лал  попытку  засмеяться,  однако  смех  у  него  вышел  сухим,
неискренним. Странно прозвучал он в огромной и пустой зале,  повторенный
эхом и сопровождаемый чуть слышным дребезжанием  оконных  стекол.  Торис
молча ждал ответа.
   - Что заставило тебя подумать об этом, дружище?  -  спросил  в  конце
концов Казимир.
   - Что? Голос, разумеется, - холодно отозвался Торис.
   Казимир перестал смеяться и наклонился к Торису.
   - Так значит ты черпаешь информацию из сумасшедших  голосов,  которые
то ли есть, то ли их нет? - спросил он с улыбкой.
   Торис поднялся с кресла и, заложив  руки  за  спину,  в  задумчивости
отступил ближе к окну.
   - Вне зависимости от того, живет ли это проклятье в твоей  крови  или
нет, оно не отпускает тебя. Я вижу зверя даже сейчас - в твоих глазах, в
чертах твоего лица. Это похоже на яд, который медленно разъедает  кожные
покровы твоего тела, стараясь попасть в кровь и добраться до сердца.
   - А как насчет проповедей,  которые  я  читаю  в  храме?  -  возразил
Казимир, также поднимаясь. - Разве они  ничего  не  значат?  Как  насчет
усилий на благо бедных, которые я прилагаю? Как насчет моих  праздников,
моих указов и распоряжений? Разве это не имеет никакого значения?
   - Ты пытаешься оправдать одно другим, - сказал Торис, поворачиваясь к
Казимиру всем телом. - Ты пытаешься уравновесить свое  проклятье  своими
добрыми делами. Но объясни, Казимир, зачем оправдываться, если проклятье
побеждено?
   - Оно побеждено! - выкрикнул Казимир.
   - Разве? Даже Юлианна заметила, что с тобой творится что-то неладное.
В глазах Казимира полыхнул гнев:
   - Держись подальше от Юлианны! Не смей говорить ей о моем проклятье и
не пытайся увезти ее от меня. Я убью всякого, кто встанет между  мной  и
ею!
   - Именно это я и имею в виду, - кивнул Торис. -  Ты  только  послушай
самого себя!
   Казимир стремительно шагнул к Торису и прорычал прямо ему в лицо:
   - Мое проклятье оставило меня. Но если бы это было  не  так,  что  бы
предпринял ты, жрец Милила?
   Стараясь сохранить спокойствие  Торис  рассматривал  покрасневшее  от
гнева лицо друга.
   - Как жрец Милила я попробовал бы еще раз очистить тебя от греха.
   - Напрасная трата времени, - отмахнулся Казимир, отходя в  сторону  и
отворачиваясь к окну. - Я уже один раз прошел через этот обряд, и он мне
не помог. Милила либо не существует, либо он мертв. Даже если он все еще
существует где-то, я не могу надеяться на него. Что он за  бог?  Что  за
безжалостный и жестокий идол?  Даже  ты,  Торис,  -  слабый  и  смертный
человек, как и все мы, - даже ты жалеешь меня! Ты не отказываешь  мне  в
спасении! Неужели Милил слабее тебя?
   Торис прогудел себе под нос коротенькую  молитву,  отводя  в  сторону
богохульство.
   - Ты говоришь, Милил мертв?
   - Возможно.
   - И ты считаешь так только потому, -  продолжал  Торис,  наступая  на
своего друга, - что Милил не избавил тебя от проклятья?..
   - О каком проклятье речь? - донесся от дверей залы приятный  глубокий
баритон.
   Геркон Люкас.
   Улыбаясь обычной своей хитрой улыбкой, бард шагнул в комнату.  Темная
накидка колыхалась за его плечами словно  сложенные  крылья.  Сдернув  с
головы свою темную широкополую  шляпу,  он  низко  поклонился,  и  Торис
неуверенно попятился. Лицо его покраснело.  Геркон  Люкас  тем  временем
выпрямился и легким шагом направился к жрецу и Мейстерзингеру.
   - Позвольте мне повторить мой  вопрос,  почтенные  господа.  О  каком
именно проклятье вы говорили?
   Торис открыл было рот, однако Казимир опередил его.
   - Проклятье состоит в том, что мне постоянно  мешают  посторонние,  -
сказал он сердито.
   Люкас пожал плечами с таким видом, словно все  сказанное  к  нему  не
относилось.
   - Да, это действительно неприятно, - заметил он.
   - Чему я обязан честью видеть вас? -  коротко  и  официально  спросил
Казимир.
   Люкас демонстративно покосился в сторону Ториса, намекая что хотел бы
поговорить с Мейстерзингером конфиденциально.
   - Эта информация носит довольно секретный характер, господин.
   - Мой жрец или я - это одно и то  же,  -  ледяным  голосом  парировал
Казимир.
   Уголки рта Люкаса слегка опустились, придав ему выражение  смиренного
всепрощения,  которое  бывает  у  взрослых  при  виде  закапризничавшего
малыша.
   - Может быть, мне все-таки следует отложить этот вопрос до  тех  пор,
пока мы не останемся вдвоем? - продолжал настаивать он.
   - Нет, Казимир, - вставил Торис. - Я получил ответ на свой вопрос.  К
тому же для господина Люкаса было бы  позором  проделать  весь  путь  от
Скульда и получить от ворот поворот.
   Торис  прошел  между  Мейстерзингером  и  Люкасом,  чуть   не   упал,
запутавшись в свой длинной рясе, и поспешно подобрал  ее  полы.  Казимир
молча смотрел ему вслед. Когда дверь  за  жрецом  тихо  затворилась,  он
повернулся к Люкасу.
   - Надеюсь, твое дело действительно важное.
   С лица барда исчезла его хитрая улыбка.
   - У меня не бывает не важных дел, - Люкас сунул руку себе в карман и,
порывшись там, извлек  некий  деревянный  предмет,  похожий  на  обрезок
доски.
   - Я сегодня проходил по базару и встретил  там  старьевщика,  который
торговал разным старьем. Среди его барахла я нашел вот это...
   Люкас небрежно бросил деревяшку на небольшой деревянный  столик.  Она
скользнула  по  столешнице,  и  острые   края   предмета   оставили   на
полированной поверхности тонкие царапины.
   Это была маска Раненого Сердца, в которой Казимир выступал на турнире
трубадуров.
   - Упомянутый старьевщик сказал, что нашел эту безделушку в  костровой
яме возле амфитеатра. Он просил за нее шесть медных монет,  -  продолжал
Люкас.
   Казимир смотрел на закопченную маску, словно  загипнотизированный  ее
насмешливым оскалом. Перья, некогда украшавшие ее сверху, сплавились  от
жара и превратились в черные шарики над черным  лицом.  Лоб  над  правым
глазом был проломлен, и от этого усмешка  неподвижного  лица  стала  еще
более безумной и дикой. Белая краска потемнела от огня и растрескалась.
   Голос Геркона Люкаса заставил Казимира оторваться от воспоминаний.
   - Я сумел выторговать ее у старого  скряги  за  три  медяка.  На  мой
взгляд этой суммы вполне достаточно, особенно  если  учесть  каким  было
твое прошлое.
   - Что ты знаешь о моем прошлом? - спросил Казимир, отрывая взгляд  от
маски.
   Выражение лица Люкаса стало серьезным.
   - Мне известно только одно: волк спас тебя из приюта, волк спас  тебя
от Зона Кляуса, волк возвел тебя на трон и расправился с теми,  кто  мог
помешать тебе править. Неужели ты не понимаешь этого сам, Казимир?  Всем
тем, что ты имеешь, ты обязан зверю, живущему внутри тебя.  Та  половина
тебя, которая все еще остается человеческой, ничего для тебя не сделала.
Когда ты пытаешься отречься от зверя, ты  обращаешься  в  ничто.  Только
становясь зверем, ты можешь жить по-настоящему.
   - Что побудило тебя произнести сию диатрибу? - прошипел Казимир.
   - Только одно, - проворчал в ответ Люкас. - Вчера  я  узнал  о  твоей
дурацкой помолвке с Юлианной. Что это с тобой, Казимир? Сдается мне,  ты
хочешь приковать  себя  к  своей  человеческой  половине  цепями  брака.
Неужели ты хочешь погибнуть сам и погубить девушку вместе с собой?
   Казимир схватил со стола обугленную маску и посмотрел на нее еще раз.
   - Это не мое прошлое, - сказал он. - Ты  указываешь  на  мою  тень  и
говоришь, что это - я сам.
   Он положил маску на стол и показал барду испачканные сажей руки.
   - Взгляни, на моих руках грязь, грязь моей тени. Я не могу смыть  эту
грязь, хотя я и пытался. Возможно, это окажется по силам Юлианне. Она  -
чистое и сильное человеческое существо, не тронутое...
   Люкас схватил Казимира за волосы и гневно прокричал прямо ему в лицо:
   - Забудь о Юлианне! Тень, это и есть настоящий ты, Казимир. В  ней  -
все твое могущество. В ней - твоя жизнь! Отмени свадьбу, обуздай  своего
жреца, откажись от своей глупой  человечности!  Ты  -  зверь,  и  ничего
больше в тебе нет! Кулак Казимира врезался в челюсть наставника,  и  тот
упал на спину, смешно дрыгая ногами. Склонившись  над  ним,  Казимир  со
злобой спросил:
   - Как ты смеешь командовать мной в моем собственном доме?
   - Не забывай о том, что я умею, - прорычал  Люкас  поднимаясь.  -  Не
забывай о моем могуществе.
   - Будь ты проклят вместе с твоим могуществом! -  воскликнул  Казимир,
поднимая маску Раненого Сердца высоко над головой. - Это не я!
   С этими словами он с силой швырнул маску на каменный пол.  Обугленное
дерево разлетелось вдребезги со звуком, с  каким  бьется  очень  толстое
стекло. Мелкие  щепки  и  легкие  угольки  полетели  в  разные  стороны,
оставляя на светлом полу черные грязные следы.
   Казимир поглядел на дело  рук  своих  и  указал  испачканным  в  саже
пальцем на дверь.
   - Убирайся отсюда, Люкас. Отныне ты не должен будешь появляться ни  в
этом зале, ни в  моем  совете,  ни  в  моем  амфитеатре  и  ни  в  каком
официальном собрании Гармонии. Я  отказываюсь  от  твоей  темной  ночной
жизни и отрекаюсь от волка в себе! Ступай!
   Глаза барда, лишенные какого бы то ни было выражения,  повернулись  к
юноше. Люкас надел шляпу и легко зашагал к двери.  У  самого  порога  он
наступил каблуком на обугленную  щепку  от  маски  и  медленно  надавил,
поворачивая ногу из стороны в сторону. Раздался противный сухой скрип.
   - Даже боги не в силах  изгнать  из  твоего  тела  и  души  чудовище,
поселившееся там, Казимир. Ты говоришь, что отрекаешься от волка, но  не
тебе  это  решать.  Некоторое  время  ты  можешь  притворяться   обычным
человеком, но это будет жизнь, полная лжи. Голод непременно проснется  в
тебе, Казимир. Ты убьешь снова, и, когда это случится, твое правление  в
Гармонии придет к концу.
   Нарочито медленно Люкас отвернулся от Мейстерзингера, открыл дверь  и
вышел из
   комнаты.
   * * *
   - Доброго дня, псарь! - крикнул  Геркон  Люкас,  прикрывая  глаза  от
яркого полуденного солнца. Он сидел на садовой скамейке и, облокотившись
на ее спинку, смотрел, как тощий  слуга  пытается  справиться  с  оравой
охотничьих псов на сворках. Несмотря  на  все  его  усилия,  псы  тащили
человека за собой через сад к скамейке,  на  которой  сидел  легендарный
бард. Наконец они окружили его со всех сторон и принялись обнюхивать его
одежду.
   Человек подозрительно оглядел Люкаса.
   - Вы сказали - "псарь"? Люкас указал на стаю:
   - Это ведь собаки, не так ли? Легкая тень недоверия на  лице  старика
стала заметнее.
   - Я предпочитаю имя, данное мне родителями. Меня зовут Вальсарик.
   - Ох, - отозвался Люкас с  наигранным  удивлением  и  с  ухмылкой,  в
которой не было и намека на извинение. - Если мы собираемся  звать  друг
друга по именам, то мое - Геркон Люкас.
   - Да, я знаю, - ответил ему слуга и потянул за повод, впрочем  -  без
особого успеха. Псы продолжали агрессивно обнюхивать затянутые  в  чулки
ноги барда.
   - Прекрасные у вас собачки, - небрежно заметил Люкас.
   Вместо ответа Вальсарик сильнее потянул за ременные поводки, так  что
сморщенные мокрые носы оказались на некотором расстоянии от ног певца.
   - Прошу прощения, сударь. Обычно они не ведут себя так агрессивно  по
отношению к людям.
   - По отношению к людям - нет...  -  эхом  отозвался  Люкас.  -  А  по
отношению к другим существам?
   -  Да,  -  твердо  ответил  Вальсарик.  -   Это   охотничьи   собаки,
выдрессированные охотиться на волков. Это волкодавы, сэр.
   - В самом деле? - спросил Люкас без особого интереса. Потянувшись, он
зевнул и подставил солнечному свету лицо. Потом его  взгляд  остановился
на маленьком мальчике, игравшем на другом конце сада.
   - Какой прекрасный сад! - заметил он. - Не кажется ли вам, что  столь
злобные и сильные псы не особенно уместны в этом... райском уголке?
   - Я только что вернулся с ними из восточного леса, - Вальсарик обежал
рассеянным взглядом ухоженный и аккуратно подстриженный сад,  но  резкий
рывок заставил его снова обратить свое внимание на собак. - Таким тварям
необходимо много бегать, чтобы поддерживать форму.
   - О, да! Я знаю! - отозвался Люкас с обезоруживающей улыбкой.
   Наклонившись вперед, он почесал своими тонкими  пальцами  бархатистую
шкуру одного из страшных  псов,  шепча  что-то  ласково-успокаивающее  в
настороженное ухо животного. Пес неуверенно махнул хвостом.
   Вальсарик  зорко  следил  за  этим  обменом  любезностями,  а   когда
заговорил, то в его голосе прорвались резкие нотки:
   -  Псарня  примыкает  к  саду,  -  сказал  он,  кивком  указывая   на
приземистое квадратное строение, скрытое за садовой оградой.
   Взгляд его при этом ни на секунду  не  отрывался  от  барда,  который
продолжал что-то нашептывать собаке. Лицо его насупилось еще  больше,  и
он с рассеянным видом добавил:
   - Туда и оттуда нет другого хода, кроме как через сад.
   Выпрямившись, Люкас принялся  в  упор  разглядывать  негостеприимного
слугу, а затем медленно произнес:
   - Любезнейший мой Вальсарик! Вам нет нужды бояться того, что я  вдруг
оказался в саду вашего господина.
   - В самом деле? - напрямик спросил Вальсарик.
   - Да. Я его давний и близкий друг.
   - Это мне известно, - покачал головой старик-управляющий и всем весом
налег на поводки. С огромным трудом ему удалось оттащить  храпящих  псов
от ног Геркона Люкаса и направить их в сторону.
   - Доброго дня, добрый Вальсарик! - крикнул ему вслед Люкас.
   - И вам того же, - отозвался старик ровным голосом. Затем  он  что-то
приказал собакам и повел, а точнее,  потащил  их  за  собой  по  садовой
дорожке, в обход невысокой стены загораживающей вольеры псарни.
   Глубоко вдохнув свежий весенний воздух,  Геркон  Люкас  обратил  свое
внимание на маленького мальчика, который продолжал играть неподалеку  от
стен усадьбы. Это и была та самая цель, ради которой он пришел сегодня в
этот сад. Ребенку не могло быть больше четырех лет от  роду,  и  он  как
нельзя  лучше  подходил  для  изобретенного  Люкасом  плана.  Собственно
говоря, стоило ему только увидеть малыша с дороги, как он сразу понял  -
именно этого ребенка он должен заполучить во что бы то  ни  стало.  Пока
ему не встретилось никаких препятствий. Он спокойно вошел  в  сад  через
ворота, где почтительный привратник узнал и поклонился ему, и уселся  на
скамейке на виду у малыша. Вот уже на протяжении  часа  он  наблюдал  за
тем, как  мальчуган  носится,  весело  скачет  и  ползает  по  аккуратно
подстриженной траве газона, взвизгивая от восторга. Судя по всему, он не
без успеха  спасался  от  воображаемого  врага.  Его  крики  всякий  раз
заставляли Геркона Люкаса вздрагивать от удовольствия.
   Он отвел свой взгляд только тогда, когда  в  окне  усадьбы  появилась
мать малыша. Заботливо и нежно она поглядела  вниз,  на  сына,  и  Люкас
прищурился.
   Губы  его  изогнулись  в  жестокой  улыбке,  и  он  прошептал  сквозь
стиснутые зубы:
   - Для каждой ловушки нужна подходящая приманка,  такая,  чтобы  зверь
пошел на нее повинуясь своим самым сильным инстинктам...
   Некоторое время его голодный  взгляд  метался  между  женщиной  и  ее
ребенком, затем улыбка на его губах стала чуть шире.
   -  Ты  подходишь  для  моих  целей  гораздо  лучше,  малыш.   Честное
благородное слово...
   Поднявшись, Люкас зашагал к воротам, ведущим в сад.
   В сотне футов от него женщина вдруг  заметила,  кто  это  выходит  из
ворот. С усилием растворив тяжелую раму, она пронзительно закричала:
   - Иоганн! Ступай домой! Сейчас же!
   * * *
   Круглая  луна  освещала  безмолвную  псарню  для  охотничьих   собак.
Огромные   волкодавы   лежали   на   соломенных   подстилках   в   своих
домиках-клетках и спали, положив головы на  вытянутые  лапы.  Их  шумное
дыхание, напоминающее звук глодающей дерево  пилы,  наполняло  небольшую
деревянную хижину, заглушая даже пронзительный стрекот сверчков снаружи.
Время от времени то одна, то другая собака взвизгивала во сне  от  укуса
паразита или скребла когтистой лапой по дощатому полу. Ни одна  из  них,
однако, не просыпалась, во всяком случае надолго.
   Кроме собачьего храпа, воздух был  наполнен  резкими  запахами  мочи,
мокрой псины и гниющей соломы. Удушливый  запах  исчезал  только  тогда,
когда  свежий  ночной  ветер  врывался  в  помещение  сквозь   забранные
деревянной решеткой вентиляционные отверстия, расположенные  высоко  над
полом. Один  их  таких  порывов  добрался  до  свернувшейся  клубком  на
соломенной подстилке суки.
   Ветер принес с собой запах человека.
   Собака мгновенно проснулась и понюхала воздух. Она узнала этот запах.
Это был не Вальсарик, а тот, другой...
   Собака поднялась на затекших сильных лапах, выгнув спину,  потянулась
и  снова  принюхалась.  Да,  этот  запах  невозможно  было  не   узнать.
Надушенный аристократ,  едва  пахнущий  чем-то  лесным,  диким.  Мрачный
человек с сияющими глазами.
   Собака еще раз потянулась, разминая усталые мускулы, и с любопытством
посмотрела на вентиляционное отверстие,  находившееся  над  ее  головой.
Сквозь просветы между толстыми  деревянными  прутьями  она  видела  лишь
черное небо со сверкающими  на  нем  звездами,  но  не  видела  никакого
человека. И все же обоняние ее не обманывало. Человек был совсем  рядом,
он стоял  прямо  под  вентиляционным  отверстием  и,  может  быть,  даже
прислонился к стене спиной.
   Собачьи когти застучали по деревянному  настилу,  когда  она  сделала
враскачку несколько шагов к стене. Потом она поднялась на  задние  лапы,
так что передние немного не доставали до края вентиляционного отверстия.
Запах стал так силен,  что  черный  нос  суки  сморщился.  Торчащие  уши
развернулись в сторону вентиляционного отверстия.
   Человек за стеной что-то шептал.
   Странная шипящая речь человеческого существа подействовала на  собаку
гораздо сильнее, чем все привычные слова языка людей. Шепот, доносящийся
из-за стены, был  насыщен  незнакомыми  командами  и  приказами.  Собака
никогда не слышала их раньше...
   Но в крови ее вспыхнуло пламя, опасное, злобное.
   Напрягая  все  силы,   собака   в   ярости   бросилась   на   решетку
вентиляционного отверстия. Прутья деревянной решетки отбросили ее назад.
Без малейшего промедления собака бросилась на них снова,  сильно  ударив
по прутьям передними лапами и массивной головой. Потом еще  раз.  Всякий
раз после столкновения она неловко падала на спину или на задние лапы.
   Остальные собаки проснулись от шума и, поджав хвосты, забились в углы
своих клеток. Собака прыгнула на решетку вентиляции в четвертый раз. Под
ударом тяжелого тела центральные прутья решетки затрещали, но дерево еще
держалось.
   Собака упала на грубый деревянный пол, но тут же вскочила на ноги. Из
расцарапанной морды и из носа сочилась  кровь,  но  она  снова  прыгнула
вверх. Один  прут  переломился  с  громким  щелчком.  В  свете  луны  на
деревянной решетке заблестел мокрый кровавый отпечаток собачьего носа.
   Крепкие когти заскребли по настилу, и  собака  прыгнула  еще,  сломав
сразу  два  прута.  Так  продолжалось  еще  несколько  минут;  неловкими
усталыми   бросками   пришедшее   в   неистовство   существо   атаковало
вентиляционное отверстие до тех пор, пока  последние  части  деревянного
переплета не  уступили  бешеному  напору  тяжелого  тела.  Острые  щепки
вывалились в прохладную ночь снаружи,  а  следом  за  ними  в  последнем
прыжке метнулась и собака.
   Она  оцарапала  об  острые  обломки  свое  нежное  брюхо  и  негромко
взвизгнула, а потом со шлепком приземлилась на холодную землю с  внешней
стороны псарни.
   Человек исчез.
   Собака, словно не чувствуя боли в исполосованном брюхе, принюхалась к
запахам, которые нес с собой ветер, выискивая запахи пришедшего из  леса
незнакомца.
   Но его нигде не было.
   Потом в ушах суки снова зазвучала странная, незнакомая речь. Животное
почувствовало, как усталые ноги несут его  куда-то  по  мокрой  от  росы
траве сада. И