
хорошо воспитаны, подозрительны и легко поддаются внушению.
Им нужны нюансы, утонченность. Им нужно внимание мужчины с
высоким полетом фантазии и в то же время чрезвычайно
благоразумного. В этом скучном мире редко встретишь такого
мужчину. А мне посчастливилось: у меня талант именно в
таких делах. Вот я его и применяю. И, конечно, как всякий
трудящийся человек, имею право на вознаграждение.
   Лумис с улыбкой откинулся в кресле. Кромптон смотрел на
него, испытывая что-то похожее на страх. Ему трудно
поверить, что этот растленный, самодовольный альфонс, это
существо с моралью кобеля было частью его самого. Но оно
все же было его частью, и частью, необходимой для
Реинтеграции.
   - Так вот, - сказал Кромптон, - ваши взгляды меня не
касаются. Я представляю собой основную личность Кромптона и
нахожусь в подлинном теле Кромптона. Я прибыл сюда для
Реинтеграции.
   - Мне это ни к чему, - сказал Лумис.
   - То есть вы хотите сказать, что не согласны?
   - Абсолютно верно.
   - Вы, по-видимому, не понимаете, что вы
неукомплектованный, недоделанный экземпляр. У вас должно
быть то же стремление к самоосуществлению, которое постоянно
испытываю я. А это возможно только путем Реинтеграции.
   - Безусловно, - сказал Лумис.
   - Значит...
   - Ничего это не значит, - сказал Лумис. - Я очень хотел
бы укомплектоваться. Но еще больше мне хочется продолжать
жить так, как я жил до сих пор, то есть самым
удовлетворительным, самым замечательным образом. Знаете,
роскошь позволяет мириться со многим...
   - А вы не забыли, - сказал Кромптон, - что вы пребываете
в Дюрьеровом Теле, а срок его существования всего сорок лет?
Без Реинтеграции вам осталось жить только пять лет.
Поймите, максимум пять. Бывает, что Дюрьеровы Тела ломаются
и раньше срока.
   - Да, верно, - сказал, слегка нахмурившись, Лумис.
   - В Реинтеграции нет ничего плохого, - продолжал Кромптон
самым, как ему казалось, убедительным тоном. - Ваша страсть
к наслаждениям не пропадет, просто она станет несколько
умереннее.
   Лумис как будто задумался всерьез, попыхивая своей
бледно-кремовой сигаретой. Потом взглянул Кромптону в лицо
и произнес:
   - Нет!
   - Но ваше будущее?..
   - Я просто не тот человек, который беспокоится о будущем,
- с самодовольной улыбкой возразил Лумис. - Мне бы прожить
сегодняшний день, да так, чтобы чертям тошно стало. Пять
лет... Кто знает, что еще случится за эти пять лет! Пять
лет - ведь это целая вечность! Может, что-нибудь и
изменится.
   Кромптон подавил в себе сильное желание вколотить в этого
Лумиса хоть немного здравого смысла. Конечно, сластолюбец
всегда живет только сегодняшним днем, не предаваясь мыслям о
далеком и неопределенном будущем. Для Лумиса, поглощенного
сегодняшним днем, пять лет - срок почти немыслимый. Ему,
Кромптону, следовало бы знать это.
   По возможности спокойным голосом Кромптон сказал:
   - Ничего не изменится. Через пять лет - коротких пять
лет - вы умрете.
   Лумис пожал плечами.
   - Я следую правилу - никогда не загадывать дальше
четверга. Вот что я тебе скажу, старик, приезжай через три
или четыре года, тогда поговорим.
   - Но это невозможно, - объяснил ему Кромптон. - Вы тогда
будете на Марсе, я - на Земле, а наш третий компонент - на
Венере. Нам уж ни за что не встретиться в нужный момент. А
кроме того, вы даже не вспомните.
   - Посмотрим, посмотрим, - сказал Лумис, поглядывая на
свои часы. - А теперь, если ты не возражаешь, я жду гостя,
который, наверное, предпочтет...
   Кромптон встал.
   - Если вы передумаете, я остановился в мотеле "Голубая
Луна". И пробуду здесь еще день или два.
   - Желаю приятно провести время, - сказал Лумис. - Не
забудь посмотреть Пещеры Ксанаду - сказочное зрелище!
   Совсем потеряв дар речи, Кромптон покинул роскошный номер
Лумиса и вернулся в свой мотель.
   В этот вечер, ужиная в буфете, Кромптон отведал
Марсианских ростков и Красного Солодина. В киоске он купил
книжечку акростихов. Вернувшись домой, он разгадал три
кроссворда и лег спать.
   На следующий день Кромптон попытался разработать план
дальнейших действий. Убедить Лумиса он уже не надеялся.
Ехать ли ему на Венеру разыскивать Дэна Стэка, третью
утраченную часть своей личности? Нет, это более чем
бесполезно. Даже если Стэк захочет реинтегрировать, им все
равно будет недоставать их исконной трети - Лумиса,
важнейшего источника наслаждений. Две трети будут еще более
страстно желать укомплектования, чем одна треть, и будут еще
больше страдать от ощущения своей неполноценности. А
Лумиса, видно, не убедить.
   При сложившихся обстоятельствах единственное, что
оставалось Кромптону, это вернуться на Землю
нереинтегрированньм и жить там по мере возможности. В конце
концов есть какая-то радость и в напряженном труде и
известное удовольствие в постоянстве, осмотрительности,
надежности. Не следует недооценивать и такие, хотя бы и
очень скромные, достоинства.
   Но нелегко ему было примириться с этим. С тяжелым
сердцем позвонил он на станцию и заказал себе место на
вечерней ракете до Порта Ньютона.
   Когда Кромптон упаковывал вещи и до отправления ракеты
оставался всего час, дверь его номера распахнулась. Вошел
Эдгар Лумис, огляделся вокруг, закрыл и запер за собой
дверь.
   - Я передумал, - сказал Лумис. - Я согласен на
Реинтеграцию.
   Внезапное подозрение загасило первый порыв радости
Кромптона.
   - А почему вы передумали?
   - Какое это имеет значение? - возразил Лумис. - Разве
мы...
   - Я хочу знать почему, - сказал Кромптон.
   - Ну, это трудновато объяснить. Понимаете, я только...
   Раздался громкий стук в дверь. Сквозь апельсиновый загар
на щеках Лумиса проступила бледность.
   - Ну, пожалуйста, - попросил он.
   - Рассказывайте, - неумолимо потребовал Кромптон.
   Лоб Лумиса покрылся крупными каплями пота.
   - Случается, что мужьям не нравятся небольшие знаки
внимания, которые оказывают их женам. Порой даже богатый
может оказаться потрясающим обывателем. В моей профессии
встречаются подобные камни - мужья, например. Поэтому раз
или два в год я считаю полезным провести некоторое время в
Бриллиантовых Горах, в пещере, которую я там себе
оборудовал. Она в самом деле очень удобна, правда,
приходится обходиться простой пищей. Но несколько недель -
и опять все в порядке.
   Стук в дверь повторился с новой силой. Кто-то кричал
басом:
   - Я знаю, что вы здесь, Лумис! Выходите, или я сломаю
эту проклятую дверь и сверну вашу мерзкую шею!
   Лумис никак не мог унять дрожи в руках.
   - Больше всего на свете боюсь физического насилия, -
проговорил он. - Не лучше ли просто реинтегрировать, и
тогда я вам все объясню?
   - Я хочу знать, почему на сей раз вы не скрылись в своей
пещере? - настаивал Кромптон.
   Они услышали, как кто-то всем телом налег на дверь.
Лумис пронзительным голосом закричал:
   - Это все ваша вина, Кромптон! Ваше появление выбило
меня из седла. Я лишился своего необыкновенного ощущения
времени, своего шестого чувства грядущей опасности. Черт
вас побери, Кромптон, я не успел смыться вовремя! Меня
захватили на месте преступления! Я просто сбежал, а за мной
по всему городу мчался этот кретин, этот здоровенный
неандерталец, выскочка муж, он заглядывал во все салуны и
отели, обещая переломать мне ноги. У меня не хватило денег
на пескоход и не было времени заложить свои драгоценности.
А полицейские только ухмылялись и отказывались защитить
меня. Пожалуйста, Кромптон!
   Дверь трещала под бесчисленными ударами, и замок начал
поддаваться. Кромптон, благодарный судьбе за то, что
чувство недостаточности так вовремя заговорило в Лумисе,
повернулся к нему, к этой части своей особы.
   - Ну что ж, давайте реинтегрировать, - сказал Кромптон.
   Оба они твердо посмотрели в глаза друг другу - две части
целого, жаждущие единства, возможность, превращающаяся в
мостик через пропасть. Затем Лумис тяжело вздохнул, и его
Дюрьерово Тело рухнуло, сложившись пополам, как тряпичная
кукла. В тот же миг колени Кромптона подогнулись, словно на
его плечи взвалили тяжелый груз.
   Замок сломался, и дверь распахнулась. В комнату влетел
маленький, красноглазый, коренастый брюнет.
   - Где он? - закричал брюнет.
   Кромптон показал на распростертое на полу тело Лумиса.
   - Разрыв сердца, - сказал он.
   - О! - растерянно (то ли гневаться, то ли сострадать)
сказал брюнет. - О!.. Да... О!..
   - Он, конечно, заслуживал этого, - холодно заметил
Кромптон, поднял чемодан и вышел из комнаты, чтобы успеть на
вечерний рапидо.
   Долгое путешествие по марсианским равнинам пролетело, как
мимолетное мгновение, как облегченный вздох. Кромптон и
Лумис получили, наконец, возможность поближе познакомиться
друг с другом и решить кое-какие основные проблемы, которые
неизбежно возникают, когда в одном теле объединяются два
сознания.
   Вопрос о главенстве в этом содружестве не вставал.
Верховная власть принадлежала Кромптону, который вот у же
тридцать пять лет был хозяином ума и тела подлинного
Кромптона. При создавшихся условиях Лумис никак не мог
взять верх, да и не хотел этого. Его вполне устраивала
пассивная роль, и поскольку по натуре своей он был добрым
малым, то согласился стать просто комментатором, советчиком
и доброжелателем.
   Но Реинтеграции не произошло. Кромптон и Лумис
существовали в одном разуме подобно планете и луне -
независимые, но, по сути, неразделимые, осторожно
прощупывающие друг друга, не желающие, да и не способные
поступиться каждый своей автономией. Конечно, какое-то
взаимопроникновение происходило, но слияния, в результате
которого из двух самостоятельных элементов образовалась бы
устойчивая, единая личность, быть не могло, пока к ним не
присоединится Дэн Стэк, третий недостающий компонент.
   Но даже в случае его присоединения, напоминал Кромптон
оптимистически настроенному Лумису, Реинтеграция может не
состояться. Допустим, Стэк захочет реинтегрировать (а
может, и не захочет), но три шизоидных компонента вдруг
воспротивятся слиянию или не сумеют его достичь, тогда их
борьба внутри единого мозга быстро приведет к безумию.
   - Стоит ли об этом беспокоиться, старина? - спросил
Лумис.
   - Стоит, - сказал Кромптон. - Может случиться так, что
мы все трое реинтегрируем, а полученный в результате разум
не будет стабильным. Психопатические элементы возьмут верх,
и тогда...
   - Так или иначе, нам придется просто смириться, -
возразил Лумис. - Стерпится - слюбится, как говорят.
   Кромптон согласился. Его вторая натура Лумис -
спокойный, добродушный, жизнелюбивый Лумис - уже оказывал на
него свое влияние. С некоторым усилием Кромптон заставил
себя не тревожиться. Вскоре он смог заняться своим
кроссвордом, а Лумис принялся сочинять первый куплет
песенки.
   Рапидо прибыл в порт Ньютон. Кромптон пересел в
коротко-рейсовый до станции Марс-1. Здесь он прошел
таможенные, иммиграционные и санитарные формальности и затем
на хоповоре добрался до пересадочного пункта. Ему Пришлось
прождать еще пятнадцать дней корабля, следующего на Венеру.
Разбитной молодой кассир говорил ему что-то о всяких
помехах, об "оппозиции" и "экономических орбитах", но ни
Кромптон, ни Лумис так и не поняли, о чем он толковал.
   Задержка оказалось очень кстати. Лумис смог рукой
Кромптона проставить довольно приемлемо свою подпись в
письме, в котором он просил своего друга в Элдерберге
превратить все имущество в наличные деньги, раздать долги,
расплатиться с комиссионером, а остаток переслать своему
наследнику Кромптону. В результате через одиннадцать дней
Кромптон получил три тысячи долларов, в которых он очень
нуждался.
   Наконец венерианский корабль стартовал из пересадочного
пункта. Кромптон сразу же серьезно занялся изучением Бейзик
Иггдры - основного языка аборигенов Венеры. Лумис, впервые
в жизни, тоже попробовал работать: отложил в сторону
песенку и взялся за трудные правила Иггдры. Скоро, однако,
ему надоели ее сложные спряжения и склонения, но, восхищаясь
прилежанием работяги Кромптона, он в поте лица продолжал
начатое.
   Кромптон, в свою очередь, попытался немного продвинуться
в науке понимания прекрасного. В сопровождении Лумиса,
который не оставлял его своими советами, Кромптон посещал
все концерты на корабле, смотрел картины в Главном Салоне и
долго и добросовестно разглядывал из обзорного зала корабля
яркие сияющие звезды. Хотя это и представлялось ему пустой
тратой времени, он упорно занимался самообразованием.
   На десятый день пути союз Кромптона и Лумиса подвергся
серьезному испытанию; причиной конфликта стала жена
венерианского плантатора второго поколения. Кромптон
встретил ее в обзорном зале. На Марсе она лечилась от
туберкулеза и теперь возвращалась домой.
   Это была небольшого роста стройная молодая женщина, очень
живая, с сияющими глазами и блестящими волосами. Она
призналась, что устала от долгого космического путешествия.
   Они прошли в кают-компанию. После четырех мартини
Кромптон слегка расслабился и разрешил Лумису взять
инициативу в свои руки, что тот и сделал с большой охотой.
Лумис танцевал с нею под фонограф корабля; потом он
великодушно уступил поле боя Кромптону. У Кромптона от
волнения заплетались ноги, он краснел, бледнел, но
наслаждался до бесконечности. И провожал ее к столу уже
Кромптон, и тихо разговаривал с нею тоже Кромптон, и касался
ее руки Кромптон, а удовлетворенный Лумис только смотрел на
все это. Около двух часов ночи девушка ушла,
многозначительно назвав номер своей каюты. Кромптон,
шатаясь, доковылял до палубы "В" и вне себя от счастья
свалился в постель.
   - Ну? - спросил Лумис.
   - Что "ну"?
   - Пошли. Мы же приглашены совершенно недвусмысленно.
   - Да никто нас не приглашал, - в недоумении возразил
Кромптон.
   - Но она же назвала номер каюты, - объяснил Лумис. - Это
вкупе со всеми остальными событиями сегодняшнего вечера
может быть истолковано только как приглашение, если не
приказание.
   - Не верю! - воскликнул Кромптон.
   - Даю слово, - сказал Лумис. - У меня в этой области
есть некоторый опыт. Приглашение налицо, путь открыт.
Вперед!
   - Нет, нет, - сказал Кромптон. - Не хочу... То есть не
буду... Не могу...
   - Отсутствие опыта не извиняет, - твердо заявил Лумис. -
Природа с необыкновенной щедростью помогает нам раскрывать
свои тайны. Ты только подумай - бобры, еноты, волки, тигры,
мыши и другие существа, не обладающие и сотой долей твоего
интеллекта, запросто решают проблему, которая тебе кажется
непреодолимой. Но ты, конечно, не позволишь, чтобы какая-то
мышь переплюнула тебя!
   Кромптон поднялся, отер со лба обильный пот и сделал два
неуверенных шага по направлению к двери. Затем круто
повернулся назад и сел на кровать.
   - Абсолютно исключено, - твердо заявил он.
   - Но почему?
   - Это неэтично. Молодая леди замужем.
   - Замужество, - терпеливо разъяснил Лумис, - это дело рук