ще о его телохранителе.
     "Его волосы так же чисты цветом, как и мои. Жаль, если он в самом деле таков, каким его представил Сихон".
     Этой ночью она узнает, годен ли он для искусства - или же только для Сихона. О Ниле соххоггоя думала без воодушевления. Как о необходимом, обыденном. И вспомнила о Хумхоне: ждет!
     - Войди! - произнесла она в трубку.
     Хумхон низко поклонился. В руках у него была шкатулка из черного металла в локоть длиной, с маленьким портретом Муггана, выложенным цветной мозаикой на крышке.
     Мелкими шажками, униженно улыбаясь, Хумхон приблизился к столу, поставил шкатулку и открыл ее.
     Внутри, в продолговатом углублении, выкрашенном в алый цвет, на белой атласной подушечке лежал мумифицированный фаллос.
     Оттолкнув слугу, Нассини схватила его. Фаллос был твердый и прохладный, но цвет его, желто-коричневый, создавал ощущение тепла. Поверхность была гладкой, как будто покрытой лаком. Нассини провела острым ногтем. От ногтя остался след.
     - Осторожней, госпожа! - обеспокоенно пробормотал Хумхон. - Прошло лишь восемь часов. Состав еще не окреп!
     - Хочешь сказать, ты принес несовершенную вещь? - вкрадчиво спросила соххоггоя.
     - О нет! Нет! - испугался хоб. - Вполне готовую! Но для настоящей крепости нужно два дня, а ты велела...
     - Не бойся, хоб! - перебила она его. - Я довольна!
     Она потрогала крохотную мошонку. Ничего не поделаешь, если сам орган Хумхону удавалось увеличить почти на треть, то мошонка ссыхалась до размера орешка.
     Нассини не смогла отказать себе в удовольствии. Она положила фаллос в шкатулку, вышла и вернулась, неся с собой точно такую же, но без портрета на крышке. Хумхон затрясся. Соххоггоя искоса глядела на слугу, когда открывала вторую шкатулку. Там лежал еще один фаллос. Немного побольше и потемнее, чем тот, что принес сейчас Хумхон.
     - Твое искусство растет! - произнесла она, делая вид, что сравнивает.
     Хумхон всхлипнул.
     "Он определенно становится похож на бабу", - подумала Нассини.
     Двадцать лет назад Хумхон, десятник Внешней Стражи, посмел оттолкнуть госпожу. Может быть, он был пьян и хотел показать себя перед девушкой, с которой лежал, когда пришла Нассини. Может, это вообще была первая глупость, которую совершил этот сильный, жадный и далеко не глупый воин.
     Когда его взяли, чтоб предать долгой смерти, он вдруг закричал, что искупит вину. О! Соххоггоя не пожалеет, если даст ему время.
     Муж ее, Спардух, недовольно заворчал: хоб хочет убить себя и лишить его удовольствия. Нассини, может быть, в пику мужу, потребовала, чтоб провинившийся получил желаемую отсрочку.
     Когда в длинном перечне запрошенного Хумхоном оказалась бритва, Нассини подумала, что хоб все же их провел. Но сказала, чтоб тот получил желаемое: если Спардух лишится развлечения, что за дело - ей?
     Спустя два дня Хумхон, бледный, как она сама, преподнес ей шкатулку без портрета, что стояла сейчас на столе. Так было положено начало коллекции Бессмертных.
     Спардуху "искупление" понравилось. Он жалел только, что все происходило без него.
     Отец Хумхона был бальзамировщиком, а он сам - учеником лекаря, которого учитель выгнал за некоторые особенности характера. Знания хоба сулили хозяину новые удовольствия. Но прошло совсем немного времени - и на полку за шелковой шторой была поставлена шкатулка с портретом Спардуха.
     Чувство, которое Нассини испытывала к скопцу, можно было бы назвать благодарностью соххоггои - источником новых ощущений для нее. Лицо Хумхона, когда Нассини развлекалась с отторгнутой частью хоба, было восхитительно. Вот и сейчас он смотрит на нее и думает лишь об этом. В другой раз Нассини не отказала бы себе в удовольствии посмотреть, как он будет грызть толстые губы и пускать слюну, но сейчас ей не терпелось остаться одной.
     - Иди, хоб! - отправила его она. - Но будь готов: завтра у тебя будет работа.
     И Хумхон ушел, мягкий, огромный, с телом, подобным телу слизня. Но руки его, сильные большие руки воина, были умны и искусны.
     "Кроме того, я могу не покупать настоящего лекаря", - подумала соххоггоя.
     Она вернула шкатулку без портрета на место, в начало длинного ряда одинаковых черных пеналов. Каждый Бессмертный должен быть в такой же шкатулке, как и остальные. Это - правило искусства.
     Нассини приготовила ложе, смочила руки остро пахнущим маслом и принялась растирать светло-коричневый фаллос, пока он не нагрелся до температуры тела. Тогда соххоггоя сунула его под мышку, зажгла бронзовую курительницу и уронила в нее несколько фиолетовых кристалликов магического зелья, из тех, что делают время бесконечным.
     Когда дымок над курительницей окрасился, Нассини легла на подушки и, глядя на цветные столбы света, стала ждать, пока зелье начнет действовать.

***

     Когда Биорк вернулся из вояжа по Владению и направился в трапезную поесть, он застал там Эрда.
     Светлорожденный вяло ковырял двузубой вилкой кушанье и не выказал никаких чувств при появлении Биорка. Лишь ответил на приветствие. Биорк сел за стол, велел служанке принести то же, что было у Эрда, и обеспокоенно посмотрел на молчаливого аристократа.
     - Это Владение - крепкий орех! - заметил вагар, прихлебывая из фарфоровой чашки слабое вино. - Голыми руками не раздавить!
     - Да? - Эрд безучастно посмотрел на него, взял нож и попытался разрезать мясо тупой его стороной.
     Биорк совсем встревожился.
     - Нам нужно убираться отсюда! - тихо сказал он.
     Светлорожденный покачал головой.
     - Я так не думаю, - сказал он, не глядя в глаза вагару.
     Голос Эрда был таким же бесцветным, как выражение его лица.
     - Светлейший! - мягко произнес Биорк. - Что с тобой? Ты выглядишь так, будто из тебя выпили жизнь!
     - Я немного устал, - ответил Эрд. - Знаешь, я не хотел бы уехать отсюда... слишком поспешно.
     Биорк тихо свистнул.
     - Вот интересная мысль! - произнес он. - Боюсь, если мы уедем отсюда, то именно поспешно. Или наша смерть будет проворней нашей жизни.
     - Извини, достойный! - Эрд отодвинул почти не тронутый обед и встал. - Я хочу отдохнуть.
     Биорк посмотрел на широкую, затянутую в белое спину и почесал бритый подбородок. Эрд ему очень не понравился.
     "Надо сказать Этайе!" - подумал он.

***

     Начальник Внутренней Стражи Ортран размышлял. Он полулежал в глубоком, обтянутом зеленым шелком кресле. Ткань приятно холодила кожу спины. Ноги Ортрана в тонких черных панталонах покоились на низком круглом столе, изготовленном из основания древесного ствола с множеством ножек-корней. Дерево покрывал толстый слой лака, желтого - на столешнице и темно-коричневого - на боковых поверхностях и корнях-опорах. На столе находился кувшин из оправленного в бронзу агата, до половины наполненный розовым вином, и маленькая, агатовая же, чашечка с резной, похожей на округлый древесный побег ручкой. Слуга, стоящий на коленях справа от стола, подливал в чашечку вино, когда она пустела. Сейчас чашка была полна, и сквозь тонкие стенки просвечивала розовая влага.
     Другой слуга полировал шерстяной тряпочкой тяжелый шар "звезды смерти". Это была непростая работа.
     Ортран время от времени поглядывал на этого слугу и улыбался. Оружие он любил больше, чем вино.
     Он улыбался, но мысли его были нерадостны. Сколько он ни ломал себе голову, ничего, достойного действия, не приходило ему на ум. Шумно выдохнув воздух, Ортран снял со стола ноги, поставил их на пушистый ковер. Потом взял чашечку - она целиком уместилась в широкой ладони - и выцедил вино. Слуга потянулся к кувшину, но хозяин остановил его:
     - Принеси кости!
     В шкатулке, имеющей форму головы воина в шлеме, хранился мешочек с гадальными костями - овальными пластинами с вырезанным на каждой изречением.
     Ортран произнес краткую молитву Повелителю Судеб и наугад подхватил три кости. Когда они легли на стол одна под другой, Ортран прочитал:
     "Дракон из меди овладевает вершиной".
     "Время обращаться к мудрым".
     "Бойся вора в доме!"
     Ортран так и этак передвигал их по поверхности стола, но смысл гадания оставался темным.
     "Должно быть, у вестника Повелителя нынче игривое настроение", - подумал воин. Он велел подать себе третий свиток из "Жизнеописания Славного императора Сергиона" и погрузился в чтение. Слуги незаметно удалились. Один остался снаружи, чтоб никто не потревожил господина зря. Начальник Внутренней Стражи терпеть не мог, когда его беспокоили во время отдыха.
     Однако на сей раз ему пришлось отложить свиток. Явился один из телохранителей Нассини. Записка гласила:
     "За три часа до захода доставь мне узника, чье имя - Желтый Цветок. Дай ему наркотик, но немного. Завтра он будет работать".
     В подписи необходимости не было. Ортран посмотрел на водяные часы: у него было сорок минут.
     - Старшего из подземельных - ко мне! - распорядился он.
     С помощью слуги Ортран облачился в доспехи. Впрочем, не полностью: на этот раз он ограничился кольчугой, мечом и боевым браслетом.
     Прибежал десятник, командовавший тюремной стражей.
     - Цветок получил порцию? - спросил его Ортран.
     - Да, командир! Обычную, как ты распорядился. Что-то не так, командир? - скороговоркой выдохнул десятник.
     - Все так, молодец! Дай мне трех солдат. Владычица требует Цветка к себе.
     В сопровождении воинов и двух слуг Ортран спустился в подземелье и вошел в помещение, где содержался узник.
     Комната эта заметно отличалась от норы, в которую запихнули Санти семь дней назад. Обставлена она была, как покои вельможи, недоставало лишь окон.
     Ортран вошел внутрь в сопровождении трех воинов. Хотя узник и был одурманен, но Ортран не забывал об осторожности. Он знал, на что способен Желтый Цветок.
     Привилегированный узник валялся на неубранном ложе, закатив глаза, так что видны были одни белки. Он слушал девушку, игравшую на ситре и певшую ему:

     Глаза твои, как озеро, чисты.
     Волос твоих влечет благоуханье.
     Невинное, беспечное созданье,
     Я - пленник твоей дерзкой красоты!

     Песня была мужской, но слушателя это не смущало.
     Сухощавый, гибкий, с темно-желтыми волосами, схваченными на затылке брошью в виде паука. Высокий чистый лоб открыт, кошачьей грации тело затянуто в желтое трико.
     Узник улыбнулся Ортрану, показав ряд ровных мелких зубов. Жилистой длинной рукой он потрепал девушку по щеке. Лицо его, сужающееся книзу, приятное, типично конгайское, если не считать желтой пигментации кожи, было из тех, что называют неопределенными. Ни возраст, ни темперамент, ни ум по нему узнать было нельзя. И уж тем более нельзя было определить, кто такой он, Желтый Цветок.
     - Владычица призывает тебя! - сказал Ортран. - Идем!
     Одним непрерывным текучим движением узник поднялся со своего ложа и оказался рядом с Ортраном. Цветок взял воина за рукав и потянул, показывая, что готов идти. Узник был немым, хотя слышал превосходно и язык его был на месте. Один из солдат разомкнул замок длинной платиновой цепи, что приковывала узника к кольцу в стене. Вынув из кармана короткую цепочку, стальную, солдат приковал запястье Желтого Цветка к собственному.
     Ортран пропустил их вперед, и они направились к выходу из подземелья.
     Темнело.

***

     Наступившая ночь отличалась особенной чернотой. Ни одной из лун не было на небе. Больше того, пришедшие с востока облака затянули свод.
     Так же темно было и в галереях Дворца. Но никакая темнота не могла помешать Нассини. С завязанными глазами могла она пройти в любой из уголков замка. Множество ночей, одна, странствовала соххоггоя под высокими сводами по длинным тихим коридорам - бесшумный блуждающий призрак в ночи. И лишь тусклый свет масляной лампы показывал, что она человеческое существо. Малая толика света необходима ей, чтобы идти по этим анфиладам безмолвствующих залов.
     Тихо-тихо ступали ее босые ноги по мраморным, спиралью уходящим вверх ступеням. Медная курительница с алебастровой лампой сверху, которую Нассини держала в тонкой руке, казалась человеческой головой, увенчанной огненной тиарой.
     Люк неслышно опустился за ней. Запах курений сразу наполнил ограниченное пространство башенки. Тем более что воздух внутри был неподвижен: ветра не было в эту ночь.
     Нил лежал на спине, закинув назад тяжелую голову, отчего белая кожа на горле его натянулась. Тихий храп вырывался из полуоткрытого рта. Нижняя часть его тела была укрыта одеялом из тонкой шерсти с шелковой подкладкой. Толстые, увитые выпуклыми жилами руки ровно лежали вдоль туловища, глаза, утонувшие между широкими скулами и тяжелыми надбровными дугами, прятались в провалах глазниц. Нассини поставила курительницу рядом с изголовьем. Сквозь прорези в медном сосуде видно было, как мерцает внутри жар. Дым, поднимаясь вверх, облачком собирался над лицом Нила, шевелился от дыхания спящего. Нассини ждала. Но она знала, что долго ждать ей не придется. Когда ей показалось, что дыхание лежащего воина участилось, она провела рукой по его обширной груди. Нил не шевельнулся.
     Нассини подергала светлую шерсть, покрывающую пласты мышц. Гигант спал. Нассини удивилась. Она подождала еще немного, а потом сильно ущипнула его за щеку. Нил не проснулся. Легкие его гнали воздух по-прежнему ровно и мощно. Как кузнечные меха.
     Нассини облизнула губы. Она не понимала.
     Соххоггоя прижала ладонь ко рту гиганта и пресекла ему дыхание. Лишь тогда глаза Нила медленно открылись. Он не сделал ни единого движения, просто смотрел.
     Нассини улыбнулась ему и убрала руку.
     Великан тоже улыбнулся ей. А потом, к несказанному удивлению соххоггои, сгреб ее своими ручищами и прижал к себе. Нассини слабо пискнула. Нил запрокинул ее голову, заглядывал в глаза, и при этом месил ее, как пекарь - тесто. Нассини не могла сопротивляться, даже если бы и захотела. Он подмял ее под себя, гиганту даже не понадобилось раздевать соххоггою - она уже приготовила себя к действу... Но не к этому! Отрешившись от ощущений тела, соххоггоя пыталась сообразить, что же произошло. Почему приготовленный тщательно состав не произвел впечатления на этого северного мужика-хоба? Может быть, она ошиблась? Да, ошиблась! Что же еще могло произойти? Кристаллы потеряли силу?
     Нил развлекался с ней, как с дворцовой служанкой. Но, похоже, был разочарован ее холодностью. Такого с ним не бывало давно. Но Нассини его мысли беспокоили не больше, чем старая листва. Она терпела, пока Нил удовлетворял свою страсть, ждала, пока ублаготворенный великан засыпал, а когда он наконец захрапел, поднялась бесшумно и прошла к тому месту, где сложена была ее одежда. Под ней лежал длинный стилет с остро отточенным лезвием.
     Нассини подошла к ложу, взяла стилет двумя руками, наметила место между ребрами - напротив сердца и с размаху вонзила оружие в грудь Нила.
     То есть - хотела вонзить. Что-то с силой ударило ее по рукам. Было такое ощущение, что стилет наткнулся на твердую, упругую поверхность и отскочил. Соххоггоя вскрикнула. Не веря себе, она уставилась на открытую грудь великана. О Истинный! Ни кровинки! Нассини потрогала кончик лезвия - острый! Оглянулась - пусто! Да и кто посмеет подшутить над ней?
     Соххоггоя стала на колени у изголовья. Несколько раз примерилась... И сильным точным ударом, отработанным на многих, опустила стилет, направив его в опущенное веко Нила.
     Однако лезвие не сокрушило костей, не вошло в мозг, не повредило глаза, даже не коснулось века спящего. Та же сила вновь ударила Нассини по рукам.
     Нассини овладела собой.
     "Я одурманена! - подумала она. - Курение подействовало на меня, а не на него!"
     Придя к такому выводу, соххоггоя отложила стилет, оделась и беззвучно, так же как и вошла, покинула башенку Нила.
     Великан спокойно проспал до самого рассвета. Проснувшись же, вполне мог счесть все происшедшее ночью сном.

Глава тринадцатая

     А было так.
     На земле Атуи, что ныне в границах Красного и Черного зовут Проклятой, явился Тата-Харири, пророк. Шесть лун, от Севера до Юга, шел он по земле Атуи, пока не достиг холма, именуемого Бис-Шеба, Кувшин Жажды. И взошел Тата-Харири на вершину холма. И пророчествовал. Там же сказал: "Сильные Атуи! Грядет!"
     Время же того: за шестую часть века до Эпохи Перемен.
     И взят был Тата-Харири воином Шеном и привезен в Прохладный Дворец. С Шеном же было полумножество всадников, поскольку крепок был в ту пору шит Тата-Харири в Атуи.
     И вопросил Великий и Сильный, Опоясанный Огненным Бичом, Владычествующий над Миром, Повелевающий всем бескрайним Махд-Шагош:
     - Почто пророчествуешь во зло мне?
     Отвечал Тата-Харири:
     - Слава моя - за мной! - К небесам обратив лик:
     - А сила моя - земля есть!
     С тем и умолк.
     Рассудил Великий и Сильный, Державший Место Свое в Прохладном Дворце посреди Доброго моря: о земле Атуи говорит пророк.
     И послал он три множества воинов на окрыленных колесницах, и обратились они к земле Атуи, и вскричала Атуи великим криком. И губили беспощадно воители Махд-Шагош. Которых же оставляли живыми, тем продевали вервие сквозь нижнюю челюсть и так влекли к берегу Доброго моря. А крови было столько, что земля превратилась в грязь.
     Призвал тогда Великий и Сильный, Опоясанный Огненным Бичом, пророка Тата-Харири:
     - Ты! - сказал. - Нет твоей силы!
     И поведал о содеянном.
     И поразил Тата-Харири Огненным Бичом.
     Пал наземь пророк Тата-Харири, возопил гласом неистовым:
     - Грядет! - И умер.
     И не стало Махд-Шагош.
     Такова сила истинной веры.
     Фахрн Праведный. "Откровения"

     Редкость для Конга в этот сезон: утро нового дня не принесло с собой радующих сердце золотистых лучей. Небо заплыло ватной серой мутью. Лишь изредка проглядывал сквозь нее более бледный, чем Мона, задымленный кружок дневного светила. Липким туманом завалило низменности, и над поверхностью Фуа шевелился он, доползая почти до самых ворот Владения. Грязно-белые клочья плавали над площадью у дворцовых врат, а синяя вода озера стала серой там, где она была видна сквозь туман.
     Веселая Роща опустела. Тонкая пленка сырости осела на лицах стражей утреннего караула.
     Впрочем, дневная жизнь Владения началась в обычное время. Погнали на пастбище животных, вспыхнул огонь в печах и жаровнях; запах жареного мяса, пряностей, подогретого вина, достигая ноздрей, заставлял двигаться живее сгущенную сном и туманом кровь.
     А потом вдруг серое одеяло, растянутое над миром, лопнуло и вниз ударил желтый горячий луч. И сразу истаяли ватные клочья, вспыхнули краски, развернулись и посветлели округлые листья масличных пальм. Четыре девушки, идущие с южных холмов с тяжелыми корзинами, полными виноградных гроздьев, увидев солнце, поставили корзины на землю и захлопали в ладоши.
     Проснулся Нил в желтой своей башенке.
     Остановил парду Санти.
     Задрал голову Биорк, плещущийся в холодной воде речушки, как раз там, где она ныряла под стену Владения.
     Очнулась Нассини. Ударила в гонг, чтоб служанки отнесли ее в бассейн, где уже пузырилась теплая вода с целебными отварами.
     Сел на постели Эрд, сжал голову влажными руками, поплелся под горячий душ.
     Проснулся Ортран. Поглядел на рыжеволосую головку, лежащую на его плече, попытался вспомнить имя девушки - не смог. Освободил плечо, встал, потянулся, прогнув спину, с наслаждением напрягая мускулы...
     Вымотанный ночным дежурством Сихон с удовольствием завернулся в одеяло и закрыл глаза.
     Этайа подняла жалюзи, впустила свет внутрь башенки. Улыбнулась.

***

     После завтрака соххоггоя вызвала Эрда к себе.
     Разительная перемена произошла с гордым светло-рожденным. Голова его была опущена, взгляд блуждал, пальцы беспокойно шевелились. Темные круги легли под глазами. На Нассини он не смотрел.
     Соххоггоя с удовольствием разглядывала его светлую макушку. Еще один хоб, готовый лизать ее туфли. Все они одинаково беспомощны перед ее искусством. Но этот вполне достоин бессмертия. Во время завтрака Нассини обд