редко бывают угрюмыми. А в остальном Элистер был
любознательным, живым, любящим, добродушным созданием, а в
смысле интеллектуальном стоял гораздо выше своих
сверстников. Когда ему исполнилось десять лет, угрюмость
заметно возросла. Иногда часами ребенок оставался сидеть в
своем кресле, глядя в пустоту и порой даже не откликаясь на
собственное имя.
   Эти "периоды зачарованности" появлялись все чаще и
становились интенсивнее. Мальчик сделался раздражителен -
местный врач выписал успокаивающее. Однажды, когда Элистеру
было десять лет и семь месяцев, он без видимой причины
ударил маленькую девочку. Та закричала - он попытался
задушить ее. Убедившись, что это ему не по силам, он поднял
школьный учебник, самым серьезным образом намереваясь
раскроить им череп девочки. Какой-то взрослый оттащил
брыкающегося, орущего Элистера. Девочка получила сотрясение
мозга и почти год провела в больнице.
   Когда Элистера расспрашивали об этом инциденте, он
утверждал, что ничего такого не делал. Может быть, это
сделал кто-нибудь другой. Он никогда никому не причинил бы
зла и уж во всяком случае, не этой маленькой девочке,
которую он очень любил. Дальнейшие расспросы привели к
тому, что Элистер впал в оцепенение, которое длилось пять
дней.
   Если бы тогда кто-нибудь сумел распознать во всем этом
симптомы вирусной шизофрении, Элистера можно было бы спасти.
Даже у очень молодых эта болезнь легко поддавалась
правильному лечению.
   В средней зоне вирусная шизофрения была распространена
уже в течение многих веков, и бывали случаи, когда она
принимала размеры подлинных эпидемий, как, например,
классическое помешательство на танцах в Средние Века.
Иммунология еще не нашла вакцины против вируса. Поэтому
стало обычным немедленно прибегать к Полному Расщеплению,
пока шизоидные компоненты еще податливы; затем находили и
сохраняли в организме доминирующую личность, а остальные
компоненты через Проектор Миккльтона помещали в инертное
вещество Тел Дюрьера.
   Тела Дюрьера - это андроиды, рассчитанные на сорок лет
существования. Они, конечно, нежизнеспособны. Но
Федеральный закон разрешал Реинтеграцию личности по
достижении ею тридцати пяти лет. Шизоиды, развивавшиеся в
Телах Дюрьера, могли, по усмотрению доминирующей личности,
вернуться в первоначальное тело и разум, где точно по
прогнозу происходили Реинтеграция и полное слияние...
   Но это получалось, если Расщепление было произведено
вовремя.
   В маленьком же, заброшенном Амундсвилле местный
врач-терапевт прекрасно справлялся с обмораживаниями,
снежной слепотой, раком, спиральной меланхолией и другими
обычными заболеваниями морозного юга, но о болезнях средней
зоны не знал ничего.
   Элистера положили в городскую больницу на исследования.
   В течение первой недели он был угрюм, застенчив и
чувствовал себя не в своей тарелке, лишь временами
прорывалась его былая беззаботность. На следующей неделе он
стал проявлять бурную привязанность к ухаживающей за ним
няне, которая в нем души не чаяла и называла очаровательным
ребенком. Казалось, под ее благотворным влиянием Элистер
снова станет самим собой.
   На тринадцатый день своего пребывания в больнице Элистер
исполосовал лицо нянечке разбитым стаканом, потом сделал
отчаянную попытку перерезать себе горло. Когда его
госпитализировали, чтобы залечить раны, началась каталепсия,
которую врач принял за простой шок. Элистеру прописали
покой и тишину, что при данных обстоятельствах было самым
худшим для него.
   Две недели Элистер находился в кататоническом состоянии,
характеризуемом мертвенной бледностью, полным оцепенением.
Болезнь достигла своего апогея. Родители отправили ребенка
в известную клинику Ривера в Нью-Йорке. Там не замедлили
поставить диагноз - вирусная шизофрения в запущенной форме.
   Элистер, одиннадцатилетиий мальчик, мало соприкасался с
внешним миром, во всяком случае, недостаточно, чтобы в нем
выявился активный базис для специалистов. Теперь он почти
не выходил из состояния кататонии, его шизоидные компоненты
застыли в своей несовместимости. Жизнь его проходила в
каком-то странном, непостижимом для других сумеречном мире,
и единственно, что заполняло ее, это кошмары. Специалисты
пришли к выводу, что Полное Расщепление едва ли поможет в
этом запущенном случае. Но без Расщепления Элистер был
обречен провести остаток своей жизни в клинике, никогда
более не приходя в сознание, оставаясь навеки погребенным в
сюрреалистических темницах своего сознания.
   Его родители выбрали меньшее из зол и подписали бумаги,
разрешающие врачам предпринять запоздалую, отчаянную попытку
Расщепления.
   Элистер перенес эту операцию, когда ему было одиннадцать
лет и один месяц. Под глубоким гипнозом специалисты выявили
у него три независимых одна от другой личности. Врачи
разговаривали с ними и сделали выбор. Две личности были
помещены в Дюрьеровы Тела. Третью личность, которую сочли
наиболее для этого подходящей, оставили в первоначальном
теле. Все три личности были травмированы, но операция была
признана до известной степени удачной.
   Доктор Власек, лечащий нейрогипнотизер, отметил в своем
отчете, что для всех трех компонентов, поскольку они
неадекватны, не соответствуют друг другу, даже по достижении
законного возраста - тридцати пяти лет - надежды на успех
последующей Реинтеграции нет. Слишком поздно произведено
было Расщепление, и шизоидные компоненты потеряли те
жизненно необходимые качества, то взаимное согласие, без
которых невозможно их слияние, их совместное существование.
В своем отчете он настаивал на необходимости лишения их прав
на Реинтеграцию, чтобы в дальнейшем они существовали только
в их новом, разрозненном состоянии.
   Двое в Дюрьеровых Телах получили новые имена и
сопровождаемые наилучшими пожеланиями докторов были помещены
в детские приюты - один на Марсе, другой на Венере, - почти
без всякой надежды на что-либо путное в жизни.
   Элистер Кромптон, собственно, доминирующая личность в его
подлинном обличий, поправился после операции, но двух третей
его натуры, утерянных вместе с шизоидными его частями, ему
недоставало. Ему недоставало некоторых чисто человеческих
черт, эмоций, способностей, и их уж ему никогда не вернуть,
не заменить другими.
   Кромптон рос, обладая только теми качествами, которые
были присущи собственно его личности: чувством долга,
аккуратностью, упорством и осторожностью. Неизбежное в
таких случаях разрастание этих качеств привело к тому, что
он стал стереотипом, ограниченным человеком, сознающим,
однако, свои недостатки и страстно стремящимся к полному
выявлению своей личности, к слиянию, Реинтеграции...
   - Вот как обстоят дела, Элистер, - сказал доктор
Берренгер, захлопывая фолиант. - Доктор Влаеек решительно
возражал против Реинтеграции. Весьма сожалею, но я с ним
согласен.
   - Но это же мой единственный шанс, - сказал Кромптон.
   - Никаких шансов, - возразил ему доктор Берренгер. - Ты
можешь заключить эти личности в себя, но у тебя не хватит
твердости держать их в узде, слиться с ними. Элистер, мы
спасли тебя от вирусной шизофрении, но предрасположение к
ней у тебя осталось. Прибегни к Реинтеграции - и тебя ждет
функциональная шизофрения, и это уже навсегда.
   - Но у других-то получалось! - воскликнул Кромптон.
   - Конечно, и у многих. Но не было случая, чтобы это была
запущенная шизофрения, чтобы шизоидные компоненты
закостенели.
   - Я должен использовать последнюю возможность, - сказал
Кромптон. - Я требую имена и адреса моих Дюрьеров.
   - Да слышишь ли ты, что я тебе говорю? Всякая попытка
реинтегрировать приведет либо к тому, что ты сойдешь с ума,
либо к еще худшему. Как твой лечащий врач я не могу...
   - Дайте адреса, - холодно потребовал Кромптон. - Это мое
законное право. Я чувствую, что справлюсь со своими
компонентами. Когда они будут в моем подчинении, произойдет
слияние. Мы будем действовать как единое целое. И я,
наконец, стану полноценным человеком.
   - Да ты даже не представляешь себе, что такое эти
Кромптоны! - воскликнул доктор. - Ты думаешь, что это ты
неполноценный? Да ты вершина этой кучи хлама!
   - Мне все равно, что они собой представляют, - сказал
Кромптон. - Они часть меня. Пожалуйста, адреса и имена.
   Устало покачав головой, доктор написал записку и протянул
ее Кромптону.
   - Элистер, нечего рассчитывать на успех. Прошу тебя,
подумай хорошенько...
   - Спасибо, доктор Берренгер, - коротко поклонившись,
сказал Кромптон и вышел.
   Стоило Кромптону очутиться за порогом кабинета, как вся
его самонадеянность словно растаяла. Он не посмел
признаться доктору Берренгеру в своих сомнениях, не то
добрый старик непременно отговорил бы Элистера от
Реинтеграции. Но теперь, когда адреса и имена лежали у него
в кармане и вся ответственность легла на его плечи, Элистера
захлестнула тревога. Он лишь дрожал с головы до ног. Он
справился с приступом, но ненадолго, лишь до тех пор, пока
на такси не добрался до своей комнаты, а там сразу же
бросился на кровать.
   В течение часа, ухватившись за спинку кровати, как
утопающий за соломинку, он корчился в мучительных судорогах.
Потом приступ прошел. Он сумел унять дрожь в пальцах
настолько, чтобы вытащить из кармана и рассмотреть записку,
которую вручил ему доктор.
   Первым в записке стояло имя Эдгара Лумиса из Элдерберга
на Марсе. Вторым - имя Дэна Стэка, Восточные Болота, на
Венере. Больше в записке ничего не было.
   Что собой представляли эти самостоятельно существующие
компоненты его, Кромптона, личности? Какие характеры, какие
формы приняли его отторгнутые сегменты?
   В записке об этом не было сказано ни слова. Ему самому
предстояло поехать и все выяснить.
   Кромптон разложил пасьянс и прикинул, чем он рискует.
Его прежний, еще не расщепленный рассудок был явно одержим
манией убийства. Предположим, слияние состоится, изменится
ли что-нибудь к лучшему? Имеет ли он право выпускать в мир
это, по всей вероятности, чудовище? Благоразумно ли
предпринимать шаги, которые могут привести его к
умопомешательству, кататонии, смерти?
   До поздней ночи думал об этом Кромптон. Наконец
врожденная осторожность взяла верх. Он аккуратно сложил
записку, спрятал ее в ящик стола. Как бы ни хотел он
Реинтеграции и целостности, риск был слишком велик, и он
предпочел свое теперешнее состояние сумасшествию.
   На следующий день он нашел себе место клерка в одной
старой респектабельной фирме.
   Он был сразу же захвачен привычным ходом дел. Снова с
непреклонной методичностью робота каждое утро ровно в девять
часов он добирался до своего стола, в пять пополудни он
уходил и возвращался в свою меблированную комнату, съедал
свой невкусный, но полезный для здоровья ужин, раскладывал
три пасьянса, разгадывал кроссворд и ложился на свою узкую
кровать. И снова в субботу вечером он смотрел кино, по
воскресеньям изучал геометрию и один раз в месяц покупал,
читал и затем рвал на куски журнал непристойного содержания.
   А отвращение к самому себе росло. Он попробовал
коллекционировать марки, но вскоре отказался от этого
занятия; вступил в Объединенный Клуб Счастья - ушел с
первого же чопорного и томительного бала; попробовал
овладеть искусством игры в шахматы - бросил. Все это не
спасло его от чувства собственной неполноценности.
   Он видел вокруг себя бесконечное многообразие
человеческих отношений. Недоступное ему пиршество жизни
развертывалось перед его взором. Его преследовало видение:
еще двадцать лет жизни проходит в монотонных занятиях
клерка, а потом еще тридцать, и сорок, и так без отдыха, без
срока, без надежды - и только смерть положит этому конец,
освободит его.
   Шесть месяцев, изо дня в день, методически обдумывал эти
проблемы Кромптон. Наконец он решил, что все-таки
умопомешательство лучше его нынешнего состояния.
   Он ушел с работы и снова забрал все свои старательно
накопленные сбережения. На этот раз он купил билет до
Марса, чтобы отыскать там Эдгара Лумиса из Элдерберга.
   Точно в назначенное время Кромптон, вооруженный толстым
томом кроссвордов, был уже на космодроме Айдлуайлд. Затем
он преодолел трудный из-за перегрузок подъем на Станцию N 3
и короткорейсовым кораблем "Локхид-Лэкавона" добрался до
пересадочного пункта, здесь он сел в хоповер, который
доставил его на Марс, Станция N 1, где Кромптон прошел
таможенные, иммиграционные и санитарные формальности, а
потом прибыл в Порт Ньютон. За три дня он
акклиматизировался, научился дышать дополнительным
желудочным легким, стоически перенес инъекции стимулятора и,
наконец, получил визу, дающую право путешествовать по всей
планете Марс. Таким образом, уже во всеоружии он сел в
ракету, следующую до города Элдерберга, расположенного
недалеко от Южного полюса Марса.
   Ракета медленно ползла по плоским однообразным
марсианским равнинам, покрытым низким серым кустарником,
который как-то умудрялся выжить в этом холодном разреженном
воздухе, через болота скучной зеленой тундры. Кромптон был
погружен в свои кроссворды. Когда кондуктор объявил, что
они проезжают Великий Канал, Кромптон, заинтересованный, на
минуту оторвался от своего кроссворда. Но Канал оказался
всего лишь мелким, с отлогими берегами руслом давно
исчезнувшей реки. Растения на грязном дне были
темно-зеленого, почти черного цвета. Кромптон вновь
погрузился в свои кроссворды.
   Они проезжали Оранжевую Пустыню и останавливались на
маленьких станциях, где бородатые иммигранты в широкополых
шляпах заскакивали в ракету, чтобы получить свои витаминные
концентраты и "Сандей Тайме" в микрофильмах.
   Но вот и предместья Элдерберга.
   Город был центром всех деловых операций рудников и ферм
Южного полюса. Он служил и курортом для богатых, которые
приезжали сюда, чтобы принять Ванны Вечности или просто ради
новых впечатлений. Благодаря вулканической активности
температура в этом районе поднималась до 67 градусов по
Фаренгейту. Это было самое теплое место на Марсе. Жители
Марса называли этот район Тропиками.
   Кромптон остановился в маленьком мотеле. Он вышел на
улицу и слился с толпой ярко вдетых мужчин и женщин,
прогуливавшихся по странным, неподвижным тротуарам
Элдерберга. Он заглядывал в окна игорных домов, разинув
рот, глазел на лавки Подлинных ремесленных изделий
Исчезнувшей Марсианской Цивилизации, всматривался в
блистающие огнями рестораны и коктейль-холлы - новинку
сезона. Он в ужасе отпрянул от накрашенной молодой женщины,
когда она пригласила его в Дом Мамы Тиль, где пониженная
гравитация позволяет испытывать куда большее наслаждение,
чем в обычных условиях. От нее и еще от дюжины таких же
Кромптон укрылся в маленьком садике, присел там на скамью,
пытаясь немного привести в порядок мысли.
   Вокруг него раскинулся Элдерберг, яркий, полный
наслаждений, вопиющий о своих грехах, - накрашенная
Иезавель, которую Кромптон отвергал презрительным изгибом
своих тонких губ. Но за этим изгибом губ, за отведенным в
сторону взглядом и вздрагивающими от возбуждения ноздрями -
за всем этим скрывалась та часть его существа, которая
жаждала этой греховной человечности как противопоставления
тоскливому, бесплодному существованию.
   Но как ни печально, Элдерберг, так же как и Нью-Йорк, не
мог склонить Элистера к греху. Возможно, Эдгар Лумис
возместит недостающее.
   Кромптон стал опрашивать все отели города в порядке
алфавита. В первых трех ответили, что понятия не имеют, где
может быть Лумис, но уж коли он найдется, то им надо уладить
пустяковый вопрос о неоплаченных счетах с ним. В четвертом
отеле высказали предположение, что Лумис присоединился к
большой поисковой партии на Горной Седловине. В пятом,
вполне современного вида отеле никогда не слыхали о Лумисе.
В шестом молодая, слишком ярко и нарядно одетая женщина
рассмеялась слегка истерически при упоминании Лумиса, но
дать какую-либо информацию о нем отказалась.
   Только в седьмом отеле клерк сообщил Кромптону, что Эдгар
Лумис занимает триста четырнадцатый номер. Сейчас его дома
нет, скорее всего он находится в Салуне Красной Планеты.
   Кромптон расспросил, как туда пройти. И с сильно
бьющимся сердцем отправился в старый район Элдерберга.
   Отели здесь были какие-то вылинявшие, потрепанные, их
пластиковые стены были побиты пыльными осенними бурями.
Игорные дома сгрудились в кучу, а танцевальные залы днем и
ночью выплескивали свое буйное веселье на улицы. В поисках
местного колорита толпы богатых туристов сновали со своими
видеозвуковыми аппаратами в надежде наткнуться на
непристойную сценку и запечатлеть ее с достаточно близкого,
но безопасного расстояния - такие снимки и позволяли
дотошным искателям приключений называть Элдерберг
"Откровением Трех планет". Встречались здесь и охотничьи
магазины, снабжавшие туристов всем необходимым для спуска в
знаменитые Пещеры Ксанаду или для долгого путешествия в
пескоходе к Витку Сатаны. Были здесь также скандальной
известности Лавки Грез, в которых торговали любыми
наркотиками, и сколько ни пытались покончить с ними законным
путем, они продолжали действовать. Тут же какие-то
бездельники продавали подделки под марсианскую резьбу по
камню и все прочее - чего только душа пожелает.
   Кромптон разыскал Салун Красной Планеты, вошел и ждал,
пока глаза привыкнут и можно будет что-нибудь разглядеть в
облаках табачного дыма и винных паров. Он смотрел на
туристов за длинной стойкой бара в их пестрых рубашках, на
говорливых гидов и суровых рудокопов. Он смотрел на
карточные столы и на болтающих женщин, на мужчин с их
знаменитым нежно-апельсиновым марсианским загаром - чтобы
его приобрести, требуется, говорят, не меньше месяца.
   И тут - ошибки быть не могло - он увидел Лумиса. Лумис
сидел за карточным столом и играл в фараон в паре с цветущей
блондинкой, которой на первый взгляд можно было дать
тридцать, на второй - сорок, а если присмотреться, то и все
сорок пять. Играла она с азартом, и Лумис забавлялся, с
улыбкой наблюдая за нею.
   Он был высок и строен. Его костюм и саму манеру
одеваться лучше всего передает слово из кроссворда
"форсистый". Узкий череп покрывали прилизанные волосы
мышиного цвета. Не очень разборчивая женщина могла бы
назвать его довольно красивым.
   Внешне он нисколько не походил на Кромптона. Однако
существовало между ними какое-то влечение, притяжение,
мгновенное созвучие - этим чувством обладали все части
индивидуума, перенесшего операцию Расщепления. Разум взывал
к разуму, части требовали целого, стремились к нему с
неведомой телепатической силой. И Лумис, ощутив все это,
поднял голову и открыто взглянул на Кромптона.
   Кромптон направился к нему. Лумис что-то шепнул
блондинке, вышел из-за карточного стола и встретил Кромптона
посреди зала.
   - Кто вы? - спросил Лумис.
   - Элисте? Кромптон. Вы Лумис? Я обладатель нашего
подлинного тела, а вы... вы понимаете, о чем я толкую?
   - Да, конечно, - сказал Лумис. - Я все думал, появитесь
ли вы когда-нибудь. Хм!.. - Он оглядел Кромптона с головы
до ног, и нельзя сказать, чтобы остался доволен тем, что
увидел.
   - Ну ладно, - сказал Лумис, - пойдемте в мой номер, там
поговорим. Может быть, сразу и покончим с этим.
   Он снова посмотрел на Кромптона с нескрываемой неприязнью
и вышел с ним из салуна.
   Номер Лумиса удивил Кромптона, явился для него прямо-таки
откровением. Кромптон чуть не упал, когда его нога утонула
в мягком восточном ковре. Свет в комнате был золотистый,
тусклый, по стенам непрерывной чередой корчились и
извивались бледные, тревожащие тени, они то принимали
человеческие очертания, сближались, сплетались в кольца, то
превращались в тени животных или беспорядочные кошмары из
детских снов, затем медленно исчезали в мозаике потолка.
Кромптон и раньше слышал о теневых песнях, но видел их
впервые.
   - Исполняется довольно миленькая пьеска под названием
"Спуск в Картерум." Как вам нравится? - спросил Лумис.
   - Довольно трогательно, - ответил Кромптон. - Но, должно
быть, это ужасно дорогое удовольствие?
   - Пожалуй, - небр