е может снова  считать  себя
мужчиной, может зато считать себя троллем.
   - Я не хотел бы, чтобы эта причина вернулась, - сказал Шеф,  -  но  я
предпочел бы, чтобы в нем осталось немножко побольше от него прежнего.
   Ханд достал что-то из-под  длинного  плаща,  какие  теперь  носили  в
отряде, чтобы защититься от ветра и ливней.
   - Сдается мне, что есть и другая причина, почему  берсерк  становится
берсерком. Точно так же как  твои  видения  могут  быть  вызваны  чем-то
внутри тебя или  каким-то  веществом  в  зерне  или  в  финском  напитке
видений, так и дух берсерка может вызываться чем-то, что есть в  душе  -
или в теле. Я поговорил с финнами, с помощью Оттара. Они  используют  не
только мухоморы. Вот здесь есть другое зелье, - он показал Шефу фляжку.
   - Что это?
   - Отвар. Кипящей водой заливают грибы, но на этот раз не те красные с
белыми крапинками, мухоморы, из которых делают напиток видений. И не те,
другие грибы, которые я знаю, они, - Ханд снова понизил голос, -  похожи
на пенис. Это какие-то совсем другие грибы. Финны зовут их "рысье  ухо",
по имени большой кошки,  которая  водится  в  этих  лесах.  Такие  грибы
доводят людей до исступления, делают берсерков из самых  кротких,  -  он
протянул фляжку. Если тебе надо, возьми это. Дай  попить  Кут...  нашему
другу.
   Шеф задумчиво взял зелье.

***

   Рядом  с  великим  храмом  в  Упсале  располагался  загон,  прикрытый
соломенной крышей, с земляным полом и плетеными стенами, так  что  дождь
хлестал в каждую щель. Восемнадцать десятков мужчин и женщин толпились в
нем, руки их были привязаны к железным кольцам,  нанизанным  на  длинную
палку.
   Будь у них  время  и  силы,  среди  них  нашелся  бы  человек,  чтобы
освободиться самому и отвязать  остальных.  Но  стража  сновала  взад  и
вперед, избивая дубинками любого, кто  осмеливался  пошевелиться,  делал
хоть что-нибудь похожее на попытку  побега.  У  стражников  было  больше
хлопот, чем обычно, так они говорили друг другу. Не только  из-за  того,
что предназначенных для жертвоприношения было больше, чем мог  вспомнить
хоть кто-нибудь из живущих.
   Жертвами в этот раз были не обычные  мешки  с  костями,  умирающие  в
петле или от ножа лишь на несколько дней раньше, чем они  умерли  бы  от
холода и от истощения. И это правильно, говорили стражники, нацеливаясь,
чтобы в очередной раз сломать дубинкой пальцы  или  ключицу.  Богам  для
разнообразия хочется свежего мяса.  Возможно,  бедствия  шведов  вызваны
недовольством богов, вынужденных  подолгу  варить  мослы  принесенных  в
жертву.
   Квикка, нянча руку, сломанную, когда  стражник  заметил  его  попытку
снять железное  кольцо,  прошептал  самым  уголком  рта  стоящему  рядом
Торвину:
   - Не нравится мне, как выглядит Удд.
   Действительно, малыш, кажется, готов был расплакаться  -  это  вполне
естественно, но ни англичанин, ни человек Пути  не  захочет  дать  своим
врагам лишний повод для издевательств. Он уставился на одного из шведов,
жреца, который вошел в загон. Таков был обычай шведских жрецов  великого
храма, жрецов Дуба Королевства, - заранее  издеваться  и  глумиться  над
своими пленниками, они верили, что богам угодны ужас и отчаяние, которые
испытывают жертвы. Говорили, что этот обычай установил их древний король
Ангантир.
   Другие же считали, что это нравится только ублюдкам. Удд слушал крики
шведа, и его нижняя губа дрожала.
   - Не надейтесь, что это  будет  быстро!  Не  думайте,  что  вы  легко
отделаетесь. Я двадцать лет совершаю жертвоприношения в  этом  храме.  В
юности я еще делал ошибки. Я допускал, чтобы люди ушли к  богам  и  сами
того не заметили. Но не теперь! Те, кого я вешаю,  будут  еще  в  полном
сознании и с открытыми глазами, когда вороны Одина прилетят терзать  их.
Что с тобой будет, когда ворон сядет тебе на голову и  захочет  клюнуть?
Я-то видел! Ты постараешься поднять руки,  правильно?  Но  руки  я  тебе
свяжу. И это еще не все. Даже после того,  как  вы  умрете,  отойдете  к
богам, тогда, как вы думаете, что будет с вами?  Вы,  христиане,  будете
сидеть на облаке с арфами в руках, а? Нет! Вы рабы  здесь  и  останетесь
рабами там.
   Жрец начал  петь  священный  гимн,  его  голос  и  интонации  странно
напоминали Торвина. Религия Пути родилась  именно  здесь,  во  внезапной
вспышке озарения понял Квикка. Из верований, подобных этому. Они  не  то
чтобы стали милосерднее - последователи Пути были так же жестоки, как  и
все остальные, - но того подспудного  отчаяния,  что  присуще  истинному
язычнику, исступленности, неотделимой от страданий, у них не было.

   Тот, кто заберет тебя, зовется Хримгримнир.

   Дом тебе - за воротами Хеля.
   Там гнусные трэли под корнями деревьев  Пьют  собачью  мочу,  Нет  им
питья другого...
   Голова Удда упала, лицо его исказилось, увидев  это,  языческий  жрец
прервал пение и разразился приступом торжествующего хохота. Он  смеялся,
а Торвин запел,  его  низкий  голос  в  точности  подхватил  тональность
языческого напева, но в другом ритме:

   Я видел чертог, на солнце сияющий,
   Златом покрытый, на равнине Гимли,
   Соберутся там сонмы истинно верных,
   Вечно пребудут в любви неслабеющей...

   Язычник закричал от ярости, побежал вдоль рядов прикованных узников к
своему противнику, изрыгая  проклятья  и  потрясая  дубинкой.  Когда  он
пробегал мимо, связанный  Хама  ухитрился  сделать  ему  подножку.  Жрец
растянулся почти у самых ног Торвина. Торвин с сожалением  посмотрел  на
дубинку, запястья его были прикованы  выше  плеч.  Он  вышел  вперед  на
полную длину цепи, ударил обутой ногой. Раздался хруст, язычник захрипел
из самой глубины горла, затем задохнулся.
   -  Перебито  горло,  -  буркнул  стражник,  убирая  тело  и  дубинкой
равнодушно избивая Торвина до бесчувствия.
   - В Трутвангаре, когда мы  попадем  туда,  -  выдохнул  Торвин  между
ударами, - он будет моим слугой. Нашим слугой. И ведь мы еще живы, а  он
мертв.   Удд   непроизвольно   снова   начал   всхлипывать.   Он   много
путешествовал, многое вынес, старался вести себя как  воин.  Теперь  его
нервы сдали, его запасы храбрости истощились.

***

   Когда армия Шефа приблизилась к Упсале, в последний вечер перед  тем,
как,   по   уверениям   многих,   должно   было    состояться    великое
жертвоприношение, дождь пошел  сильнее.  Слякотные  дороги  были  забиты
верующими, зрителями, приверженцами короля Кьяллака и адептами  Одина  и
Фрейра, смешавшимися в одну огромную толпу. Не  стараясь  сразу  пробить
себе путь, Шеф просто приказал воинам держать свое  мало  кому  знакомое
оружие под плащами и проталкиваться вперед, как будто они не  более  чем
еще одна, необычно многочисленная, группа направляющихся  на  церемонию.
Будь погода  получше,  их  бы  опознали,  по  крайней  мере  финнов.  Но
поскольку все головы склонялись под струями ливня и  финны  держались  в
середине отряда, никто ничего не заметил, никто не поднял  тревогу.  Шеф
слышал  многие  голоса,  рассуждавшие  о  недовольстве   богов.   Должны
пролиться потоки крови, прежде чем шведы снова увидят хороший урожай.
   В темный  предрассветный  час  Шеф  заметил  под  нависшими  облаками
драконьи головы на коньках великого  храма.  И  еще  более  безошибочный
признак - темную громаду самого великого  дуба.  Дуба  Королевства,  под
которым шведы поклонялись своим богам и выбирали  своих  королей  с  тех
самых пор, как стали единым народом. Говорили, что его ствол не могла бы
обхватить цепочка в четыре десятка человек. Даже  в  нараставшей  толчее
никто не рисковал подойти под его крону. Прошлогодние жертвы еще  висели
здесь, люди и животные. Внизу располагались ямы для костей.
   Отряд остановился, и Шеф послал приказ  Герьольфу,  Озмоду  и  другим
постараться собрать людей вместе  и  быть  готовыми  ко  всему.  Сам  он
подошел к Кутреду. Великан  со  спрятанным  под  одеждой  оружием  стоял
безмолвно.
   - Ты можешь скоро мне понадобиться, - сказал Шеф.
   Кутред кивнул.
   - Господин, я буду на месте, когда понадоблюсь тебе.
   - Может быть, тебе стоит выпить вот это.  Это...  оно  подготавливает
человека к бою, так мне сказал Ханд.
   Кутред  взял  фляжку,  открыл  и  осторожно  понюхал.  С  неожиданным
презрением он фыркнул и швырнул фляжку в грязь.
   - Я знаю, что это. Это дают мальчишкам,  которым  не  доверяют  перед
битвой. Предлагать это мне, ратоборцу короля Эллы!  Я  твой  человек.  Я
убил бы любого другого, предложи он мне такое.
   Кутред повернулся спиной, сердито отошел в сторону. Шеф посмотрел ему
вслед и поднял фляжку, сам понюхал содержимое. Где-то  с  треть  напитка
еще оставалась в ней.  Это  дают  мальчишкам  перед  битвой?  Он  и  был
мальчишкой, по крайней мере, многие называли его именно  так.  Он  вдруг
поднял фляжку, выпил и выбросил в  лужу.  Стоявший  в  нескольких  шагах
Карли - он не хотел подходить к Кутреду близко -  встревоженно  наблюдал
за ним.
   Где-то загудели рожки, из-за сырости звук был низкий и тяжелый.
   Наступил  ли  уже  рассвет?  Трудно  сказать.   И   трудно   сказать,
проклюнулись ли уже почки на Дубе Королевства. Но жрецы великого  храма,
по-видимому, решили начинать. Небо постепенно светлело,  из  распахнутых
дверей вышли поющие жрецы и окружили  священное  дерево.  Еще  один  зов
рожков, и медленно раскрылись ворота.  Стражи  начали  выгонять  колонну
запинающихся людей на промозглый холод. Шеф, сняв свой плащ, бросил  его
на  землю,  и  стоял,  тяжело  и  глубоко  дыша.  Теперь  он  был  готов
действовать. Он только дожидался своей жертвы.

***

   Не слишком далеко оттуда, за низким гребнем, который окаймлял равнину
с великим храмом, Бруно строил немецких  рыцарей.  Он  решил  для  более
сильного впечатления не спешивать своих людей. Конечно, под седлом  были
всего-навсего шведские лошади, не те боевые жеребцы, которых тренировали
в германских  и  франкских  землях,  но  все  его  люди  были  искусными
наездниками, настоящими  риттерами.  Они  из  любого  животного  сделают
строевого скакуна.
   - Похоже, они начинают, -  сказал  Бруно  Эркенберту.  Коротыш-дьякон
едва-едва мог ездить верхом, но  отказался,  в  отличие  от  священников
миссии, держаться позади. Бруно посадил его на луку собственного  седла.
Эркенберт дрожал от холода. Бруно не допускал мысли, что эта дрожь могла
быть вызвана страхом. Может быть, волнение от предстоящего  сражения  за
веру. Днем раньше Эркенберт прочел им всем легенду о святых подвижниках,
об английских святых Уиллебальде и Уинфрите, последний из них принял имя
Бонифаций. Они напали на язычников саксов в  их  собственном  святилище,
срубили их священный  столб,  заслужив  вечное  спасение  на  небесах  и
непреходящую славу на земле.
   Мученичество, сказал Эркенберт, по сравнению с этим ничто. Ясно было,
что маленький англичанин сам рвался в  герои.  У  Бруно  намерения  были
другие, далекие от подвигов за дело веры.
   - Они ведут страдальцев навстречу их судьбе. Когда же мы ударим?
   Двинемся вперед во славу Господню.
   Бруно подобрался, привстал  на  стременах,  чтобы  отдать  приказ,  и
медленно осел назад.
   - Кажется, нас опередили, - с изумлением сказал он.

***

   Когда узников  медленно  вывели  наружу.  Шеф  понял,  что  появилось
какое-то важное лицо. Рассветало, и стал отчетливо виден  плоский  серый
камень в центре площадки между  храмом  и  Священным  Дубом,  квадратный
валун футов четырех высотой и с десяток в поперечнике. Из  группы  людей
около храма вышел человек с поднятым копьем. Он с неожиданной  ловкостью
и силой вскочил на камень, опираясь на копье, и высоко поднял руки.  Его
сторонники ответили дружным выкриком, заглушившим шум толпы.
   - Кьяллак! - кричали они. - Король Кьяллак, благословенный богами!
   Шеф с копьем в руке начал пробиваться вперед.  Он  знал,  хотя  и  не
оглядывался, что Кутред следует за ним.  Тело  его,  кажется,  парило  в
потоках воздуха, как будто что-то внутри поднимало  его,  и  каждый  его
вдох распирал переполненные легкие.
   - Кьяллак! - хрипло закричал он. - Ты взял моих людей. Я хочу вернуть
их.
   Сверху на него смотрел король, воин в  расцвете  сил,  тридцати  пяти
лет, ветеран многих сражений и поединков. -  Кто  ты,  человечишка,  что
шумишь на сходе шведов? - спросил он.
   Шеф,  подобравшись,  швырнул  копье  ему  в  ноги.  Кьяллак  проворно
перепрыгнул   через   него,   но,   приземлившись   на   мокрые   камни,
подскользнулся и упал. Шеф вскочил на валун и встал над  королем.  Голос
его взметнулся и полетел над равниной,  выкрикивая  слова,  которые  Шеф
отнюдь не собирался говорить.
   - Ты не король! Король должен защищать свой народ. А не вешать  людей
на деревьях ради кучки  старых  мошенников.  Прочь  с  камня!  Я  король
шведов!
   Сзади клацало оружие, но Шеф ничего не  замечал.  С  полдюжины  людей
Кьяллака кинулись к камню, как только возникла угроза их  королю.  Троих
достали летящие из  толпы  арбалетные  стрелы.  Вышедший  вперед  Кутред
хладнокровно отрубил ноги одному из оставшихся, замахнувшись на другого,
обратил его в бегство.
   - Это что, вызов? - крикнул Кьяллак. -  Для  вызова  не  время  и  не
место.
   Шеф ответил пинком, который скинул поднимавшегося на ноги Кьяллака  с
камня. Зрители откликнулись стоном. Кьяллак, побледнев, снова  встал  на
ноги.
   - Несмотря на время и место, за это я тебя убью, -  сказал  он.  -  Я
сделаю из тебя heimnafo, и все, что от тебя останется, отдам жрецам.  Ты
станешь первой сегодняшней жертвой богам. Где твои щит  и  меч?  Как  ты
собираешься сражаться со мной этим старым свинячьим стрекалом?
   Шеф огляделся. Ничего подобного  он  не  задумывал.  Только  безумие,
вызванное зельем  Ханда,  заставило  его  сделать  то,  что  он  сделал:
предстать перед полностью вооруженным прославленным  ратоборцем  самому,
вместо того чтобы выставить своего ратоборца Кутреда.
   Замена невозможна. Он увидел, что день уже полностью вступил  в  свои
права, и дождь внезапно прекратился.  Все  глаза  устремились  на  него,
возвышающегося  на  камне  в  центре  естественного  амфитеатра.   Жрецы
великого храма прервали свое пение и стояли враждебной кучкой,  рядом  с
толпой узников.  Вокруг  него  кольцом  копий  ощетинился  великий  сход
шведского народа.
   Но шведы не делали попытки  вмешаться.  Они  ждали  приговора  богов.
Лучшего случая не будет. И опьянение отравой все еще играло в  Нем.  Шеф
закинул голову назад и расхохотался, поднял копье и вонзил  его  острием
во влажный дерн. Он возвысил голос так, чтобы он доносился не только  до
Кьяллака, но и до самых задних рядов зрителей.
   - У меня нет щита и меча, - крикнул он. - Но у меня есть вот это!  он
выхватил из-за пояса длинный  нож  односторонней  заточки.  -  Мы  будем
драться по-рогаландски! Бычьей шкуры нам не надо. У нас  есть  священный
камень. Я буду драться с тобой здесь, привяжем запястья друг к другу,  и
тот, кто останется на камне, будет  королем  шведов.  В  услышавшей  это
толпе поднялся ропот, а Кьяллак поджал губы. Ему доводилось видеть такие
поединки. Опыт в них мог ничего  не  значить.  Но  толпа  сейчас  никого
отсюда не выпустит. Он еще не утратил силы и ловкости.
   Расстегнув  перевязь  меча,  он  сбросил  ее  и  услышал,  как  шведы
закричали и забряцали копьями о щиты, они поняли: он принимает вызов.  -
Петушок с навозной кучи! - сказал он, понизив голос. - Ты  вляпаешься  в
собственное дерьмо.

***

   Квикка,  придерживая  за  рукав  свою  сломанную  руку,   пробормотал
избитому и истекающему кровью Торвину:
   - Происходит что-то странное. Он никогда такого не  замышлял  И  ведь
его никто в это не втягивал. Все это на него не похоже - Может быть, его
ведут боги, - ответил Торвин.
   - Будем надеяться, они его не оставят, - сказал Хама.

***

   Бруно, по-прежнему  наблюдающий  за  церемонией  из  своего  укрытия,
огляделся в задумчивости. Все взгляды были устремлены в центр, где  ярлы
помогали Кьяллаку снять кольчугу, а Шеф стоял уже без  рубахи  Появилась
веревка, отрезанная от петли  палача,  ею  готовились  связать  запястья
соперников, у каждого из  которых  теперь  появилось  по  два  свидетеля
следить, чтобы поединок был  честным.  Один  из  жрецов  великого  храма
настаивал, что нужно спеть гимн Одину, а Герьольф, протолкнувшись  через
толпу, стал возражать против этого.
   - Теперь мы даже не сможем напасть на них, - сказал  Бруно.  -  Толпа
сбилась слишком плотно. Так, слушайте,  мы  сделаем  вот  что,  -  и  он
изложил своим людям план атаки. Пойти вправо, обогнуть храм и загон  для
жертв, появиться в промежутке между храмом и Священным Дубом,  там,  где
было оставлено место для узников. - Выйти позади них, - продолжал Бруно.
Потом  выдвинуться  вперед  и  построиться  клином.  Тогда  мы  хотя  бы
освободим своих людей.
   - Что это у них там за знамя? - спросил один из риттеров - Это крест!
- вскричал подслеповатый Эркенберт - Бог посылает нам знак.
   - Это не крест, - медленно проговорил Бруно. - Это поднятое копье.
   Похожее на то, что сейчас кинул этот юноша. Копье и поперек него - не
разберу что. Я не спорю, может быть, это и впрямь что-то означает.

***

   Глубоко и медленно дыша, Шеф ждал сигнала к началу. На  нем  остались
только штаны, сапоги он скинул, чтобы не скользить на мокром  камне.  Он
понятия не имел, что ему делать. И это казалось  неважным.  Питье  Ханда
переполняло его восторгом и яростью.  В  уголке  его  сознания,  которое
сохранилось где-то под спудом дурмана, разум протестовал,  твердил  ему,
что нужно следить за противником, а не упиваться ощущением  собственного
всемогущества.
   Когда гимны соперников смолкли,  наступила  внезапная  тишина,  потом
запели рожки, и Кьяллак, подобно пантере двигаясь по камню, ударил.  Шеф
едва не опоздал отпрыгнуть, огненная полоса обожгла ему ребра, откуда-то
издалека донесся одобрительный рев. Он  начал  уклоняться,  одной  рукой
подтягивая веревку, которая связывала его с противником, угрожая ударить
другой.
   Кьяллак не реагировал на его ложные выпады,  ждал  настоящего  удара.
Тогда одноглазый вынужден будет  подойти  ближе.  Если  он  промахнется,
Кьяллак снова сможет ударить в живот. Он кружил слева направо, выставляя
руку с ножом, заставляя  Шефа  разворачиваться,  чтобы  не  подставиться
стороной, где у него не было глаза. Каждые несколько секунд он  умело  и
быстро полосовал клинком по незащищенной  левой  руке  Шефа,  так  чтобы
пустить кровь, уносящую силы.
   - Ну что там? -  спрашивал  Торвин,  у  которого  левый  глаз  совсем
заплыл.
   - Он режет нашего на кусочки, - отвечал Квикка.
   "Он режет меня на кусочки",  -  думал  Шеф  Боли  он  не  чувствовал,
физической боли, но внутри поднималась паника, как если бы он  стоял  на
подмостках  перед  тысячной  толпой  и  забыл,  что  нужно  сказать   Он
попробовал провести  неожиданную  подсечку,  борцовский  прием.  Кьяллак
расчетливо уклонился и резанул его по колену. Шеф в  ответ  полоснул  по
привязанной  руке  Кьяллака,  впервые   пустив   тому   кровь.   Кьяллак
ухмыльнулся и неожиданно пырнул ножом  над  их  связанными  руками,  что
заставило Шефа мотнуть головой в сторону и, выпустив веревку, отпрыгнуть
назад, чтобы избежать мгновенного второго выпада прямо в сердце.
   - Учишься, а? - пропыхтел Кьяллак. -  Но  небыстро.  Тебе  надо  было
остаться с мамашей.
   Мысль о матери, о ее жизни, искалеченной  викингами,  заставила  Шефа
разразиться  шквалом  ударов,  безрассудно  ринуться   вперед.   Кьяллак
уклонялся, парочку ударов со звоном отразил своим ножом, выжидал,  когда
вспышка уляжется. "Как берсерк, - думал он. - Не давай  им  прицелиться.
Уходи с их пути и жди, когда  устанут".  Он  уже  чувствовал,  что  этот
прилив сил иссякает.
   - Оставаться с мамашей, - повторил он. - Вот сейчас сидели бы, играли
себе в бабки.
   В бабки, подумал Шеф. Он вспомнил уроки  Карли  на  болоте,  вспомнил
Гедебю.  С