тер Беллис с коробкой под мышкой направился  к
выходу. - Кстати, вам бы следовало сообщить мне, что вы не тот Слобольд.
     Слобольд сумел лишь выдавить жалкое подобие улыбки.
     - Однако ничего страшного не произошло, - добавил  мистер  Беллис,  -
поскольку Эгриш выразила желание лично поблагодарить вас.
     И он вежливо закрыл за собой дверь.


     Слобольд долго не мог сдвинуться с места и лишь тупо глядел на дверь.
Потом пощупал засунутые в карман стодолларовые банкноты.
     - Бред какой-то, - произнес он и быстро запер входную дверь на засов.
После чего закурил сигару. - Совершеннейший бред, - повторил он.
     Стоял ясный солнечный день, и Слобольд,  улыбнувшись  своим  страхам,
верхний свет все же включил.
     И вдруг услышал сзади легкий шорох.
     Сигара выпала из пальцев Слобольда, но сам он даже не шелохнулся.  Он
не издал ни единого звука, хотя его нервы были натянуты до предела.
     - Привет, мистер Слобольд, - поздоровался чей-то голос.
     Слобольд стоял в залитом ярким светом ателье и не  мог  сдвинуться  с
места.
     - Мы хотим поблагодарить вас за прекрасную работу, - продолжал голос.
- Все мы.
     Слобольд понял, что если он не посмотрит на  говорящего,  то  тут  же
сойдет  с  ума.  Нет  ничего  хуже  неизвестности.  И  он  начал  медленно
оборачиваться.
     - Клиш сказал, что мы должны прийти, - пояснил голос. -  Он  считает,
что нам следует показаться вам первому. Я имею в виду, в дневное время.
     Тут Слобольд завершил поворот  и  увидел  Эгриш  и  остальных  троих.
Однако они не были одеты в платья.
     _В платья они одеты не были_. Да и о каких платьях может  идти  речь,
если посетители просто не имели тел? Перед  ним  прямо  в  воздухе  висели
четыре огромные головы. Головы ли? Да, решил Слобольд, иначе  чем  же  еще
считать эти бугристые уродства.
     Слобольд отчаянно пытался убедить себя, что у него галлюцинации. Да я
просто не  мог  встречать  их  раньше,  твердил  он  себе.  Мистер  Беллис
обмолвился, будто они прибыли с Темной стороны. Они жили во тьме. Они даже
никогда не носили одежды и вскоре не будут носить снова...
     И тут Слобольд вспомнил. Он действительно видел их раньше, в особенно
скверных и тяжких кошмарах.
     Именно кошмарами они и были.
     Теперь все стало на свои места. Они являются тем, кто о них думает. А
почему кошмары должны ограничивать себя ночью? Дневное  время  -  огромная
неосвоенная территория, уже созревшая для эксплуатации.
     Мистер Беллис создал семейство дневных кошмаров. И вот они здесь.
     Но зачем им платья? Слобольд понял зачем, но  это  оказалось  слишком
много для его рассудка. Единственное, чего он страстно желал,  -  так  это
тихо и благопристойно сойти с ума.
     - Мы сейчас подойдем, - проговорила Эгриш. - Хотя свет  нас  все  еще
беспокоит.
     И Слобольд увидел, как четыре фантастические головы  медленно  начали
приближаться к нему.
     - Благодарим за маски-пижамы. Сидят они превосходно.
     Слобольд рухнул на пол.
     - Но ты нас обязательно увидишь, - были последние слова Эгриш.


     Перевод М.Черняева


                               Роберт ШЕКЛИ

               ЗАМЕТКИ ПО ВОСПРИЯТИЮ ВООБРАЖАЕМЫХ РАЗЛИЧИЙ



                                    1

     Ганс и Пьер находятся в тюрьме. Пьер  -  француз,  небольшого  роста,
полный, с черными волосами. Ганс - немец, высокий, худой и  светловолосый.
У Пьера желтая кожа и черные усы. У Ганса здоровый  цвет  кожи  и  светлые
усы.


                                    2

     Гансу и Пьеру становится известно, что недавно объявили амнистию.  По
условиям этой амнистии Пьера выпустят немедленно. О  немцах  не  говорится
ничего, и Ганс должен будет остаться в тюрьме. Это печалит обоих  узников.
Они думают: "Если бы Ганса освободили вместо Пьера..."
     (Ганс опытный слесарь. Оказавшись на свободе, он сможет вызволить  из
тюрьмы своего друга. Француз - профессор  астрофизики  и  не  в  состоянии
помочь никому, даже самому себе.  Он  бесполезный  человек,  но  приятный;
немец  считает  его  самым  хорошим  человеческим  существом,  которое  он
когда-либо  встречал.  Ганс  принимает  решение  выйти  из  тюрьмы,  чтобы
освободить друга.)
     Есть один способ - обмануть стража. Если тот поверит, что Ганс -  это
Пьер, тогда Ганса выпустят. И он сможет вернуться к тюрьме и помочь  Пьеру
бежать. Для этой цели они разработали план.
     Вот слышатся шаги в коридоре. Это страж! Друзья приступают  к  первой
фазе плана, поменявшись усами.


                                    3

     Страж входит в камеру и говорит:
     - Ганс, шаг вперед.
     Оба мужчины делают шаг.
     Страж спрашивает:
     - Кто Ганс?
     Оба пленника отвечают:
     - Я.
     Страж разглядывает их. Он видит высокого худого  блондина  с  черными
усами и здоровой кожей, стоящего рядом  с  маленьким  полным  брюнетом  со
светлыми усами и  желтоватой  кожей.  Несколько  секунд  он  подозрительно
изучает  их,  затем  признает  в  высоком  немца,  а  другому,   французу,
приказывает выйти.
     Узники готовы к этому, они бегут за спину стража и меняются волосами.
     Страж   осматривает   их,    невозмутимо    улыбается    и    достает
классификационный лист. Он определяет, что высокий черноволосый мужчина  с
черными усами и здоровым цветом лица - немец.
     Пленники шепотом совещаются и вновь забегают за  спину  стража.  Ганс
пригибается, а Пьер становится на цыпочки. Страж, который чрезвычайно туп,
медленно поворачивается к ним.
     На этот раз задача сложнее. Он видит двух мужчин одинакового роста. У
толстяка светлые волосы, светлые усы, желтоватая кожа. Другой  черноволос,
худощав, с черными усами и здоровой кожей.  У  обоих  синие  глаза  -  это
совпадение. После некоторого раздумья страж решает, что первый узник -  со
светлыми волосами, светлыми усами, желтоватой кожей, полный - француз.
     Пленники в  третий  раз  проскальзывают  за  его  спину  и  торопливо
советуются.
     (У стража водянка и очень плохое зрение. Его реакции замедленны из-за
скарлатины, которой он переболел в детстве. Он  с  трудом  поворачивается,
часто-часто моргая.)
     Пленники вновь обмениваются усами. Один втирает в  кожу  пыль,  в  то
время как другой мажет лицо сажей. Полный становится еще выше на  цыпочки,
а худой еще больше пригибается.
     Страж видит полного блондина выше среднего роста, с черными  усами  и
светлой кожей. Слева от  него  стоит  болезненный  черноволосый  тип  ниже
среднего роста, со светлыми усами. Страж тщательно изучает  их,  хмурится,
поджимает губы, достает и перечитывает инструкцию. Затем он  указывает  на
светлокожего человека выше среднего роста с черными усами - француз.
     Пленник уворачивается. Высокий туже затягивает пояс вокруг  талии,  а
низкорослый расстегивает ремень и засовывает под одежду всякие тряпки. Они
снова меняются усами и волосами.
     Страж сразу замечает, что фактор "полнота - худощавость" уменьшился в
значимости. Он решает сравнить цветовые характеристики,  но  тут  обращает
внимание, что у светловолосого черные усы, а у  черноволосого  -  светлые.
Блондин чуть ниже среднего роста, а кожу можно счесть  желтой.  Справа  от
него стоит человек со светлыми усами  (немного  покривившимися)  и  чистой
кожей, брюнет; он чуть выше среднего роста.
     Инструкция бессильна.  Тогда  страж  вытаскивает  из  кармана  старое
издание "Процедуры установления личности" и просматривает  его  в  поисках
чего-нибудь подходящего. Наконец он находит пресловутое предписание N 1266
от 1878 года: "Узник-француз всегда стоит слева, немец - справа".
     - Ты, - говорит страж, указывая на узника слева. - Пойдешь  со  мной,
француз. А ты, колбасник, останешься здесь, в камере.


                                    4

     Страж выводит пленника, оформляет бумаги и выпускает его на свободу.
     Ночью бежит оставшийся.
     (Сбежать из тюрьмы очень просто. Страж потрясающе глуп. И  не  только
глуп - каждую ночь он напивается до бесчувствия и, кроме  того,  принимает
пилюли от бессонницы. Ему категорически противопоказана работа стража,  но
все легко объяснимо - он сын знаменитого адвоката. В виде одолжения власти
предоставили это место  его  физически  неполноценному  сыну.  По  той  же
причине у стража нет напарника и нет  начальства.  Он  совершенно  одинок,
пьян, напичкан наркотиками, и ничто на свете не может пробудить  его.  Это
мое последнее слово по данному вопросу.)


                                    5

     Два бывших узника сидят на скамейке  в  двух  милях  от  тюрьмы.  Они
выглядят так же, как мы видели их в последний раз.
     Один произносит:
     - Я же говорил, что получится! Оказавшись на свободе, ты...
     - Конечно, получилось, - соглашается другой.  -  Когда  страж  выбрал
меня, я понял, что это к лучшему, потому что ты и сам сможешь убежать.
     - Минуточку, - перебивает первый. - Уж не хочешь ли ты сказать,  что,
несмотря на наши старания, страж выбрал француза?
     - Да, - отвечает второй. - Но это не имело никакого значения. Если бы
выпустили слесаря, он бы вернулся и помог спастись профессору, а  если  бы
на свободе оказался профессор, слесарь сам смог бы  бежать.  Нам  не  было
нужды меняться местами.
     Первый пристально смотрит на товарища.
     - Мне кажется, ты пытаешься украсть мою принадлежность к  французской
нации!
     - Зачем мне это нужно? - спрашивает второй.
     - Потому что ты хочешь быть французом, подобно мне. И понятно  -  вон
виднеется Париж, где лучше быть французом, а не немцем.
     - Конечно, я хочу быть французом! - восклицает второй. - Потому что я
и есть француз. А город этот - Лимож, а не Париж.
     Первый мужчина немного выше среднего роста, темноволосый, со светлыми
усами, хорошей кожей, худощавый. Другой мужчина ниже  среднего  роста,  со
светлыми волосами, с черными усами, нездоровой кожей, склонен к полноте.
     Они смотрят друг другу в глаза и видят в них искренность. Если  никто
не врет, то один заблуждается.
     - Если никто не врет, - говорит первый мужчина,  -  то  один  из  нас
заблуждается.
     - Согласен, - отвечает другой. - А так как мы оба честные  люди,  нам
надо лишь проследить этапы изменения внешности. Если мы  сделаем  это,  то
придем к началу, когда один был небольшого роста, светловолосым немцем,  а
второй - высоким брюнетом, французом.
     - Да. Однако разве не у француза были светлые волосы и не  немец  был
высок?
     - Сомневаюсь, -  говорит  второй.  -  Но,  возможно,  тюремная  жизнь
повредила мою память, и я уже не помню, какие черты  были  у  француза,  а
какие у немца. Тем не менее я полон желания все с тобою обсудить  и  готов
согласится с любыми разумными предложениями.
     - Давай. Могут быть у немца светлые волосы?
     - Вполне. Надели его еще светлыми усами, это подходит.
     - Как насчет кожи?
     - Желтая, конечно. В Германии влажный климат.
     - Цвет глаз?
     - Голубой.
     - Толстый или худощавый?
     - Естественно, толстый!
     - Итак, немец - высокий полный блондин  с  желтой  кожей  и  голубыми
глазами.
     -  Некоторые  детали  могут  быть  неточны,  но  это  мелочи.  Теперь
припомним, кто из нас так выглядел.


                                    6

     На первый взгляд оба мужчины кажутся абсолютно  одинаковыми  или,  по
крайней мере, неразличимы. Это обманчивое впечатление. Надо  помнить,  что
различия между ними реальны и независимы от внешности, несмотря на то  что
являются воображаемыми. Их может воспринять любой человек,  и  именно  они
делают одного немцем, а другого - французом.


                                    7

     Воспринимать  воображаемые  различия  надо  следующим   образом.   Вы
фиксируете в уме оригинальные черты каждого, а затем  в  обратном  порядке
проводите все обмены. В конечном итоге вы окажетесь  у  исходной  точки  и
безошибочно определите, кто - воображаемый немец,  а  кто  -  воображаемый
француз.
     Все очень просто. Другое дело, конечно, зачем вам это надо.


     Перевод В.Баканова


                               Роберт ШЕКЛИ

                            ЛАБИРИНТ РЕДФЕРНА




     Для Чарльза Энджера Редферна это утро было  ничем  не  примечательно.
Если не считать того, что  из  почтового  ящика  он  извлек  два  странных
письма. Одно было в простом белом конверте, и на мгновение почерк, которым
был написан адрес, показался ему знакомым. Из конверта он достал лист,  на
котором не было ни обращения, ни подписи. Некоторое время он гадал  -  чей
же это почерк? Потом сообразил, что это имитация его собственного.  Слегка
заинтригованный, но все еще не предчувствуя ничего, кроме скуки, он прочел
следующее:
     "Большая  часть  призывов   так   называемого   (и   довольно   глупо
называемого) Лабиринта Редферна несомненно  останется  без  отклика.  Ибо,
судя по всему, большинству безразлично - выбрать  то  или  иное.  Лабиринт
Редферна не в состоянии продемонстрировать на выходе более того, что  было
в  него  запущено  на   входе.   В   данном   случае   -   ничего,   кроме
обескураживающего бессилия самого Редферна. Есть мнение,  что  Редферн  не
способен преодолеть свое собственное безволие  и  мягкотелость.  Он  не  в
состоянии переделать свою собственную, им же ненавидимую  рабскую  натуру.
Он не может избавиться от склонности к уступкам и к подчинению.
     По  причине  такого  скандального  жизненного  банкротства   читатель
ощущает в себе  склонность  быть  целеустремленно  непоследовательным:  он
благодарен Лабиринту за его ненавязчивую  краткость,  но  в  то  же  время
желает еще большей краткости.
     Но  это  быстро  проходит,   и   читатель   обнаруживает,   что   его
превалирующим настроением является молчаливое сопротивление желанию вообще
хоть  что-нибудь  ощущать.  С   чувством   глубокого   удовлетворения   он
обнаруживает свою индифферентность. И хотя он не желает ничего  помнить  о
Лабиринте, он и не затрудняет себя усилиями, чтобы забыть.
     Читатель противопоставляет  скуке  Редферна  свою  скуку,  еще  более
опустошительную;  он  имитирует   редферновскую   враждебность   и   легко
превосходит ее. Он даже отказывается признать  существование  Редферна;  а
под конец у него появляется уверенность, что он вообще никогда в жизни  не
имел дела ни с каким Лабиринтом. (Он, конечно, прав; и повторные вхождения
в Лабиринт уже не поколеблют его уверенности.)
     Этот Лабиринт мог бы быть использован как образцовый монумент  скуке,
если  бы  не  искажался  (так  типично  для  Редферна)  одной-единственной
раздражающей идеей, которая гласит:
     "ТЕОРЕМА  113.  Всем  известно,  что   хаотический   Лабиринт-Ловушка
управляет своими жертвами с помощью железных  законов;  но  лишь  немногие
сознают, что из  этого  следует  логический  вывод:  Лабиринт-Ловушка  сам
является одной из таких жертв и, следовательно, сам попадает под  действие
своих тягостно-занудливых законов".
     Редферн сам не формулирует этих "законов"  -  ляпсус,  который  можно
было бы предвидеть. Но один из них легко можно вывести  из  кажущегося  на
первый взгляд бессмысленным утверждения:
     "ЛЕММА 282. Провидение, какой бы  внешний  облик  оно  ни  принимало,
неизбежно милосердно".
     Итак, следуя Редферну: Лабиринт-Ловушка управляет  человеком-жертвой,
но Провидение  управляет  им  самим.  Это  вытекает  из  закона,  согласно
которому Лабиринт-Ловушка (как и все остальное, кроме Провидения) является
зависимым. Закон гласит, что Лабиринт-Ловушка должен  выдавать,  проявлять
свою сущность - ОН ОБЯЗАН БЫТЬ ПОЗНАВАЕМЫМ. Доказательством этого является
тот факт, что Редферн, самый мягкий  и  несамостоятельный  из  людей,  это
знает.
     Но   теперь   мы   хотим   знать,   какими    законами    управляется
Лабиринт-Ловушка? КАКИМ ОБРАЗОМ Лабиринт-Ловушка  становится  познаваемым?
Без знания этого закона мы ничего не можем сделать, и Редферн нам  тут  не
поможет. Он сам не может ничего сказать, а если бы  даже  и  мог,  то  все
равно ничего не сказал бы. Таким образом, для того чтобы получить описание
закона, описывающего Лабиринт-Ловушку, его характерные черты и формы вкупе
с некоторыми интимными  деталями  (для  облегчения  опознания),  мы  снова
обращаемся к ничем  в  иных  слуаях  не  примечательному  Чарльзу  Энджеру
Редферну".
     Редферн отбросил письмо.  Его  надуманные,  туманные  двусмысленности
наскучили ему. Но  эта  витиеватая,  квазираскованная  манера,  это  общее
впечатление  мишуры  и  показухи  странным  образом  оказали  на  него   и
успокаивающее  действие.  Такое  в  чем-то  приятное  ощущение  испытывает
человек, дознавшийся, что то,  что  он  почитал  за  подлинное,  оказалось
подделкой. Он потянулся за вторым письмом.
     Конверт  был  неестественно  длинным  и  узким;   он   был   скучного
больнично-голубого  цвета,  и  от  него  исходил  слабый,  но  безошибочно
узнаваемый запах  йодоформа.  Его  имя,  выведенное  выцветшими  печатными
буквами, подделывавшимися под машинопись, было указано правильно. Адрес же
- бульвар Брукнера, 132 - неверен. Он был  зачеркнут,  и  на  нарисованной
имитации почтового штемпеля можно было  прочесть:  "Вернуть  отправителю".
(Обратного адреса на конверте не было.) Это тоже,  в  свою  очередь,  было
перечеркнуто черной жирной линией, а ниже кто-то дописал: "Попробуйте 12-ю
стрит, 137-В".
     Это был его правильный адрес.
     Редферн подумал, что все эти детали уже  излишни;  казалось,  что  им
самое место на имитации  письма  внутри  конверта.  Он  извлек  письмо  из
конверта. Оно (несомненно из экономии) было написано на клочке  коричневой
оберточной бумаги. Он прочел:
     "ПРИВЕТ! Вас выбрали как одного из тех  действительно  современных  и
проницательных людей, для которых новизна  ощущений  на  шкале  внутренних
ценностей превышает боязнь  возможного  риска  и  чье  желание  необычного
сдерживается лишь прирожденным вкусом к тому самому сорту непредубежденных
искателей приключений, с которыми мы хотели бы дружить.
     Вследствие этого мы  пользуемся  случаем,  чтобы  пригласить  Вас  на
ГРАНДИОЗНОЕ ОТКРЫТИЕ нашего ЛАБИРИНТА!!!
     Излишне говорить, что этот Лабиринт (единственный  в  своем  роде  на
всем Восточном Побережье) насыщен острыми ощущениями. На наших  кривых  вы
не  встретите  ничего  прямолинейного!!!  Этот  Лабиринт  делает  описания
убогими, а желания - инфантильными.
     Пожалуйста,  свяжитесь  с  нами,  и  мы  организуем  место  и   время
Вхождения, где и когда Вам будет удобно.
     Наша единственная забота - это всего лишь жизнь, свобода и погоня  за
счастьем.
     Свяжись с  нами  как  можно  скорее,  слышишь?  ПРЕМНОГО  БЛАГОДАРНЫ,
ПАРЯ!!!!!"
     Вместо подписи был указан номер  телефона.  Редферн  скорбно  помахал
письмом в воздухе. Это, несомненно, работа одного знакомого  сверхретивого
английского майора - утомительная ипохондрия и ужасающее остроумие.
     Автор письма  пытался  разыграть  его;  поэтому  Редферн,  совершенно
естественно, решил сделать вид,  будто  попался  на  розыгрыш.  Он  набрал
указанный в письме номер телефона.
     Ему ответил голос, который  мог  принадлежать  женщине  средних  лет.
Голос казался раздраженным, но смирившимся с судьбой.
     - Институт исследований поведения Редферна.
     Редферн нахмурился, прокашлялся и сказал:
     - Я насчет Лабиринта.
     - Насчет ЧЕГО? - спросила женщина.
     - Лабиринта.
     - Вы какой номер набираете?
     Редферн сказал. Женщина согласилась,  что  это  номер  Редферновского
института, но она ничего не знала про Лабиринт. Если, конечно, он не имеет
в виду известные Л-серии лабиринтов, которые используются в  экспериментах
с крысами. Лабиринта Л-серии, сказала  она,  изготавливаются  в  различных
модификациях и стоят в зависимости от площади в  квадратных  футах.  Серия
начинается  с  Л-1001,  простого  двоичного  лабиринта  с   принудительны