облегчением и  презрением обнаружил
Гханья, -- охрану и проводника и отправил на север по дороге, которая вела к
королевской резиденции в Стамфорде.
     Однако в пути  беспокойство Гханьи усилилось. Истинного курейшита ничто
не  могло восхищать у  варваров,  но  он  улавливал  тревожные  признаки  их
могущества. Он  бы  не променял  свою одежду из хлопка на одежду из бараньей
шерсти, которую носили местные жители.  Но вскоре он почувствовал, как  мало
подходит хлопок  для вечно дождливой и ветреной  погоды. Он  заметил,  что в
хорошую шерстяную одежду одеты даже работающие на полях крестьяне. От их еды
с презрением  отвернулись бы кордовские собаки:  черный хлеб и  свиное сало,
скисшее  коровье  молоко,  листья  и  зубчики  едких  пахучих растений.  Но,
кажется, еды  им хватало.  Он  не  видел  изможденных  лиц  и  тянущихся  за
милостыней рук.
     А  по  сторонам  дороги  снова и  снова попадались вращающиеся  водяные
колеса. На первые два или  три он глянул с улыбкой  превосходства. Они очень
напоминали  используемые  в Кордове попа, только  там они поднимали  воду, а
здесь их использовали для  помола  зерна; колеса помещали в медленно текущую
воду, которая  их  и крутила. Но увидев четвертую мельницу, Гханья  перестал
улыбаться и нахмурился. Здесь туземцы осознали  свою  ошибку и  использовали
преимущества водосброса: поток бил по верхним лопаткам колеса со всей  силой
падающей, а не текущей воды. И изнутри мельницы доносился не скрежет мелющих
зерно жерновов,  а неутихающий Иблисов грохот кующего  железо молота. Гханья
не  был подготовлен к  подобным  идеям, но  где-то в глубине сознания у него
мелькнула мысль, что варвары, хотя они  ничуть  не  лучше, чем  он думал, за
несколько  лет  добились  больших  достижений,  чем  арабы  за  долгие  годы
царствования даже не упомнишь скольких халифов.
     Гханье отнюдь не  нравились доходившие до него слухи о странном короле,
благодаря  которому   все  это  стало  возможным.  Хорошо,   что  король  не
христианин. Вполне приемлемо, что он не преследует христиан -- халиф Кордовы
тоже  их не  преследовал, вместо этого  облагая налогами, которые не мог  бы
взимать с правоверных. Но  невозможно  поверить,  что он Сын Бога,  еще один
воплощенный Иешуа. Еще того хуже, если он  не  сын  Единого  Бога,  которого
исповедовали и христиане и  мусульмане,  а  сын языческого божка, одного  из
многих.   Гханья   ощущал   ужас,   который   всякому   монотеисту   внушают
идолопоклонники.
     К  ужасу  примешивались  серьезные  опасения:  однажды  путешественники
услышали  впереди зловещий  гул,  и вскоре увидели марширующую им  навстречу
колонну в пятьсот человек, со стонущими волынками и развевающимися знаменами
с изображением молота. Креста на знаменах не  было, потому что это были люди
Пути, больше не подчеркивающие свой  союз  с христианином Альфредом. Гханья,
съехав  на обочину, рассматривал их  вооружение: обычные пехотинцы франков в
металлических рубахах, сильные воины с топорами и мечами, но  двигающиеся на
удивление медленно, и  другие воины, коротышки со странными тяжелыми  луками
за  плечами, а в хвосте  колонны  мулы везли  с дюжину  машин,  сделанных из
дерева и веревок.
     Дротикометы  и  камнеметалки,  объяснил  арабам  проводник, катапульты,
которые  могут разрушить  любые стены, пробить любую броню и щиты. Но больше
всего Гханья нахмурился из-за веселых лиц и оживленных разговоров  воинов --
это было знакомое ему  iqbal, предвкушение победы, за  которой последует еще
много побед.
     Однако по прибытии в город, который чужеземцы называли своей  столицей,
Гханья  ощутил, как чувство  превосходства снова поднимается  в  нем, словно
плоть  входящего в  гарем халифа. Городишко не потянул бы даже на предместье
Кордовы.  Его  каменная  башня  была  новой   и  крепкой,   но  невысокой  и
единственной во  всем  городе. На  базаре народу  было меньше, чем при дворе
повелителя правоверных. С одного конца города был виден другой! Вместо толпы
просителей, осаждающих неприступных камергеров, они обнаружили единственного
человека, который  даже не  пытался притвориться,  что король слишком занят,
чтобы  принимать кого бы то ни было.  Разумеется, для  такого короля большой
честью  будет   предложение   дружбы  халифа  Кордовы,   потомка  Пророка  и
заместителя Аллаха на земле!
     Гханья окончательно обрел уверенность, готовясь к  аудиенции с хозяином
людей и кораблей. "Мы должны произвести на них впечатление, -- размышлял он,
-- моим собственным  богатством  или  ученостью  Мухатьяха -- ни с  тем ни с
другим  варвары наверняка раньше  не сталкивались". Беспокоило Гханью только
то, что в  этой  далекой  стране он  должен во всем полагаться на  искусство
своего переводчика, еврея Сулеймана.

        x x x


     -- Кто  такие евреи? -- краем рта спросил Шеф. Иностранные послы стояли
перед ним в большом  зале  для аудиенций,  и один из них  --  не  хозяин,  а
переводчик  --  стоял  впереди  остальных. Он только  что  представился,  но
употребленное им слово для Шефа ничего не значило.
     Стоящие  позади  короля советники  коротко  Посовещались.  Затем,  пока
личный толмач  Шефа отец  Бонифаций переводил  титулы гостей на  английский,
Скальдфинн, жрец  Хеймдалля,  шагнул вперед. Знаток языков  и переводчик, он
знал все, что было известно на Севере о других народах.
     --  Евреи --  это  народ  с  Востока,  они  распяли  Христа, --  сказал
Скальдфинн.
     -- Очевидно, кто-то из них еще остался.
     --  Христа  распяли римляне, -- возразил  Шеф,  -- германские  воины из
римского легиона.
     Он говорил со спокойной уверенностью, словно сам был тому свидетелем.
     -- Христиане предпочитают обвинять евреев.
     -- А те люди в длинных тонких одеждах? В кого верят они?
     -- Мы  зовем их магометанами. Они верят  в  Пророка,  который  появился
незадолго до нашего времени. Их  Бог  и Бог христиан -- это почти одно и  то
же, но они не верят в  божественность  Христа, а христиане их Мухаммеда даже
за  пророка не  считают.  Между мусульманскими и христианскими королевствами
всегда  шла  война.  Однако  мусульмане  принимают христианских  подданных и
евреев и обращаются с ними честно.
     -- Как и мы, значит.
     -- Да, за исключением того...
     --  За исключением  чего?  -- Шеф  все  еще  слушал  вполуха, как  отец
Бонифаций долго и нудно переводит  неприкрытую лесть, чрезмерно  рассыпанную
Сулейманом.
     -- За  исключением того,  что  они считают все три народа -- мусульман,
христиан  и  евреев  --  людьми  Книги.  Все  остальные,  по  их мнению,  не
исповедуют  настоящего  Бога,  который  в  этих  трех  религиях  един,  хотя
верования разные.
     Шеф некоторое  время  размышлял, слушая  сбивчивый  двойной  перевод --
арабскую речь Гханьи еврей Сулейман перекладывал  на своеобразную латынь,  с
которой  отец  Бонифаций  переводил  на  смешанный  англо-норвежский жаргон,
принятый при королевском  дворе. Наконец  Шеф поднял руку. Переводчики сразу
замолчали.
     -- Скажи им,  Бонифаций,  что, как я понял, они не  считают нас  людьми
Книги.
     А  ты, Торвин,  покажи  им одну из наших  книг. Покажи  ему  свою книгу
священных преданий,  написанную рунами.  Бонифаций, спроси, не думает ли он,
что мы тоже люди Книги?
     Гханья  поглаживал  свою бороду, а огромный человек в  белой одежде и с
молотом на поясе подошел  к  нему, протягивая  какой-то фолиант. Посол велел
взять книгу Сулейману, чтобы случайно не осквернить себя.
     -- Из чего она сделана? -- пробормотал он по-арабски.
     -- Они говорят, что из телячьей кожи.
     -- Ну, слава Аллаху, не из свиной. Значит, у них нет бумаги?
     -- Нет. Ни бумаги, ни свитков.
     Оба непонимающе глядели на руны. Сулейман всмотрелся попристальней.
     --  Смотрите, господин, в  этих  буквах  нет  закруглений. Одни  прямые
штрихи.
     Я думаю, эти  буквы происходят от зарубок, которые они  делали ножом на
дереве.
     Острым  глазом Шеф  углядел  легкий презрительный  изгиб  рта  Гханьи и
сказал стоявшим позади людям:
     -- Это не произвело на них впечатления. Вот увидите, переводчик вежливо
похвалит книги и не ответит на наш вопрос.
     -- Посол халифа рассмотрел вашу книгу, -- решительно начал Сулейман, --
и восхищен искусством переписчика. Если у  вас нет мастеров  по изготовлению
бумаги,  мы пришлем вам указания. Мы тоже не знали этого искусства, пока нас
не научили пленные из одной далекой империи, которых мы захватили в сражении
много лет назад.
     Сулейман  не  подобрал  для "бумаги" другого  латинского  слова,  кроме
papyrium,  "папируса",  уже  известного  Бонифацию,  хотя  тот   предпочитал
пергамент. К  тому  времени,  когда  перевод  дошел  до  ушей Шефа, "бумага"
превратилась в "пергамент", что не было ни новым, ни интересным.
     -- Вежливо поблагодари испроси, что привело их сюда.
     Все  его  советники,  англичане  и  норманны,  христиане  и  люди  Пути
внимательно  выслушали  длинный рассказ о нападениях на острова, о греческом
флоте  и франкских  солдатах,  о  железных  людях и  греческом  огне.  Когда
Сулейман упомянул  о последнем. Шеф  снова вмешался и спросил, видел ли  его
кто-нибудь  из  послов  собственными глазами.  Ряды  разомкнулись,  и вперед
пропустили молодого человека: юношу с таким  же смуглым орлиным лицом, как у
его хозяина, но, как отметил Шеф, с выражением самодовольного превосходства,
которое у него недоставало такта скрыть.
     Юноша медленно поведал свою историю.
     -- У тебя очень зоркие глаза, -- заметил Шеф в конце рассказа.
     Мухатьях  покосился на Гханью, увидел его кивок и не  спеша извлек свою
подзорную трубу.
     --Мой наставник, Ибн-Фирнас, -- сказал  он,  --  самый мудрый человек в
мире.  Сначала он  научился  исправлять слабость  своего  зрения,  используя
стекла особой формы. Потом, в один  прекрасный день,  следуя его указаниям и
по воле Аллаха, я открыл, что два стекла делают далекое близким.
     Он направил длинную, обтянутую кожей трубу в открытое окно, по-видимому
испытывая свои всегдашние трудности с ее фокусировкой.
     " -- Там, -- в конце концов заговорил он, -- девушка с непокрытым лицом
склонилась над колодцем, набирает в ведро воду. Она очень  красивая, подошла
бы для гарема халифа, ее руки обнажены. На шейной цепочке у нее висит...
     висит серебряный фаллос, клянусь Аллахом!
     Юноша расхохотался, а его  начальник неодобрительно нахмурился:  мудрее
не высмеивать дикарей, даже если их женщины не имеют стыда.
     Шеф вопросительно посмотрел на Гханью, дождался согласного кивка и взял
странный предмет у юноши, не обращая внимания на его недовольство. Он глянул
на  широкий  конец  трубы, взял со стола  тряпку и аккуратно  протер стекло,
ощупывая  его  форму.  Сделал то  же  самое  с узким концом.  Ему  и  прежде
доводилось замечать, глядя через толстое зеленое стекло -- в  его стране это
был лучший материал для окон,  его могли позволить себе лишь самые  богатые,
-- как искажаются очертания предметов. Значит, такое искажение может быть не
только помехой, но и приносить пользу.
     -- Спроси его, почему один конец должен быть уже, чем другой?
     Тарабарщина переводчиков. Ответ: он не знает.
     -- На широком конце стекло выпуклое. А что, если оно будет вогнутым?
     Снова тарабарщина, и снова тот же самый ответ.
     -- Что произойдет, если трубу сделать короче или длиннее?
     На  этот  раз ответ  был, несомненно,  сердитым,  еврейский  переводчик
сократил его, явно из дипломатических соображений.
     --  Он  говорит, достаточно  того, что  труба работает,  --  последовал
отредактированный перевод Бонифация.
     Наконец  Шеф приставил трубу к глазу, посмотрел  туда же, куда  смотрел
юный араб.
     -- Да, -- подтвердил он, -- это Алфвин, дочь конюха Эдгара.
     Шеф перевернул трубу, посмотрел через ее широкий конец,  как это раньше
делал Махмун, вызвав нетерпеливое хмыканье  араба, и протянул ему трубу  без
лишних слов.
     -- Что ж, -- сказал он, -- кое-что они знают, но, видимо, не испытывают
особого желания узнать побольше. Действительно, люди Книги делают только то,
что велел им наставник. Торвин, ты знаешь, как я к этому отношусь.
     Шеф  оглядел  своих  советников,  зная,  что  ничего  из сказанного  им
Сулейман и другие гости без перевода на латынь не поймут.
     -- Есть ли у нас какая-то основательная причина вступать с ними в союз?
Мне кажется, что мы им нужны больше, чем они нам.
     Разговор пошел не так, как нужно, осознал Гханья. Он не придал значения
их книгам. А они заметили -- по крайней мере король заметил, -- что Мухатьях
глуп, несмотря на всю мудрость его  учителя. Вот момент, от которого зависит
результат всей миссии. Он зловеще зашипел Мухатьяху и Сулейману:
     -- Дураки, расскажите  им,  чем славится Кордова. Мухатьях, расскажи их
королю про своего учителя что-нибудь, что его заинтересует. И хватит детских
фокусов! Он, может, и дикарь, но побрякушками его не обманешь!
     Они замялись. Первым нашелся Сулейман.
     -- Вы ведь христианский священник? -- обратился он к отцу Бонифацию. --
Но  все же  служите королю, который  не разделяет  вашу веру?  Тогда схажите
вашему  господину, что и со  мной то же самое. Скажите  ему, что со  стороны
таких людей, как мы с  вами, которые служат таким повелителям,  как он и как
мой повелитель, мудрее  будет держаться вместе. Потому что люди мы Книги или
нет --  а я считаю,  что его  книги отличаются от моей Торы,  вашей Библии и
Корана моего повелителя,  -- мы все благословенны. Благословенны тем, что не
заставляем других насильно принять нашу религию. Греки сжигают или ослепляют
тех, кто не признает их вероучение до последней буквы и запятой.
     Франки говорят друг другу: "Христиане правы, а язычники ошибаются". Они
не признают других книг, кроме  своей Библии и своей трактовки Библией. Отец
святой, я вас прошу, ради  нас с вами, добавьте собственные словак тому, что
я сказал! Ведь мы те, кто пострадает первыми. Мне припомнят распятие Христа.
     А в чем обвинят вас? В вероотступничестве?
     Шеф  выслушал  Бонифация,   скорее  пересказ,  чем  перевод  страстного
обращения  Сулеймана.  Он  заметил  озабоченность  на  лице  еврея.  На  его
собственном лице ничего не отразилось.
     -- Спроси, что хочет сказать второй?
     Мухатьях  успел собраться с  мыслями,  но на ум  ему  приходили  только
бесчисленные добродетели его учителя -- добродетели в арабском понимании.
     Он сделал машину для  отсчета музыкальных  тактов, и  теперь  музыканты
могли вступать со  своей  партией вовремя. Двор  его  дома  по всей  Кордове
славился  стеклянной  крышей, которую  он  сделал  над  своим  фонтаном.  Он
научился делать  стекло из  золы.  Его  поэмы  -- Мухатьях  уже хватался  за
соломинку -- знамениты во всем мире.
     Шеф  оглядел  советников, собираясь закончить  аудиенцию. Гханья бросал
злобные  взгляды  на бормочущего Мухатьяха, потрясенного полным  отсутствием
интереса к его рассказу.
     --  Не  хочет  ли  одноглазый  король  услышать  одну  из баллад  моего
наставника? -- предложил он. -- Или одну из баллад о моем наставнике?
     Услышав перевод. Шеф фыркнул, встал и твердо посмотрел Гханье в глаза.
     Уже  набрав в  грудь  воздуха, чтобы  прервать исполнение, Шеф  услышал
спокойный бас Бонифация, заглушивший арабскую декламацию юного Мухатьяха.
     -- Постой, государь. Он рассказывает кое-что  интересное. Он собирается
спеть балладу о том, как его наставник  летал. Полетел с самой высокой башни
в Кордове. И, видимо, остался жив.
     Шеф очень подозрительно посмотрел на юношу.
     -- Спроси его, какие перья тот использовал?
     Вопрос, ответ, перевод:
     --  Он  говорит,  никаких перьев. Только глупцы думают, что  люди могут
летать как птицы. Они должны летать как люди.
     -- И как же?
     --  Он не  скажет. Его наставник запретил ему рассказывать. Он говорит,
если хочешь узнать, приезжай в Кордову и сам увидишь.

        x x x


     Через несколько часов,  после закрытого заседания королевского совета и
долгого  совместного  пира.  Шеф  едва добрался  до  кровати.  Пир обернулся
настоящей мукой. Гости расспрашивали о каждом поставленном перед ними блюде,
отказались от свинины, ветчины,  колбас, вина, медовухи, пива, сидра и  даже
от  "огненного вина", которое  научился  перегонять Удд,  с подозрением  его
понюхали и отвергли. В результате они почти ни к чему не прикоснулись, кроме
хлеба и воды. Шеф  испугался за их здоровье. В его мире пить сырую воду было
риском, на который отваживались немногие. Водохлебы слишком часто умирали от
болей в животе и скоротечной дизентерии.
     Совещание  прошло  ненамного  лучше.  Шеф все время  чувствовал, что им
пытаются манипулировать, оказывают на него давление. Его удивило единодушие,
с каким советники настаивали на его отъезде. Раньше они беспокоились  о том,
чтобы удержать его от необдуманных экспедиций. А теперь
     --  хотя все было сделано  очень осторожно  --  они  словно  стремились
избавиться от него. Другой,  более интересующийся  политикой,  заподозрил бы
заговор и бунт.
     Первым начал Бранд.
     --  Внутреннее море,  --  пробурчал  он.  --  Туда  ходили раньше.  Ты,
наверно, не знаешь, но Рагнарссоны, -- назвав их имя, он сплюнул в огонь, --
попробовали туда добраться задолго до тебя. Лет пятнадцать назад, когда  еще
жив был их отец. Ушли с  сотней кораблей и пропадали два года. Тогда их  еще
было пятеро...
     -- Пятеро? -- переспросил Шеф. Он знал только четверых.
     -- Да. Сигурд, Ивар, Хальвдан, Убби и их старший брат, Бьорн. Его звали
Бьорн  Железный  Бок.  Он  мне  нравился,  --  продолжал  Бранд.--  Не такой
сумасшедший, как остальные. Его убил шальной камень при осаде Парижа.
     В общем, дело такое: они там побывали и вернулись через два года, когда
все  уже думали, что  они погибли. Потеряли  больше половины кораблей  и две
трети своих людей. Но, клянусь миром Хель, ну и богатыми же они вернулись! С
этого началось их могущество.  Они построили Бретраборг  на  эти деньги. Там
есть чем разжиться. Золота больше нигде не найдешь.
     -- Золото нам не нужно, у нас достаточно серебра, -- возразил Шеф.
     Но  тут  вступил Ханд,  упирая на возможность  получить  новые  знания.
"Целая новая наука о зрении,  например. А как насчет летающего человека? Нам
ничего не рассказывают, но сам факт,  что мы узнали об  этом случайно, когда
проболтался этот глуповатый  поэт,  означает,  что там действительно  что-то
такое есть.
     Что-то,  что мы себе и представить  не можем. А ведь это самая полезная
разновидность новых знаний". В  общем,  добавил Ханд, он подробно расспросил
еврея-переводчика.  По-видимому, в  Кордове есть лекари, которые для лечения
запросто  вскрывают  тела  своих  пациентов,  вещь,  которую  даже  Ингульф,
наставник  Ханда,  делал  всего несколько  раз в  жизни, а сам  Ханд и  того
меньше.
     И, между прочим,  Сулейман сказал,  что там  есть  врачи, которые умеют
вскрывать череп и делать операцию на мозге. "Мы обязаны отправиться на юг,
     -- заявил Ханд. -- Это наш долг перед Идуной, богиней врачевания".
     Торвин  говорил  мало,  но  тоже  выразил желание отправиться в морскую
экспедицию.
     -- Кто будет управлять Домом Мудрости вместо тебя? -- спросил Шеф.
     -- Фарман, -- сразу ответил Торвин.
     Странный  ответ, ведь Фарман не разделял интереса  Торвина к кузнечному
ремеслу. Фарман весь вечер сверлил Шефа сумрачным взглядом,  будто  заклиная
его уехать.
     Шеф ввалился в спальню, отпустил слуг, стянул с себя королевские одежды
и  бросил их в  угол;  завернувшись в  одеяло,  попытался  заснуть. Даже  на
пуховом  матрасе, сменившем теперь  доски  и  солому,  на которых  Шеф  спал
большую часть жизни, сон долго не шел. А потом началось.
     Во  сне он смотрел на карту. Но  на карту настоящую, резко отличающуюся
от  той,  что он лично  повесил на стену в своем