с нет такой силы, как у них, но тянуть мы умеем.
   Шеф смотрел на  возбужденные  лица.  Тощие  недокормленные  тела.  "А
почему бы и нет?" - подумал он. Он всегда считал,  что  для  этого  дела
прежде  всего  нужны  сила   и   вес.   Но   еще   важнее   координация,
согласованность. Может быть, двенадцать легких англичан окажутся не хуже
восьми тяжелых викингов. Что касается мечей и топоров, то это не так. Но
по крайней мере эти бывшие рабы будут делать все, что скажешь.
   - Хорошо, - сказал он. - Выстрелим для практики  пять  раз.  А  потом
посмотрим, сколько камней вы успеете выпустить, пока я досчитаю до  ста.
Рабы обрадовались, ухватились за веревки.
   - Подождите. Проведем испытание на скорость.  Поэтому  прежде  всего.
Сложите камни в груду поближе, чтобы вам  нужно  было  за  ними  сделать
только шаг. Теперь обратите внимание...

***

   Час спустя, приказав команде разобрать то, что  они  называли  "своей
машиной", Шеф задумчиво пошел к палатке Ингульфа  и  Хунда,  где  лежали
больные и раненые. Хунд встретил его у выхода. Он вытирал  окровавленные
руки.
   - Как они? - спросил Шеф.  Он  имел  в  виду  пострадавших  с  другой
машины, "толкателя", как ее называли викинги, той самой,  что  выпускает
стрелы. Она положила конец страданиям короля Эллы.
   - Будут жить. Один потерял три пальца. Мог легко потерять всю руку. У
другого помята грудная клетка. Ингульфу  пришлось  разрезать  ее,  чтобы
поставить на место легкое. Но заживает хорошо. Я только что  нюхал  швы.
Нет гнили. Двух человек искалечила эта машина за четыре дня. Что с ней?
   - С ней ничего. Это викинги. Сильные люди, гордые  своей  силой.  Они
туго затягивают зубчатку, а  потом  кто-нибудь  проверяет  свою  силу  и
делает лишний поворот. Тетива лопается и ранит кого-нибудь.
   - Значит, вина не в машине, а в людях?
   - Совершенно верно. Мне нужны  люди,  которые  сделают  точное  число
поворотов и ни одного больше, которые будут делать то, что им говорят.
   - Таких в лагере немного.
   Шеф смотрел на друга.
   - Которые говорят по-норвежски. Конечно.
   Семя идеи было посажено. Наступил зимний вечер.  Сейчас  Шеф  возьмет
свечу и начнет работать над новой картой - картой Англии, какая  она  на
самом деле.
   - Вероятно, поесть ничего не осталось? Только овсянка?
   Хунд молча протянул ему чашку.

***

   Сигварт  несколько  неуверенно  огляделся.  Жрецы   пути   образовали
священный круг в пределах увешанной рябиной нити, копье воткнули, костер
разожгли. И опять миряне были исключены: в тусклой палатке, сделанной из
парусов, присутствовали только шестеро одетых в белое жрецов и  Сигварт,
ярл Малых островов. - Нам нужно кое-что выяснить, Сигварт, - сказал жрец
Фарман. - Насколько ты уверен, что Шеф твой сын?
   - Он так говорит, - ответил Сигварт. - Все так  думают.  И  мать  его
тоже утверждает - она-то должна знать.  Конечно,  она  могла  сойтись  с
кем-то еще - девушка впервые вырвалась на свободу. Могла поразвлечься. -
Сверкнули желтые зубы. - Но не думаю. Она была леди.
   - Я знаю эту историю, - сказал Фарман. - Ты забрал ее у мужа. Но  вот
чего я не могу понять: она убежала от тебя. Так мы слышали.  Неужели  ты
всегда так беззаботен со своими  пленниками?  Как  она  сбежала?  И  как
смогла вернуться к мужу?
   Сигварт задумчиво потер подбородок.
   - Это было двадцать лет назад. Но я хорошо помню. Вот что  случилось.
Мы возвращались из набега на юг. Набег  не  очень  удачный.  И  я  решил
заглянуть в Уош, просто на всякий случай. Посмотреть, что мы там найдем.
Ну, как обычно. Причалили.  Набрели  на  маленькую  деревушку  -  Эмнет,
похватали все, что могли. Там оказалась и жена тана -  забыл  сейчас  ее
имя. Но ее я не забыл. Она была хороша. Я взял ее себе. Мне  было  тогда
тридцать лет, ей, наверно, двадцать. Хорошее сочетание. У  нее  уже  был
ребенок, не девственница. Но у меня было такое впечатление, что  муж  не
доставлял ей много радости. Она сначала яростно сопротивлялась, но  я  к
этому привык - они должны это делать, чтобы показать, что они не  шлюхи.
Но когда она поняла, что выхода нет, сдалась. У нее была такая  привычка
- она приподнималась с земли, вместе со мной, когда наступал ее момент.
   Торвин неодобрительно  хмыкнул.  Фарман,  сжимая  одной  рукой  сухой
лошадиный пенис, знак своего сана, как молот у Торвина, жестом  заставил
его умолкнуть.
   - Но в качающемся корабле это не очень удобно. Мы причалили, я  нашел
удобное место. Разожгли костры, согрелись, поджарили мяса,  выпили  пару
бочонков эля и развлекались весь вечер. У  парней  должно  быть  хорошее
настроение перед выходом в открытое море.  Но  никакого  риска.  Даже  с
англичанами.
   - Так  вот  я  выбрал  место.  Полоска  берега,  окруженная  хорошими
высокими утесами. Ручей, текущий глубоким оврагом.  Поставил  на  нем  с
полдесятка людей, чтобы быть уверенным, что никто из девушек не  убежит.
Поставил людей на утесы с каждой стороны, дал им рог,  чтобы  сигналили,
если появится отряд. И еще дал им веревки,  чтобы  закрепили  в  камнях.
Если покажется враг, они трубят в рога, отряд из оврага  бежит  сюда,  а
они спускаются с утесов по веревкам. Корабли у нас  стояли  на  якоре  в
море, привязанные за нос и корму - носом к  берегу,  кормой  к  якорю  и
морю. Нам нужно было только подняться, перерубить  веревку  и  поставить
парус. Но главное -  берег  у  меня  был  закрыт  со  всех  сторон,  как
монахиня.
   - Тебе это известно, - сказал Торвин.
   Зубы Сигварта снова сверкнули.
   - Еще как. Лишь бы не епископ.
   - И все же она ушла, - поторопил Фарман.
   - Точно. Ну, мы развлеклись. Я делал это с нею на  берегу  -  дважды.
Стало темно. Ну, я не хотел ее оставлять, но, понимаете, у  парней  было
десять  девчонок,  они  их  все  использовали,   и   я   решил   к   ним
присоединиться. Ха, мне ведь было всего тридцать! Я  оставил  одежду  на
берегу, посадил женщину в лодку, отплыл ярдов на тридцать, закрепил все,
потом нырнул и поплыл к берегу. Да, мне тогда попалась хорошая  девушка.
Большая, светловолосая. Она сильно шумела.
   - Но потом - потом я взял в одну руку жареную ногу, в другую - кружку
эля, вокруг храпели мои люди. Сразу за освещенным пространством у нашего
костра виднелась на песке какая-то груда, большая  груда.  Мы  подумали,
это выбросившийся на берег кит. Но  когда  мы  приблизились,  эта  штука
зафыркала и пошла на нас. Похоже на моржа.  Мы  попятились,  взялись  за
оружие.
   - И как раз в этот момент на одном из утесов закричали.  Парень  там,
его звали Стиг, звал на помощь. Не трубил в рог, а звал на  помощь.  Как
будто дрался с кем-то. Я поднялся по веревке, чтобы посмотреть, что там.
   - И что там было?
   - Когда я поднялся, ничего. Но Стиг почти в  слезах  сказал,  что  на
него напал скоффин.
   - Скоффин? - переспросил Виглейк. - А это что?
   Скальдфинн рассмеялся.
   - Тебе следует почаще разговаривать со старухами, Виглейк. Скоффин  -
это  противоположность  скуддабальдура.   Скуддабальдур   -   порождение
самца-лиса и кошки, а скоффин - кота и лисицы.
   - Ну, вот, - продолжал Сигварт, - к этому  времени  все  успокоилось.
Поэтому я оставил там Сига, сказал ему, что он  придурок,  спустился  по
веревке и приказал всем возвращаться на борт.
   - Но когда мы подтащили лодку, женщина исчезла. Мы обыскали берег,  я
проверил отряд в овраге - те клялись, что с места не сдвинулись и  никто
тут не  проходил.  Никто  ничего  не  заметил.  В  конце  концов  я  так
рассердился, что сбросил Стига с утеса: он смеялся. Стиг сломал себе шею
и умер. Пришлось платить виру, когда мы  вернулись.  Но  эту  женщину  я
больше не видел - до последнего года. А когда увидел, был слишком занят,
чтобы ее расспрашивать.
   - Да. Мы знаем,  чем  ты  был  занят,  -  сказал  Торвин.  -  Занятие
Бескостного.
   - А мы что, христиане, чтобы скулить из-за этого?
   - Получается, - сказал Фарман, - что она просто приплыла к берегу. Ты
ведь приплыл.
   - Ей это пришлось бы делать в  одежде,  потому  что  ее  одежда  тоже
исчезла. И не просто к берегу. Долго плыть. Сначала в темное море, чтобы
обогнуть утесы. Потому что на берегу ее не было, в этом я уверен.
   - Фыркающий морж. Скоффин. Женщина, которая исчезает  и  возникает  с
ребенком, - размышлял Фарман. - Все это можно объяснить.  Но  объяснений
может быть несколько.
   - Вы думаете, он не  мой  сын,  -  вызывающе  сказал  Сигварт.  -  Вы
думаете, он сын одного из ваших богов. Вот что я скажу  вам:  я  никаких
богов не почитаю, кроме Ран, богини,  живущей  в  глубине  моря.  К  ней
уходят утонувшие моряки. И эти  другие  миры,  о  которых  вы  говорите,
видения, которыми вы хвастаете. Я слышал, что о них  говорят  в  лагере,
слышал о вашем Пути. Я думаю, это  все  от  выпивки  и  дурной  пищи,  и
болтовня одного заражает другого, пока все не говорят о видениях,  чтобы
не отстать от остальных. В этом не больше смысла, чем в скоффине. Парень
- мой сын. Он похож на меня. Он действует, как я - когда я был молод.
   - Он действует как человек, - рявкнул Торвин, - а ты -  как  зверь  в
течке. Говорю тебе, хоть ты много лет прожил без сожалений и  наказания,
но таким, как ты, уготована злая участь. Наш поэт рассказал, что видел в
аду, в мире Хела:

   Я видел, как многие там стонут в муках,
   Бредут в страданиях путями Хела.
   Красное течет с их изувеченных лиц,
   Они наказаны за боль женщин.

   Сигварт вскочил, положил руку на рукоять меча.
   - А я вам напомню стихотворение получше. Скальд  Бескостного  сочинил
его в прошлом году о смерти Рагнара:

   Мы бьем мечом.

   И скажу вам:
   Правильно, когда соперник встречает соперника мечом.
   Не уклоняться от борьбы. Настоящий воин Добывает женщин в бою,  путем
дренгира.
   - Вот это настоящая поэзия для воинов. Для  тех,  кто  понимает,  что
такое жизнь и что такое смерть. Для такого всегда найдется место в залах
Отина, сколько бы женщин он ни заставил плакать. Поэзия для викингов. Не
для сопляков. В наступившем молчании Фарман спокойно сказал:
   - Ну что ж, Сигварт. Мы благодарим тебя за твой рассказ.  Мы  помним,
что ты ярл и член нашего совета.  А  ты  помни,  что  теперь  ты  живешь
законами Пути, что бы ты ни думал о наших верованиях.
   Он снял ограждение и выпустил Сигварта. Ярл ушел, а  жрецы  принялись
негромко разговаривать.

***

   Шеф-который-не-Шеф знает, что тьма вокруг него не  прорезалась  лучом
света уже двести лет. Первое время каменное  помещение  и  почва  вокруг
освещались  фосфоресценцией  разложения,  видна  была  молчаливая  возня
червей, которые поглощали тела, глаза,  печень,  плоть  и  костный  мозг
всех, кто лежит здесь. Но теперь черви уже ушли,  трупы  превратились  в
груды сухих костей, твердых и неподвижных, как точильный камень, который
лежит под его собственной лишенной плоти рукой. Теперь эти кости  лишены
своей жизни, они принадлежат ему, так же бесспорно, как ящики и  сундуки
у его ног и под  креслом,  как  само  это  кресло  -  массивное  высокое
деревянное сидение, на которое он уселся семь поколений  назад  -  чтобы
сидеть вечно. Кресло под землей прогнило вместе со своим владельцем, они
слились друг с другом. Но фигура по-прежнему  сидит  неподвижно,  пустые
глазницы смотрят в землю и за нее.
   Он, фигура в кресле, помнит, как его поместили сюда. Выкопали большую
яму, туда вкатили корабль, как он и приказал, разместили на  полуюте,  у
рулевого весла, его трон. Он сел на него, положил  точильный  камень,  с
вырезанными на нем свирепыми лицами, на ручку кресла,  под  другую  руку
положил свой  длинный  меч.  Кивком  приказал  своим  людям  продолжать.
Вначале они привели его боевого жеребца, поставили мордой к нему и убили
на месте. Потом  четверых  лучших  собак,  каждой  пронзили  сердце.  Он
внимательно следил, чтобы убедиться, что все они умерли. Ему не хотелось
делить свою вечную гробницу с заключенными в  ней  едоками  мяса.  Потом
соколы, каждого быстро  задушили.  Потом  женщины,  пара  красавиц,  они
плакали и бились, несмотря  на  то,  что  их  опоили  маком.  Их  быстро
задушили.
   Принесли его сундуки, каждый несли двое  крепких  мужчин,  кряхтя  от
тяжести. Он опять внимательно следил, чтобы не  было  никаких  задержек,
нежелания. Они отобрали  бы  его  богатство,  если  бы  посмели.  Но  не
посмеют. Через год курган будет по ночам светиться от разложения; придет
человек  с  факелом,  подожжет  выходящие  из  земли  газы.   Разойдутся
рассказы. Все будут бояться могилы Кара Старого.  Если  это  могила  для
Кара.
   Установив сундуки, люди начали  делать  настил  над  кораблем  с  его
грузом трупов. Другие начали вокруг и за ним  наваливать  груды  камней,
пока они не достигли верха его кресла и шелкового навеса над ним. Поверх
положили прочные балки, а еще выше - слой свинца. Вокруг его ног и груди
положили просмоленные ткани. Со временем дерево сгниет, земля  опустится
на корпус корабля, мертвые женщины и  животные  смешаются.  А  он  будет
по-прежнему сидеть здесь, смотреть на них, земля его  не  коснется.  Они
погребены. Он не будет погребен.
   Когда все было сделано, перед ним остановился человек - Кол  Ниггард,
как его прозвали, сын Кара Старого.
   - Все сделано, отец, - сказал он, и лицо его отразило смесь страха  и
ненависти.
   Кар кивнул, глаза его не мигали. Он не стал  желать  сыну  удачи,  не
стал прощаться с ним. Если бы в нем была черная кровь  его  предков,  он
присоединился бы к отцу в  его  могиле,  предпочел  бы  вечно  сидеть  с
сокровищами, чем передавать свои земли новым королям, наступающим с юга,
жить в бесчестии, в подчинении.
   Верные воины, шестеро, убили рабов, копавших яму, и разложили их тела
вокруг. Потом они и его сын выбрались наверх. Несколько мгновений спустя
комья земли начали падать на настил,  накрывая  и  его,  и  просмоленную
ткань, и слой свинца. Он видел, как  земля  медленно  поднимается  -  до
уровня колен, до груди.  Сидел  неподвижно,  даже  когда  струйки  земли
начали пробиваться в сам каменный склеп, покрыли его  руку,  лежащую  на
точильном камне.
   Свет еще пробивается. Еще потоки земли. Свет исчез, тьма  углубилась.
Кар усаживается поудобнее, удовлетворенно и облегченно вздохнув.  Теперь
все сделано, как нужно. И так и будет вечно. Будет принадлежать ему.
   Умрет ли он здесь? Что может его убить?  Неважно.  Умрет  ли  он  или
останется жить - все равно. Он хогбой, живущий в кургане.

***

   Шеф проснулся с криком. Под грубым одеялом тело его покрылось  потом.
Он неохотно откинул одеяло, опустил ноги на  влажную  утоптанную  землю.
Его охватил  морозный  воздух.  Шеф  надел  конопляную  рубашку,  ощупью
поискал тяжелую шерстяную куртку и брюки.
   Торвин говорит, что эти видения мне посылают боги - дают указания. Но
что мне сказано в этом видении? На этот раз никаких машин.
   Откинули клапан палатки, и вошел Падда, фримен, бывший  раб.  Снаружи
утро январского дня, густой туман  поднимается  над  пропитанной  влагой
почвой. Сегодня армия долго проваляется под одеялами.
   Имена людей в его сне: Кар и Кол.  Не  похоже  на  английские.  И  не
норвежские. Но норвежцы всегда  сокращают  длинные  имена.  Гутмунд  для
своих  друзей  Гумми,  Тормот  становится  Томми.  Англичане  тоже   так
поступают. Имена в загадке короля Эдмунда: "Вуффа, потомок Веххи".
   - Как твое полное имя, Падда? - спросил Шеф.
   - Палдрит, хозяин. Со смерти матери так меня никто не называл.
   - А от какого полного имени может быть Вуффа?
   - Не знаю. Вульфстан, может быть. Да что угодно. Я  знавал  человека,
которого звали Виглаф. Благородное имя. Мы звали его Вуффа.
   Шеф задумался, а  Падда  начал  осторожно  раздувать  угли  вечернего
костра.
   Вуффа, сын Веххи. Вульфстан или Виглаф, сын... Веостана, может  быть,
или Веохарда. Он не знает такие имена. Нужно узнать больше.
   Пока Падда возился с водой и дровами, с кастрюлями и вечной овсянкой,
Шеф развернул свою карту мира, расстелил  на  складном  столике,  прижал
углы. Он больше не смотрел на  завершенную  карту,  ту,  где  изображены
познания христиан. На обороте он теперь чертил свою карту, карту Англии.
И вкладывал в рисунок всю информацию, какую мог достать. Вначале  линии,
названия,  расстояния  наносились  на  кору.  Только  когда   информация
проверялась и соответствовала тому, что он уже знал, он брал  чернила  и
начинал рисовать на коже. Ежедневно  карта  росла,  уверенно  в  близких
местностях Норфолка, чем дальше от Нортумбрии и Йорка, тем отрывочнее  и
неувереннее, на юге - пустое место, за исключением Лондона  на  Темзе  и
смутного упоминания о Вессексе на западе.
   Но Падда отыскал среди фрименов жителя Саффолка. В  благодарность  за
завтрак тот расскажет сегодня Шефу все, что знает об этом округе.
   - Зови его, - сказал Шеф, разворачивая свежий листок коры и  проверяя
острие ножа. Вошел человек.
   - Я хочу, чтобы ты мне рассказал о своем округе. Начни с рек. О  Йаре
и Вейверли я уже знаю.
   - Ага, - задумчиво сказал человек из Саффолка. -  Ниже  их  протекает
Альда, она впадает в море у  Альдбурга.  Дальше  Дебен.  Он  подходит  к
берегу моря в десяти  милях  южнее  Альдбурга  у  Вудбриджа  (деревянный
мост), где, говорят, лежат старые короли. У нас  ведь  в  Саффолке  были
когда-то свои короли, еще до прихода христиан...
   Несколько минут спустя Шеф ворвался в кузницу,  где  Торвин  разжигал
огонь, чтобы ковать новые детали для "толкателей".
   - Созывай совет армии, - потребовал Шеф.
   - Зачем?
   - Я думаю, что знаю, как сделать Бранда богатым.

Глава 9

   Экспедиция выступила неделю спустя, под низко нависшим небом, за  час
до рассвета. Совет армии Пути отказался дать разрешение  на  свертывание
лагеря и выход всех  сил.  Нужно  было  охранять  корабли,  лежавшие  на
берегах Велланда. Лагерь обещал не только  тепло  на  оставшиеся  недели
зимы, в нем хранился с таким трудом собранный запас продуктов. И  многие
члены совета просто не верили страстным убеждениям Шефа, что  его  карта
содержит указания на богатства многих поколений.
   Однако было очевидно, что нескольких экипажей недостаточно.  Конечно,
королевство восточных англов - больше не королевство, его самые  сильные
воины  и  доблестные  таны  мертвы.  Но  все  же  сохраняется  опасность
нападения. Небольшой отряд  викингов  может  быть  отрезан  и  уничтожен
превосходящим по численности противником. Бранд ворчал, что  это  глупо,
он всю экспедицию считал глупостью, он не хочет проснуться однажды утром
и увидеть брошенные в лагерь головы своих товарищей. В конце концов Шефу
разрешили вызвать добровольцев. И в скуке зимнего лагеря  он  без  труда
набрал нужное число. Тысяча викингов выступила на своих  пони  -  восемь
долгих сотен и  еще  сорок  человек,  двигались  экипажами,  как  у  них
принято. Сотни вьючных пони несли палатки, одеяла, еду и эль. Их вели за
узду английские троллы.  Но  в  центре  колонны  было  нечто  новое:  на
нескольких повозках везли веревки и балки, колеса и  рычаги.  Все  балки
тщательно  размечены  и  обозначены  для  быстрой   сборки.   Двенадцать
кидателей, восемь толкателей. Все машины, какие успели соорудить  Шеф  и
Торвин за те недели, что они провели в лагере. Если бы Шеф оставил их  в
лагере, о них бы забыли, разбросали, использовали бы на  дрова.  Слишком
много в них вложено труда, чтобы допустить такое.
   Вокруг повозок толпа троллов, беглецов со всей округи, каждый  расчет
за своей повозкой и своей машиной. Во главе каждого расчета один из тех,
что входили в первоначальную команду Шефа. Викингам  это  не  нравилось.
Да, каждой армии нужны рабы, чтобы  копать  уборные,  разжигать  костры,
ухаживать за лошадьми. Но отряды таких размеров? И все  едят  свою  долю
продуктов? И думают, что они вообще не рабы? Даже последователи Пути  не
хотели допускать не говорящих по-норвежски в свое товарищество. И Шеф не
решался предложить это.
   Он  ясно  сказал  Падде  и  остальным  глав