еприступными? Наверное, знает. Северяне - красивые! - Тут перед ней возникло лицо Нила. - Ну, многие из них красивы!" - поправила она себя.
     Мара легла на спину. Низкий светло-розовый потолок раскачивался над ней. К сетке вентиляционного отверстия прилип белый пух. В каюте было жарко. Капельки пота крохотными росинками блестели на гладкой коже. Мара не стала одеваться. Если кто-нибудь войдет, пусть... посмотрит. Мара представила, как в каюту заглядывает Самит... Нет! Лучше кто-нибудь из матросов: "Госпожа не желает пообедать?" - "Нет, госпожа не желает!" И повернуться так, чтоб спина изогнулась, как у кошки, когда та поднимает хвост. А груди чтоб касались сосками ложа и казались сочными и тяжелыми, как золотистые плоды... Койка мерно раскачивалась под ней, и убаюканная Мара погрузилась в сон, тем более теплый и томный от того, что снаружи уже вовсю разыгралась буря.

***

     Желтый корпус юкки стремительно разрезал голубую воду.
     - Держи вот здесь! - приказал кормчий.
     Санти изо всех сил вцепился в фал, натянувшийся, как струна, едва старик сдвинул румпель. Юкка почти легла бортом на воду.
     - Тяни же, тяни! - закричал Хорон. - Тяни, прободи тебя Тур!
     Санти всем весом навалился на фал, и юкка немного выпрямилась.
     - Молодец! - похвалил кормчий. - Еще немного - станешь заправским матросом!
     Санти покраснел от удовольствия. Казалось бы, что ему похвала какого-то "озерного капитана"? Однако ж приятно!
     - Хорон, - спросил юноша. - Говорят, ты плавал на настоящем морском корабле?
     - Плавал! - возмутился старик. - Я был кормчим военного корабля! - Он выплюнул за борт комок хурма. <Хурм - жвачка, слабый наркотик.>
     - И ты оставил море? - удивился Санти.
     - Оставил! Нет! Оно меня оставило! Гляди! - Хорон задрал безрукавку и показал длинный красный бугор шрама, пересекающий живот наискось от левого подреберья до выпирающей тазовой кости справа.
     - Ух-хо! - воскликнул Санти с уважением. - Чем это тебя?
     - Топор омбамту! - Хорон опустил безрукавку. - Как рубанул - все кишки наружу.
     - Как ты жив остался? - удивился юноша.
     - Кто знает? Самому невдомек. В себя пришел - вижу, что живот зашит. И боли нет. Через три дня, правда, прихватило - не дай тебе испытать!
     - И кто твой лекарь?
     - Лекарь? - Кормчий хихикнул. - Не поверишь! Кормчий мой младший. Его работа. Вот слушай!
     Шли мы тогда вдоль побережья. Обычный рейд. Видим - на горизонте судно. Омбамский трехмачтовик. Далеко. Ветер не наш. Думали - уйдет. Однако ж глядим - они к нам курсом фордевинд, на всех парусах. Должно быть, ум у них отшибло - напасть на сторожевик. Эти придурки, как травы своей напыхаются, уж ничего не соображают. Но дерутся - как демоны. Да. Так подошли они, крючья закинули и полезли. Нам же проще: пока они нас на абордаж брали, половины недосчитались. Арбалет, знаешь, с тридцати шагов лупит ого-го! Да, Полезли. Ну, мы их встретили что надо! Мы-то - в доспехах, а пираты - кто в чем. Рубились они, впрочем, знатно. На себе попробовал. Пока я одному полбашки сносил, другой меня топором и достал. Во здоровый жлоб! Кольчугу прорубил, брюхо мне распорол - только и увидел, как кишки наружу вываливаются. А тут еще по голове кто-то меня долбанул, прободи его Тур! И все же час мой еще не настал. Очнулся - брюхо зашито, как старые штаны. Кормчий мой младший постарался. И внутрь мне смолы чудодейственной засыпал. Не пожалел, пес черномордый, дай ему богиня удачи! Смола та - из Урнгура. Дороже золота! Эй, ты там, потрави шкот - ветер ослаб! Да. Ни горячки, ничего. Иному ножом ткнут - и нету. А я, вишь, еще плюхаюсь.
     - А во Владение как попал? - спросил Санти.
     - То - своя история, - старик порылся в сумке, достал комок хурма, тщательно разжевал и продолжил. - Взяла блажь сынка красноглазой, Муггана, Равахш его пожри, корабль свой завести. И чтоб кормчий у него настоящий был. Послали Ортрана. Знаешь его?
     Санти кивнул.
     - Приехал он в Фаранг. Начал искать. Да какой же кормчий по собственной воле море на эту яму променяет? Поболтался наш хольдец по тавернам - никто не желает. А тут подсказал ему один из добрых людей, что всё знают: есть, мол, человек. Кормчий не кормчий, а тебе подойдет. Я в ту пору совсем духом пал. Живой-то живой, да кто меня с таким брюхом в море отправит? А тут подходит ко мне здоровяк. Поначалу я думал: хочет по доброте кружку калеке налить. Он и впрямь - налил. Поговорили о том о сем. Да. Я-то сразу догадался, что он северянин. По оружию. У нас "звезда смерти" не в ходу.
     - "Звезда смерти"? - переспросил Санти.
     - Не видел, что ли? - удивился старик. - Шест такой, железом обитый, да шар стальной, шипастый, нацепи. Видел ты! Слуга его за Ортраном носит. Да. Поговорили. А тут он мне и предложил.
     - А ты что ж, не испугался? - спросил Санти.
     Он хорошо знал, что говорят о соххоггоях в Фаранге.
     - Чего уж мне было бояться! - отозвался старик. - Мне тогда все без разницы было. Да и деньги посулил немалые - командующему эскадрой впору. И какой-никакой - кораблик! - Хорон похлопал жилистой рукой по тонкому борту. - Красноглазому быстро надоело, да меня не гонят. Десятый год тут обретаюсь. Вроде сам по себе. Сам для себя.
     - Не страшно? - спросил еще раз Санти.
     - Нет. Сейчас, парень, - нет. Вот при прежнем-то Владетеле - бывало. Я его не застал, но говорили такое, что и не повторишь. Народу извел - страсть. А как помер - соххоггоя все переиначила. Теперь почти как у людей. Если и замучают кого - за провинность. Этим уж сынок занимается - не госпожа. Сынок бы с папашей поладили. Но госпожа ему воли - хрен! Да я и ей не верю. Красноглазая есть красноглазая. Что у нее на уме? Себя вот возьми. Ты кто есть? Схваченный. Хуже раба. А она тебя держит - никто тронуть не смеет. Зачем?
     - Как - хуже раба? - удивился Санти.
     - Ну, раб - он свой. Деньги за него плачены. А схваченный вроде преступника. Хотя кто их разберет, красноглазых? Один у них порядок: ты - хоб! Но платят хорошо. И нанятых не обижают. Кто б у них иначе служил? Убирай парус, парень! Ты вот во Дворце живешь, может, поболе моего знаешь.
     - А скажи, как отсюда в Фаранг весть подать? - осторожно поинтересовался Санти.
     - Эко ты! Никак! Разве что Ортран или Сихон, Начальники Страж, помогут. Но от них не жди. Они хозяйке пятки лизать готовы. Иной раз стыдно смотреть. Что золото с людьми сотворяет! Эй, эй! Кранцы-то, кранцы вывешивай!
     Юкка подошла к причалу, и Санти ловко набросил огон швартова на деревянный кнехт.
     - Спасибо, мастер! - поблагодарил он, вылезши на пирс.
     - Приходи, сынок! - отозвался Хорон. - Хоть кому я нужен в этом мире!

***

     - Воины готовы, сирхар! Королева ждет!
     - Много ли воинов, Клет?
     - Три большие хогры, сирхар. Пешие.
     - Это ничего. Что донес беззаконник?
     - Идут, сирхар. Все.
     - Другие мне не помеха. Его одного боюсь.
     - О сирхар! Ты - боишься?
     - Мой страх - от бога, Клет.
     - А не обойдут, сирхар?
     - Нет. Пошевелю Лихо. Не сплоховали бы тонконогие!
     - Три большие хогры, сирхар! Почти войско!
     - На этого войско - в самый раз. Подай мой Хлыст, Клет. Плащ подай. Королеве скажи: иду! Пусть не ропщет. Три хогры! Одарю блаженством. Достойна. Жертва готова?
     - Как повелел.
     - Пусть ведут. Хаор Хаором, но и других умилостивить надо. Что за шум?
     - Воины радуются, сирхар!

***

     Почти две сотни воинов, каждый рядом со своим пардом, выстроились на площади. Все солдаты Владения, кроме тех, кто занят в караулах. Солнце садилось. Полчаса назад прошел дождь, и воздух пах цветами и мокрой травой.
     "Две сотни - немного, - думала Нассини, пока рабы неторопливой рысцой несли ее паланкин вдоль замершего строя. - Но каковы! Каждый двадцати стоит!"
     Соххоггоя вглядывалась в лица и с удовольствием наблюдала, как смущенные воины опускают взгляд.
     "Каждого, каждого! - думала она. - Чтоб были верными. Чтоб были преданными! Золото - лишь золото. Золота мало. Помнить должны. Каждую минуту вспоминать. С благоговением. Любить должны. Жаждать. Бояться и надеяться..."
     Толпившиеся за воинами слуги вытягивали шеи, но мало что могли разглядеть за спинами солдат и широкими крупами пардов.
     Мугган, ехавший чуть позади матери, насупясь, глядел в ее обтянутый золотой сеткой затылок.
     "Все - ее! - думал он. - Хоть бы один - мой! Хоть бы один паршивец! Сука! Вертишь мною, будто я тупоумный хоб! Сука! Сука! Сука! Когда-нибудь я вспорю твое чрево! Бездонное подлое чрево! И затолкаю туда всю твою коллекцию!" Он представил, как будет выть соххоггоя, как будет кататься по заблеванному ковру, а он будет стоять и... А потом... Мугган не представлял, что будет, когда он сам станет Властителем, - все застилала пелена. Он вытер вспотевший лоб... И вдруг ему представилось: вот он - есть, а ее - нет. И в груди стало холодно.
     "Сука! Сука! Сука! - кипел от бессильной ярости Мугган. - Даже выпустить кишки тебе не могу! А эти твои!.."
     Он с такой злобой уставился на ближнего воина, что того передернуло.
     "Мясо! Мясо! Любуйся! Все твои! Зато я любого могу взять на клинок! Любого! Все знают! И ты знаешь, сука! Я - соххоггой!" - и утешенный этой мыслью погладил парда между ушами. Зверь обрадовался нежданной ласке и довольно заворчал.
     Носилки миновали последнего, и из глоток воинов разом вырвался рев. Владычица благосклонно кивнула. Воины, слуги, рабы - все разом вздохнули. Добра соххоггоя - никого не накажут. Третий день никого не наказывают. С тех пор как появился новый схваченный, юноша с зелеными глазами. Тиха соххоггоя - недаром злобится красноглазый. Тиха. Задумала что-то. Ну, подай боги милость - не меня коснется. Так думал каждый. День миновал. У ночи - свои заботы. Много еды, много веселья. Кто ценит каждый день жизни - тот веселится вволю. Завтра, быть может, некому будет.
     Мугган поднял парда на дыбы и погнал напрямик: через клумбы, через цветущие, искусно подстриженные кусты. Порыв ветра овеял Санти, когда всадник промчался в трех локтях от него. Ушка сердито рявкнула.
     Юноша ощутил, что на него смотрят, и поймал взгляд Нассини. Ласковый-ласковый. И вдруг, без всякой причины, пробрал его озноб. И он покрылся холодной испариной. А соххоггоя все смотрела на него, смотрела... Санти уж совсем было решился подойти к ней, но тут Владычица уколола палочкой спину носильщика, и паланкин двинулся.
     Санти потер ладонью шею. Вечер был теплый, а ему - зябко.
     - Гляди, вон стоит хозяйкин милостивец! - сказала подруге девушка-прислужница. - Что это с ним? Бледный, будто кровь выпустили?
     - Не знаю, Алори! Слушай, а он, по-моему, на Рэти глаз положил, не заметила?
     - Благодари богов, что не на тебя!
     - Ну! Мальчик красивый!
     - То-то твой бычок ему отсчитает!
     - Уже! Побоится госпожи!
     - Сказала! Ежели его сама привечает, быть тебе подружкой красноглазого!
     - Хи-хи! Ничего он без моего хотения не сделает! Я обученная!
     - Ножик возьмет - сделает!
     - Что ты такое страшное говоришь!
     - А что? Первый день ты тут, что ли? Про отца его, хозяйкиного мужа, еще и не то говорили. Кабы нас с тобой при нем купили, ты б поскромнее была!
     - То тебя купили! Меня жрецы отдали. На семь лет.
     - Вот и сиди тихо! А то возьмет тебя красноглазый и... - Подруга тихонько пошептала ей на ушко.
     - О! Алори, не надо! Итак ночи от страха не сплю!
     - От страха ли? - засмеялась Алори. - Поспешим! К ужину опоздаем - до темноты ничего не получим! - И обе побежали к Веселой Роще, где стояли домики дворни.

***

     Подступивший вечер высветил искры созвездий, потускневшие, когда луна выкатилась из-за края неба и поплыла по самоцветному Пути Мертвых. Свет луны не проникал через плотные кроны Веселой Рощи, не смешивался с оранжевым пламенем костров, не отступал перед ним, как перед сиянием множества масляных ламп внутри и снаружи дворца. Непроницаемы слоистые кроны даже для солнечных лучей. Зато под ними там и сям пляшут длинные веселые языки, уходит к черным листьям копотный дым. Веселая Роща! Крики и смех смешиваются здесь с насмешливым бульканьем розового вина.
     Санти ходил от одного костра к другому, от компании к компании, везде приветствуемый и нигде не замечаемый.
     Отблески красного пламени прыгали на обнаженных телах. Сочилось над огнем, на черных жаровнях, пряное мясо. Запах вина, земли и женщин смешивался с дымом костров.
     Одинокий и печальный бродил Санти по Веселой Роще. Смотрел вверх, на освещенный снизу полог листвы, трогал живые колонны стволов. И показалось ему, что он спит и вот-вот проснется в своей комнате, услышит ровное дыхание отца, посвистывание ящериц, дальний, дальний шум моря...
     "Неужели этого никогда не будет? - подумал юноша, и тоска сдавила его горло. - Ни чудесного нашего дома, ни ощущения свободы. Не будет предвкушения вечера среди друзей, не будет Мары, ее волшебно пахнущей кожи, ее рук, ее быстрого-быстрого шепота? Ничего не будет?"
     - Пожалейте меня, боги! - взмолился Санти. - Не оставьте одного!
     И, словно отозвавшись на эту просьбу, чья-то рука опустилась на плечо юноши. Санти оглянулся с надеждой... и отпрянул. То была рука воина, приведшего его в замковую тюрьму.
     "Беззубый!" - вспомнил он, увидев щербатый роя солдата.
     Воин был пьян, но держал Санти крепко.
     - Не бо-ойся, ягненочек! - пробормотал он, глупо ухмыляясь. - Пойдем, поболтаем немножко! - И он потащил Санти в тень деревьев. Юноша рванулся и ударил солдата кулаком в дыбящееся лицо.
     Воин еще шире растянул рот - удар Санти его позабавил.
     - Пойдем, пойдем, - невнятно бормотал он. - Ты славный, ягненочек! Ты понравился Беззубому. Понравился...
     Санти размахнулся, но воин поймал его руку, потянул к себе...
     - Игрунчик! - прошепелявил он нежно. - Шалунишка.
     Темная фигура возникла у него за спиной. Быстрый удар - и плечо Санти освободилось.
     - Не тревожься! - сказал тот, кто ударил. Санти не видел лица говорившего - только силуэт: ближайший костер был за его спиной.
     - Тебе не нужно даже подавать голос. Подожди немного - и все уладится.
     Два человека подхватили обмякшее тело Беззубого.
     - Что с ним будет? - спросил Санти. - Он невежлив, но я не хотел бы, чтоб из-за меня кто-то пострадал.
     Воин ничего не ответил. Он лишь приложил руку к груди и исчез в темноте.
     Оглушительный взрыв хохота донесся откуда-то слева. Веселая Роща привыкла к тому, что ее обитатели иногда исчезали.
     - Итак, за мной наблюдают, - понял Санти.
     И, как ни странно, мысль эта не была неприятна ему. Больше того, он перестал чувствовать себя одиноким.
     Юноша подошел к ближнему костру. Сидящие вокруг подвинулись, освобождая место. В руку ему вложили кружку, наполненную теплым вином, на колени - завернутый в лепешку, остро пахнущий кусок жареного мяса. И больше не обращали на юношу внимания. Но Санти было довольно того, что есть. Он глядел на пляшущее пламя, и слова шевелились у него внутри, как новорожденные щенки.
     Заканчивался его четвертый день во Владении соххоггои Нассини. Длинный-длинный день...

Глава пятая

     Было это в давние времена. Даже маги немногое знают о них. А рассказывают так:
     Пятеро гнали одного. Гнали, как степные псы преследуют жертву свою: неустанно, неотступно. И не исконной добычей пятерых был один: единокровником им - по рождению, сотрапезником - по обычаю. Чем навлек он погоню? Сие неведомо. Но день за днем, месяц за месяцем топтали пятеро одинокий след. Семь рек миновали они, семижды семь холмов. Семижды семью семь раз взошло над ними солние. Дожди ли, воды ли быстротекущие смывали след - вновь отыскивали его неистовые.
     Изнемог беглец. Пал на землю. И пала в одночасье ночь на бурые чаши Юга. Воззвал гонимый: Тур! Тур Быкоглавый! Без меры мощь твоя! Отврати от меня человеческий гнев! Укрой от казни беспощадных!
     Как сказано, в давние времена было это. Не отрешились еше боги в Небесных Чертогах от воплей смертных. Услышал Тур, бог Сильный. И даровал: обратил вопиющего в дерево многолиственное.
     Что же до гонителей пятерых, шли они за ним поступью скорой, упорной. В час ночной, в час отдохновения не искали они покоя. Но пришли туда, где обрывался след. И сказали тогда друг другу: ляжем тут; говорит след, что изнемогла жертва; взойдет солнце - настигнем!
     Разожгли костер, свершили позднюю трапезу, легли и уснули.
     Гонимый же, властью бога справедливого измененный, стоял над ними и размышлял. Вспоминал тяготы свои, страх свой, отчаяние... И обуял его гнев. Мирен облик древесный, но сила ненависти - велика. Простер он ветви свои, обвил спяших и умертвил - выпил сок жизни.
     Возрадовался. Воззвал: Тур Быкорогий! Верни мне прежнее! Свободен я!
     Услышал его Тур, взглянул и огорчился.
     - Выпил ты сок жизней их, - сказал, - и ненависть их, зло их отошли к тебе. Если бы принял ты смерть от рук их, участь такая была бы для тебя лучше нынешней. Нет тебя более прежнего! Будешь ты теперь днем стоять недвижно, древу подобный, ночью же, терзаемый жаждой, будешь, как тварь животная, искать поживы. И если найдешь - оплетешь ветвями, погубишь, как погубил ты гонителей своих - в угоду их ненависти!
     Сказал - и сделалось. И поныне - так. И если застанет тебя ночь в гибельных южных краях - бойся древа, чьи листья - цвета крови яремной, а ветви подобны рукам человечьим, кожи лишенным. Помни - одно лишь спасет тебя: меч острый и Тура Справедливого властное имя! Забудешь сие - умрешь.
     Конгская сказка

     Дворец возвышался над Санти, отбрасывая на площадь огромную тень, иссеченную пятнами света. Главные врата его были обращены на запад, в сторону Закатных гор, а два неровных крыла изогнулись на полмили к Полудню и к Полуночи.
     Дворец был творением тысячи безумных зодчих. Арки, башни, галереи, балконы. Переходы и наружные лестницы, соединяющие этажи невероятными переплетениями. Колоннады под самой крышей и башенки, будто фаллические символы, вознесшиеся на каменных столбах в десятки локтей высотой. Лепка, мозаика, полотнища флагов, барельефы и острые шпили. Пятна ярчайших цветов были разбросаны по громадному строению. Сон сумасшедшего. Фонтаны и водопады, перетекающие с этажа на этаж... Он походил на храм, этот Дворец. Но каков же бог, которому возведен подобный храм? Бог Хаоса, безумный, отталкивающий и прекрасный одновременно, бог, который вне понимания, но не выше чувства. Дворец соххоггоев, воплощение полной свободы, настолько полной, что и от самой свободы он освобожден. Воздушный и тяжеловесный. Яркий и угнетающий, он правил Владением больше, чем любой из его хозяев.
     И даже нынешняя Владычица не сумела с ним совладать. От старого кормчего Санти знал, что Нассини переделала все, оставленное ей мужем. Окрестности Дворца разделили правильные линии аллей, парадная площадь была освобождена от бесформенных обелисков, уничтожен был Сад Любви и Сад Пыток - излюбленные детища ее мужа, Спардуха. Нассини посадила свои сады. Но неизменными остались десятки квадратных миль заросших лесом холмов и этот дворец, который один возвышался над серой стеной, опоясывающей Владение. Из окон башенки Санти можно было увидеть парк, Веселую Рощу, поселок, за ним - поля и луга, на которых паслись стада коров и овец, фруктовые сады и виноградники. Земля Владения кормила и поила полторы тысячи его обитателей. Но возделанная часть была совсем маленькой в сравнении со всей огромной территорией Владения. Четыре часа требовалось всадникам, чтобы, измотав пардов, объехать снаружи серую стену и вновь возвратиться к центральным воротам, единственной бреши в этой стене.

***

     Санти услыхал за спиной тихий плеск и причмокиванье. Он обернулся, и глаза его расширились от изумления. На низеньком столике у восточной стены стоял совершенно необычный зверь. Ростом он был немного крупнее обычной кошки, но выглядел в точности как настоящий пард, только совсем маленький. Взрослый пард, а не какой-нибудь детеныш! Полосатая голова звер