о сытому животу. Солдаты, принявшие великана в свой круг, как родного, то и дело отпускали в адрес его грубоватые шуточки. Нил был приятен еще и тем, что не обижался по пустякам. А уж минувшей ночью он показал себя молодцом!
     "Не попал бы к вам - совсем бы ошалел! - признался он новым приятелям. - Где ж это видано, такого блудуна, как я, - без баб? Не понимают солдата благородные! Говорю ему: возьмем девку в Фаранге! Пусть с нами плывет! Так нет же!"
     Воины цокали сочувственно: "О! Нил - человек! Свой в доску!"
     О женщинах солдату приятно поговорить. Но - без женщин. Оно так: с бабами - о службе, на службе - о бабах! Нынче же говорили о мечах. Вспомнили все: от гурамских сабель до хольдских тяжелых мечей. А уж какой меч лучше - это спор давнишний. Большинство стояло за прямые, конгские, но немало нашлось сторонников и у кривых клинков.
     - По мне, - сказал Нил, поглаживая одну из девиц по бархатистой спинке, - что прямой, что кривой - чем больше, тем лучше! Помню, ехали мы как-то...
     Но его перебили. Серьезный разговор, нечего байки травить.
     - Шуорда надо позвать! - предложил кто-то. - Шуорд верно скажет!
     - А ну его! - отмахнулись сторонники прямых лезвий. - Известное дело, сам гурамскими машет! А мужик дерьмовый, без уважения! Известно!
     - А я позову! - сказал чернобородый воин родом из Гурама. - Вот пусть и скажет, чем наша сабля лучше конгского клинка. Язык-то у него - будь здоров!
     - Что - да, то - да! - подтвердило несколько голосов.
     Подбросили в костер, и пламя вспыхнуло, выбросив сноп искр. Хорошо горит смолистое дерево, ярко! Девушек послали за вином. Сразу трех послали, а то еще перехватит кто по дороге! Для верности надо было б и кому из мужчин пойти, но лень. Впрочем, вернулись все три. Принесли бурдюк местного молодого вина и кувшин крепкого морского - у кого в брюхе озябло. Кто-то воткнул в дерево кинжал - повесить бурдюк. Зашипело вино, расплескиваясь по кружкам. Одна из девиц Нила наполнила огромный рог и принялась поить великана под хихиканье и болтовню. Вино текло по широкой груди Нила. Но вытекало немного. Основной поток с клекотом вливался в просторную глотку.
     - А вот и Шуорд! - закричал кто-то.
     Явился. Навеселе, ловкий, длиннорукий. Сабельные ножны - врастопыр. Дракон! Только маленький - с ящерицу. Сграбастал одну из девушек, смочил горло крепким и пожелал узнать, кто тот идиот, что сравнил конгскую железяку с его умницами. Ежели есть такой, пусть встанет, и он, Шуорд, выпустит ему жирок раньше, чем тот скажет: О!
     Солдаты переглянулись. Нет, от пьяного Шуорда толку не будет! Зря звали. Только настроение поломает.
     - Я, - сказал десятник, заглотив еще вина и так стиснув девчушку, что та жалобно пискнула. - Я любого вздрючу! Любого здоровенного беловолосого барана! Хоть с мечом, хоть с колючей шишкой на веревке! - Шуорд имел в виду Начальника Внешней Стражи. Но Нил, краем уха поймавший обрывок насчет здоровенных беловолосых баранов, заинтересовался.
     - Что там вякает этот грабастый? - осведомился он негромко у девушки, что лежала на его коленях.
     - Да не слушай его, миленький! - обеспокоенно принялась уговаривать девушка. - Так, болтает спьяну. Тебе-то что?
     - А то пойдем? Ночь - в самую пору! - предложила ее подруга, поглаживая Нила по животу.
     - Поспеем! - Великан спихнул ее и приподнялся, оторвав торс от древесного ствола.
     Шуорд тем временем, при полном молчании слушателей, вовсю распинался о трусливых северянах и собственной храбрости. В одной руке десятник держал кружку, в другой - девушку. Он ощущал себя подлинным героем: ну, кто посмеет бросить ему вызов?
     Вдруг десятник с беспокойством ощутил, что ноги его потеряли опору, хотя не так уж он был и пьян. Он даже выпустил девушку, тут же отбежавшую в сторону. Но чашку, как истый солдат, держал в кулаке. Крепкое, впрочем, почти все вылилось.
     - Что ж это ты болтал, козявчик, насчет беловолосых северян? - нежно спросил Нил. - Продолжай, я послушаю.
     Трудно выглядеть грозным, когда тебя подняли за шиворот.
     Но лицо Шуорда действительно стало грозным. Для тех, кто видел. Нил же наблюдал лишь стриженый затылок.
     - Молчишь? - так же ласково спросил великан.
     И прежде, чем рука десятника нашла эфес, он вдруг ощутил резкую боль пониже спины, а потом - что быстро летит по воздуху. Куст, в который он приземлился, смягчил падение, но оказался довольно колючим.
     Пока Шуорд ворочался там, проклиная всех богов и северян разом и по частям, Нил невозмутимо вернулся на свое место и притянул к себе девушек.
     - Погорячился я, - добродушно сказал он выпучившим глаза воинам. - Ну болтает спьяну человек, и пусть ему! Дай-ка мне, мурочка, винца! И сама, сама хлебни! И ты, киска, на, на!
     Его спокойствие и воркующий басок заставили девушек забыть, кто именно сейчас задом вылезает из кустов, бормоча страшные угрозы.
     Наконец Шуорд выбрался. Колючки торчали у него из одежды. Три воткнулись прямо в лицо, но мечник не замечал их. Жалобно всхлипнули сабли, покидая ножны.
     - Шуорд, о! Шуорд! - несмело произнес кто-то из воинов.
     Десятник бросил на говорившего такой взгляд, что тот прикусил язык, облившись потом.
     Шагом твердым и неспешным подошел Шуорд к балагурящему Нилу. Так мясник подходит к быку.
     Он остановился перед сидящим воином.
     - Ты! - выплюнул он. - Паскудный жирный белобрысый протухший слизень!
     Нил поднял голову.
     - А, это ты, малыш! - сказал он рассеянно и вновь переключил внимание на девушек.
     - Мать твоя, - раздельно говорил Шуорд, - болтливая грязная шлюха! Отец твой - черный дрянной подземный паук с откушенным членом! Сестры твои...
     Нил перестал тискать девушек. Он слушал Шуорда так, как слушают актера. Цокал языком, когда сравнение казалось ему особенно удачным. Когда же десятник уподобил его семя слизи, что выделяет страдающий поносом на шестнадцатый день болезни, Нил дважды хлопнул толстыми ладонями.
     Тут наконец Шуорд понял, что выглядит комедиантом. И замолчал. Глазки его метнули молнии. Он готов был тотчас зарубить Нила: плевать ему на наказание! Но опасался, что из-за застилающей глаза ярости случайно заденет одну из девушек, лианами обвившихся вокруг великана. Они-то понимали, что ему угрожает, и хотели по-своему защитить. Это было трогательно. Но не для Шуорда.
     Десятник бросил в ножны один из клинков, схватил за плечо ближайшую из трех и дернул к себе. Девушка завизжала.
     Добродушное лицо Нила вмиг, стало безумной маской. Его длинная рука сцапала лодыжку Шуорда, и десятник снова оказался в воздухе. Взмахнув им, как палицей, гигант во второй раз зашвырнул мечника в злополучный куст.
     Но на сей раз северянин к девушкам не вернулся. Похлопав себя по бедру и обнаружив, что меча при нем нет, Нил, на глазах у изумленных солдат, выворотил из земли небольшое деревце, обломил тонкую верхушку, и в руках его оказалась дубина в десять локтей длиной, с тяжелым, облепленным землей комлем, из которого, как клыки, торчали белые обломки корней. Уперши ее в землю, наклонив голову, он ждал, пока десятник выдерется из куста и, окровавленный, ослепший от ярости, бросится на него...
     Тяжелый ствол в два с лишком роста длиной смел Шуорда вместе с его гневом и саблями, как палка мальчишки сшибает дрянной гриб. Десятник перелетел через поляну (третий его полет всего лишь за четверть часа) и покатился по траве. Сабли он не выпустил и почти не пострадал. Палица скорее толкнула его, чем ударила. И не усмирила. Он бросился снова, увернулся от комля, нырнул вперед... Он уже чувствовал своим клинком живот великана, когда второй конец дубины, которую Нил держал посередине и перевернул в руке, подсек ноги Шуорда. Мечник извернулся в воздухе, как дикая кошка, и упал на четвереньки. Сабля по-прежнему была в его правой руке. Но Нил толчком свалил его на спину и придавил толстым концом ствола к земле.
     Мечник барахтался, как перевернутая черепаха. Он сек мечом основание ствола, но ему было не замахнуться как следует, и из-под клинка летели только ошметки коры.
     Постепенно удары Шуорда стали слабеть. Он не мог даже крикнуть: попробуй крикни, когда в живот тебе упирается целое дерево, на которое к тому же навалился сверху мужик в два тебя весом!
     Нил мог бы раздавить десятника так просто, как посох давит змею. Но зачем ему? Когда конечности Шуорда перестали трепыхаться, великан снял с него комель, аккуратно прислонил палицу к дереву, взял бурдюк и стал пить прямо из горлышка.
     За сим его и застал Сихон, приведенный встревоженным соглядатаем.
     Углядев распластанного на земле Шуорда, Начальник Внешней Стражи подошел к десятнику и тронул его ногой.
     Шуорд застонал, глаза его открылись, и он что-то прошептал. Сихон еще раз тронул десятника ногой, и тот жалобно скривился: должно быть, Нил все же сломал ему пару ребер.
     - Твоя работа? - сурово спросил Сихон великана, утирающего подбородок краем куртки.
     - Моя, - признался Нил. - Не ругайся, командир. Мозгляк сам налетел на меня. Если б я его не вздул, он, пожалуй, попортил бы мою шкуру, хоть она у меня и крепкая!
     Тут все воины разом закричали, и Сихону с трудом удалось их унять.
     - С тобой все в порядке, парень! - успокоил он Нила, оценив ситуацию. - Я не сержусь! (Еще как не сержусь, парень! Ты лихо стряхнул с него спесь!)
     - Ну, так я... пошел? - спросил Нил, поглядывая на девушек.
     Сихон кивнул.
     - Эй, ты и ты! Несите его к лекарю! Да поаккуратней! - добавил Начальник Стражи, заметив, как грубо схватили воины бедного Шуорда.
     Но лекарь уже пришел сам. Большой, толстый, с писклявым голосом и жирными щеками. Мягкими умелыми ладонями он ощупал десятника и похлопал его по исцарапанной щеке, вытащив предварительно из нее иглы.
     - Мог бы и сам прийти! - сказал ему лекарь. - Косточки целы. - И Сихону:
     - Пусть поваляется денек в тени, а потом - за работу! Знаю вас, медномудых (это - солдатам). Как в седло - так задница болит. А как девок щупать...
     - Завидуешь, слизень? - прошипел, морщась от боли, Шуорд.
     Лекарь взял его за подбородок.
     - Утром, - сказал он своим тонким, противным голоском, - ты, ублюдок, придешь ко мне. Припарки сделаю.
     Нил посадил на шею одну из девушек, подхватил двух других под мышки и трусцой покинул поляну. Девушки радостно повизгивали. Воины с уважением поглядели вслед.
     - Крутой парнишка! - сказал рослый рыжий солдат с поломанным носом.
     - Ты тоже красивый! - прижалась к воину его подружка.
     Она не преувеличивала, если за эталон брала Нила.
     Воины разбредались по роще. Кто - с подружкой. Кто - с дружком. Кто - просто поспать на теплой, мягкой от опавших листьев земле.
     Владение погружалось в сон. Но хозяйка его не спала. С масляной лампой в одной руке и небольшим ящичком - в другой тихо поднималась Нассини по спиральной лестнице.
     Вот она достигла верхней площадки и бесшумно приподняла входной люк...
     Снаружи желтая луна уже почти обежала небо. Иглы созвездий горели в глубокой небесной черноте, как загадочные письмена. Но с запада навстречу им уже двигалась тьма. Тучи, пожиратели звезд, наплывали на высокое небо Конга.
     "Должно быть, пойдет дождь!" - подумал Сихон, плотнее заворачиваясь в плащ. Листья шуршали над ним вечную колыбельную песню.

***

     Синеватый серебряный свет падал на неподвижное лицо Этайи, пульсировал, оживал в нем, как оживает луч в драгоценном камне, гладил смеженные перламутровые веки, шевелил пушистые волосы, смешивался с бледным сиянием, исходящим от дивного тела фьёль, плавал и волновался над ней, будто был он дымом, а не лунным светом.
     Чудесны грезы фьёль. Не сон - танец напоминают они. Удивительный и прекрасный полет живого в мертвом лунном сиянии над спящим грузным, усталым телом Тверди.
     Воздуху и свету принадлежат фьёль. Так говорят они сами: воздуху и свету. Но боль земли - их боль. Вот странность для существ, безразличных к любой боли, своей ли, человеческой ли, - если то не боль души.
     Ласкает серебряный свет луны спящее тело Этайи. Нежит его в подобной не раскрывшемуся цветку, потерявшейся между кровлями Дворца башенке. А бесплотная и невесомая душа ее кружит над поющими вершинами Золотого леса.
     Не смешивается голос фьёль с чистыми голосами. Одинока душа Этайи. Одинока стеной Отражающего Заклятья, что одно лишь дает ей силу странствовать вдали от родины. Но сама земля фьёльнов открыта для Этайи. Она слышит медленные вздохи Заповедных гор. Ловит их мощное движение: можно его удержать ненадолго, как умеют маги. Удержать - не остановить. Как можно удержать Время, которое сами боги людей не властны повернуть к истоку.
     Этайа слышит небо. Слышит она и тех, кого люди зовут богами. Слышит и Того, Кто выше богов. Так мы, люди, слышим дыхание ветра: не видя, не понимая слов его песни... Обычно не понимая...
     А для фьёль горы едины. Молодыми и старыми видит она их. В тверди, в камне прошлое и будущее живут рядом, как в образах полированной яшмы. Вот огненная река меж утесов. И крылатые чудесные существа над ней. А разрежь правее - только источник маленький между розовых теснин. И крылатых еще нет - лишь загадочные точки. Возьми левее - иссохла река. А крылатых поглотил Паук, черный, страшный. Все это вместе, в одном камне, что умещается на ладони ребенка. И в каждой картине - век. И век веков - на одной ширине пальца. Каменная река. Так фьёльны видят Будущее. И Прошлое видят они так. Каменная река.
     Но сами они - всегда в Настоящем. И потому так жестока печаль Этайи. Потому сродни лунному свету Моны песня ее над Золотым лесом.
     Слышит ее Лес - не поможет. Такова воля самой Этайи. Такова воля народа Фьёльн. Недолго осталось.

     Над моей постелью ветер
     Насвистит напев негромкий,
     Засвистит напев истомный,
     Тонкотканый, колыбельный...
     Над моей постелью, светел,
     Звездный Кормчий правит. Ровно
     Гнутся весла... "Беспредельна..." -
     Шепчет голос. Звезды тонут.
     Ветер-сон качает кровлю,
     Кровлю неба над постелью.
     Отплываем...

Глава одиннадцатая

     История эта волею богов началась с великого кощунства: украдена была пророчица Повелителя Судеб. Прямо со ступеней храма была украдена та, прикосновение к коей сулит великие бедствия. А сотворили злое дело три брата, три воина, что родились в строгих лесах северного Хольда. Дело нехитрое - трем мужчинам, каждый из которых повыше четырех локтей ростом, - украсть маленькую женщину. Трудно уберечь украденное. К чести братьев сказать: не для блудной потехи украли они священную женщину. Некто высший обременил их невеликий ум мыслью столь же пустой, сколь и чудовищной: как прославится селение их родное, ежели заимеет собственную пророчицу от самого всевластного Повелителя Судеб! Ого!
     Сдобрили они идею кувшином вина, взяли мешок поплотней и, подгадав момент, свершили надуманное безобразие. А там мешок с добычей через седло и - айда, легконогие парды!
     Прознали о содеянном жители Глорианы - а воров уж и след ветром замело. Мало ли северян, могучих да светлобородых, шатается по земле Империи?
     А братья сели на корабль и отплыли в Гиб, что на северном берегу озера Лёйр. А из Гиба, сушей - на северо-запад, в сторону Гарда. И канули.
     Кто они, откуда - велено было прознать то блюстителям. И прознали бы. И наказали бы святотатцев, хотя бы и двадцать лет искать пришлось. Но свершалась тут не воля людей - Высших начертание. Что думают боги об отдельной судьбе каждого? Что думаем мы о медовнице, севшей на чашку цветка?
     Ушли братья с добычей своей бесценной в северные горы. Ушли, чтоб встретился им там некто из народа вагаров. И свершилось задуманное Повелителем Судеб.
     Сантай Темный. "История Славных"
     Глава девятая "Неуязвимый"

     Санти валялся на берегу речки и сквозь высокую траву подглядывал за девушками, что стирали белье. Девушки знали, что он за ними наблюдает, а Санти знал, что они знают, а они знали, что Санти знает, что они знают... и так далее. Каждый получал свое, пусть и малое, удовольствие.
     "Пожалуй, у той, высокой, фигурка не хуже, чем у Мары", - подумал Санти, переворачиваясь на живот и кладя подбородок на соединенные руки.
     "Вот странное место! - пришла к нему уже не раз обдумываемая мысль. - Девушки - чудо! Земля - ласковая, трава - как шелк. Речка - светлая, весеннее небо. А выдерись из соседней рощи нечто ужасное, хоть ящер из Гибельного леса, - не удивлюсь."
     Что-то твердое и острое коснулось обнаженного плеча. Санти взлетел, как ужаленный... Но это был всего лишь Биорк, потрогавший его кончиком прутика.
     - Ты что вскочил? - удивился маленький воин. - Лежи! - И сам опустился рядом.
     - Слышал о тебе в Фаранге, - произнес вагар, глядя на обтянутые яркими повязками ягодицы девушек. - Ты, говорят, поэт?
     - Немного, - ответил Санти. - Как тебе эти малышки?
     - Да, - безразлично отозвался вагар.
     Санти медленно перевалился на спину и посмотрел на сине-зеленые листья наверху.
     Прежнее зашевелилось внутри. Этой ночью кошмары не мучили юношу. Ему снилась фьёль.
     Скрестив ноги, опершись на древесный ствол, Биорк смотрел на юношу.
     "Совсем дитя!" - думал он.
     Девушки кончили стирать, выкупались и отжимали сейчас мокрые волосы.
     - Она зовет меня! - вдруг проговорил Санти.
     - Этайа?
     - Да.
     - Мне проводить тебя?
     - Нет. Благодарю, теперь я сам найду дорогу!
     Когда юноша ушел, Биорк поднялся и направился в противоположную сторону.
     Под большим деревом, положив голову на подушку с яркой вышивкой, спал Нил. Великан любил свежий воздух. И комфорт тоже любил. Приставленный к Нилу шпион перемигнулся с соглядатаем вагара.
     "Быть тебе без обеда!" - подумал Биорк, знавший, что проспать десять часов кряду его сыну ничего не стоит.
     Кое-кто из встречных с удивлением поглядывал на вагара. Не все видели его прежде, а во Владении детей не было. Соххоггоя их не любила, а кулинарных пристрастий своего покойного мужа не разделяла.
     Шпиону, приставленному к Биорку, казалось, что тот бесцельно шатается по Владению, не зная, чем заняться. Вагар же успел прикинуть пару возможных путей ухода, изучил окружавшую Владение стену и решил, что преодолеть ее можно, но перетащить пардов вряд ли удастся. Поэтому наилучший путь - через ворота. Если не считать времени, когда один дозор сменяет другой, там было только пять стражников. Не слишком много для них. Но потом по следу беглецов устремится не меньше сотни воинов. Будь это обычные солдаты, это бы не встревожило вагара. Но стражи соххоггоев были отнюдь не обычными солдатами. Вагар видел их на тренировках: настоящие бойцы! И все же, будь он один - побег не был бы проблемой. Но он не один. Впрочем, нет тюрьмы, из которой нельзя сбежать. Тем более если тюрьма размером в сотни квадратных миль. Только Биорк позвоночником чувствовал: времени в обрез: два-три дня. Плохо. Потому что ни один из обдумываемых вагаром вариантов побега не был безукоризненным.
     Биорк дошел до игровой площадки и перепрыгнул через низкое ограждение. Сегодня было не слишком жарко: облачка то и дело заслоняли Небесное Око. Биорк отошел в дальний угол и занялся гимнастикой. То, что он делал, не превышало возможностей плохонького акробата - большего здесь он позволить себе не мог.
     Шпион, которому надоело смотреть на прыжки и приседания, отправился туда, где играли в мяч.
     Мысли вагара сосредоточились на соххоггое, но у него было слишком мало информации. Тренированный мозг Биорка питался только фактами. А тут необходимо было или видение Этайи, или...
     "Если бы Нил поменьше дрых!" - подумал он. И сразу понял, что несправедлив к сыну. У того - свои цели. И у фьёль - свои цели. И у Эрда. Но если он, Биорк, не найдет выхода, цели эти окажутся не достигнутыми. И его собственная - тоже. Как это часто бывало с ним, если ум его не мог найти что-то в настоящем, он обращался к прошлому, туда, где был завязан первый узел судьбы его сына.

***